"Нигилизм в России в силу специфического мировоззрения русского человека как такового, склонного к «раскольническому» фанатизму и беззаветному служению идее, не мог ограничиться отрицанием одних лишь предметов культуры, академических авторитетов и проч., он жаждал радикального «переустройства мира»"
Из книги "Нигилизм и готика. Альманах" (2022)
I. Нигилизм в России
Термин «нигилизм» – изначально теологический (с XII века обозначал церковную ересь – отрицание богочеловеческой сущности Иисуса Христа). Социально-политическое значение закрепилось за «нигилизмом» во время Великой французской революции. И в первую очередь он ассоциировался с бешеным атеизмом якобинцев-эберистов (По имени Жака-Рене Эбера (1757-1794)), устраивавших в 1792-1793 гг. кощунственные обряды и карнавальные шествия, направленные на оскорбление религии. Один из этих якобинцев, немецкий барон Анахарсис Клоотс, принимавший активное участие в «дехристианизации» Парижа и установлении выдуманного «Культа разума», даже называл республику «нигилистической», подчёркивая, что она не имеет ни позитивной (теистической), ни негативной (атеистической) связи с Богом. Он же заявил, что республика и права человека «придерживаются нигилизма». И уже в 1801 году (по итогам революционного десятилетия) во Франции вышел «Словарь новейших слов» Л.С. Мерсье, где «нигилист» конкретизируется с помощью понятия «riennist» (фр. риеннист) – «приверженец / верующий в ничто»: человек, который ни во что не верит. И распространителями нигилизма, по Мерсье, изначально были создатели «Энциклопедии» – радикальные деятели французского Просвещения, отрицавшие всё «старое», «традиционное» и требовавшие революции. Этот политический радикализм, яростный атеизм и жажду разрушения в итоге и унаследовали русские нигилисты-революционеры 1860-1880 гг.
!!! Выстраивая хронологию ключевых событий, приведших к идеологическому и поэтическому формированию русской антинигилистической прозы, её зарождению, расцвету и упадку, я использовал труды отечественных и зарубежных литературоведов, документальные источники (письма, мемуары, журнально-газетные публикации и т.п.), а также исторические и социологические работы XIX – начала XX в., появившиеся по горячим следам русского революционного нигилизма !!!
От формулировки Мерсье принципиально не отличается и современное определение «нигилизма». Сравним: «умонастроение, связанное с установкой на отрицание общепринятых ценностей, идеалов, моральных норм, культуры».
Считается, что первым русским публицистом, употребившим термин «нигилизм» в его нынешнем смысле, был Н.И. Надеждин. В своём памфлете 1829 года «Сонмище нигилистов (Сцена из литературного балагана)», опубликованном в журнале «Русский вестник», Надеждин сблизил «нигилизм» с «варварством». Одна из критических линий памфлета направлена против романтического отрицания важности академического знания, научной школы, классических литературных трудов. «К чести моего приятеля должен я сказать, что он есть истинный сын Природы, не повреждённый школьную пылью учения. Его душа носит на себе печать оригинальной самобытности: это гений автодидактический! [самоучка]» – шуточно отрекомендовывает Флюгеровский своего приятеля Недоумко, приведя его в кