— Ну, и что ты здесь раскорячился? — бабка Анафема с тоской взглянула на соседа с пятого этажа. Тот, каким-то непонятным и непостижимым для нормального человека образом, умудрился полностью перегородить своей тушкой пешеходную тропинку, ведущую к дому. Нет, оно, конечно, понятно, что Анафема с легкостью могла обойти препятствие и по газану, благо он простирался с обеих сторон небольшого тротуара. Но, во-первых, ходить по газонам — это моветон, а, во-вторых — не дело, когда граждане, пусть и не совсем добропорядочные, валяются на земле.
Степан Андреич бекал и мекал, прежде чем смог более-менее членораздельно ответить и пояснить ситуацию. Получилось у него это раза с третьего. Если не с четвертого.
— Упал. Встать не могу.
Причины падения были понятны: возраст и скрипящие во всех отделах суставы — тихонечко, но, на постоянной основе, давал о себе знать остеохондроз, не отставали от него и артрит с артрозом. А уж объединившись, они и вовсе выступали единым фронтом. Не давая поверженному ни малейшего шанса встать самостоятельно.
И всё бы ничего, все бы обошлось, но… Любил Степан Андреич закладывать за воротник (и это при его-то суставах). Начинал чуть ли не с раннего утра, выходил на прогулку с собакой трезвый, а возвращался уже в подпитии. Днем продолжал, а вечером шлифовал. И хорошо, если на своих двоих, на автопилоте, до дому добирался.
Сегодня вот не повезло, не добрался, упал.
Хоть и говорят, что грех над больными и убогими смеяться да издеваться, но не могла Анафема сдержать свою вредную и временами очень ершистую натуру, не могла. Поэтому и позволила себе слегка поерничать. Потому как амбре от принятых Степаном Андреичем напитков чувствовалось на вполне приличном расстоянии. И различались в нем не то, чтобы нотки, а прямо-таки нотищи как сорокаградусных, так и не столь высоких по градусности жидкостей. И не сказать, чтобы благородных. Вот и ерничала Анафема.
— Вижу, что упал. Ну так вставай, поднимайся да домой иди. Или и дальше тут лежать будешь, перегораживать дорогу?
Настроение Степана Андреича в этот момент сменилось от благодушного на прямо противоположное. То ли выветривающийся градус давал себя знать, то ли далеко не летняя погода, то ли еще что, только сосед Анафемы выдал в ответ такую тираду, что в благопристойном обществе и шепотом произносить не станут. У растущей поблизости березы вмиг опали последние листья, а черная гладкошерстная кошка Фима, всюду сопровождающая Анафему Петровну, заискрилась и взмыла ввысь.
— И за что мне вот это вот всё, а, Фима? Ладно хоть собака в этот раз у него дома. А то ведь животинку жалко было бы. Гораздо больше.
Кошка Фима молчала. Да и что говорить? — помочь в этой ситуации она вряд ли чем могла, разве что быстрым протрезвлением «клиента», но хозяйка об этом не просила, поэтому кошь и молчала.
Оглядев двор, бабка Анафема увидела в дальнем его углу другого соседа, менеджера Игоря с третьего этажа. Тот как раз парковался.
Менее чем через минуту Игорь был уже рядом. Анафеме Петровне даже звать его не пришлось. Достаточно было лишь посмотреть в ту сторону, как менеджер Игорь моментально понял, что его помощь требуется здесь и сейчас. Причем быстро.
Поскольку Игорь был не один, а с другом, то Степана Андреича в считанные минуты подняли и довели до квартиры, где и уложили на диван.
Призванных помощников Анафема отпустила, а сама осталась.
Хотела было сразу заняться «клиентом» да передумала: собака Маруська явно хотела есть и гулять. Даже неизвестно, что больше. Решив про себя, что с Андреичем ничего за полчаса не сделается, а животинку надобно вывести и покормить нормально, Анафема Петровна отправилась на прогулку.
Собака быстро сделала все свои дела и потянула обратно, домой. Вся прогулка от силы заняла минут десять.
Вот же, животина, не человек, а ответственности поболе, чем у некоторых. Нет, чтобы гулять в свое удовольствие, а она домой рвется, за хозяина своего переживает, — поднималась по ступенькам Анафема и ворчала себе под нос, — На свою жизнь плюнул, а собака-то чем виновата? Пристроил бы её сперва, а потом бы барагозил. И никто бы слова не сказал, если бы общественный покой не нарушал. А так… Эх, люди, люди…
С кормежкой собаки возникла некоторая проблема: в холодильнике у Степана Андреича даже повесившейся мыши не наблюдалось — он был просто отключен. Пришлось спуститься к себе и уже из своих закромов достать рис, четвертинку куриной тушки, да налить в банку немного супа. Человеческая еда, конечно, не лучший вариант для животных, но не исходить же собаке слюной, пока все варится да готовится.
Покормив собаку, Анафема оглядела квартиру и засучила рукава: в порядок требовалось привести не только соседа, но и его жилплощадь — очень уж всё было захламлено и грязно.
Как ты еще ни к какой процентщице не наведался — просто удивительно.
Через полчаса работа вовсю кипела: Степана Андреича, точнее, его «внутренний мир», приводил в порядок вытребованный у полковника судмедэксперт (частным специалистам, чьими объявлениями пестрел интернет, Анафема не доверяла), а наведением чистоты и порядка в квартире занимались четыре сотрудника клининговой службы. Все действовали четко и слаженно.
На это, правда, пришлось потратить пару минут: если грязь специалистов клининга не смущала, то вот тело на диване смущало и очень. Хорошо хоть Павел, судмедэксперт, не возмущался, ему и не в таких условиях бывало приходилось работать. Пришлось работникам «Мойдодыра» сделать внушение, провести разъяснительную работу — воспринимайте, мол, тело, как тело, относитесь как к предмету мебели и работайте, работайте, не обращайте на него внимание. Не ваша забота он, потому что.
И, нет, не подумайте чего плохого или дурного: судмедэксперт работал с «внутренним миром» Степана Андреевича не по прямому своему профилю, всего-навсего прокапывал его, чтобы подпитать организм полезными веществами, да вывести всякую дрянь из него.
Через три часа квартира сияла чистотой, «клиент» мирно посапывал и даже обзавелся некоторой розовощекостью. Судмедэксперт и сотрудники клининговой службы были отблагодарены и выпровожены за дверь.
— Ну что, Фима, теперь и нам пора браться за дело.
Кошка согласно кивнула и взмыла под потолок. В бестелесную форму переходить не стала: Андреич дрыхнет да во сне присвистывает и причмокивает, а собака Маруська её в любом виде чует, хоть в телесном, хоть в бестелесном.
Закружилась Фима под потолком, завертелась, и полезла из углов нечисть всякая. Дольше всего воевать пришлось с депрессией и унынием, да бес пьянства никак сдаваться не хотел. Но, вскоре и они были выгнаны не только за порог, но и из дома, и со двора.
Обошла бабка Анафема квартиру с полынным веничком, почистила все, да нанесла несколько рунических ставов для защиты и улучшения здоровья.
Тут и Степан Андреич проснулся. Глазами хлоп-хлоп, мырг-мырг, смотрит по сторонам и понять не может, где это он: вроде как у себя в квартире, а вроде и нет. Еще и соседка со второго этажа не пойми откуда здесь взялась. А с ней кошка её, черная.
— Ну что, очухался болезный? Есть хочешь?
— А, эээ, ммм, да.
— Вставай тогда, да пошли на кухню, покормлю.
Сидит Андреич, ест, а сам соображает, что вообще случилось? Почему в квартире так чисто? И где его заначка? — ведь было, было, он точно помнит, что оставалось на донышке, и он сюда, на стол ставил. Чтоб с утра было чем взбодриться. Вот только зря он об этом подумал, ох, зря. Заколошматило его, закрутило, и кажется, что сидит собака его собственная напротив, смотрит на него грустными глазами и говорит человеческим голосом:
— Что ж ты, Степан, опять за старое решил взяться? О себе не думаешь, так хоть бы обо мне подумал. Упадешь где, ногу сломаешь или что похуже, а я что буду делать? Я ведь ни в больничку к тебе не смогу прийти, ни помочь никак не смогу, закрыта ведь одна в четырех стенах буду, — и смотрит так грустно-грустно, в самую душу проникающе. И заскребло что-то там у Андреича, зацарапало, стыдно стало, что впору самому выть да прощение выпрашивать.
Открыл глаза: все на месте, все нормально, и собака просто сидит, ничего не говорит, носом только в руку тычется, да просит, чтобы погладили да приголубили. Гладит Степан Андреич Маруську, а сам ловит себя на мысли, что жизнь-то, похоже налаживается, делать что-то впервые за долгое время хочется. Полки вот, например, прибить, а то уже несколько лет лежат, ждут его. Да и пенсия завтра, сходить с Маруськой в зоомагазин надо будет, ошейник, поводок новые купить, а то эти уж поистрепались, стыдно даже.
Сидел Степан Андреич, со своей собакой разговаривал и даже не заметил, как соседка ушла. Вместе со своей кошкой.
Встретил он Анафему Петровну только на следующий день, когда со своей собакой гулял. Похвастался обновками своей питомицы, да поблагодарил, спасибо сказал. А потом все-таки не выдержал, поинтересовался, с чего вдруг соседка помочь ему решила?
Хотела Анафема сказать, что он тут вообще ни при чем, и, если бы не собака его, так хр… вряд ли бы он дождался помощи от неё — взрослый человек ведь, своя голова на плечах, а коли хочется свою жизнь гробить, так это лично его дело, но, промолчала. Вслух же совсем другое выдала:
— Так вроде помощь ближнему своему никто еще не отменял. Особенно, если она во благо, —сказала, да пошла дальше.
Идет Анафема к своему подъезду, а сосед вслед ей смотрит, и думы его разные, непривычные одолевают: что надо бы сходить брата двоюродного навестить, ведь он его старше, вдруг ему какая помощь нужна? Да и к баб Мане надо заглянуть, мать его с ней дружила, вдруг, тоже помощь требуется?
А то, как кошка Фима с его собакой Маруськой общались, он это не слышал, да и внимания не обратил. А если бы услышал, так, наверно, очень бы удивился: животные договаривались о помощи и взаимовыручке и способах связи.
Еще про бабку Анафему: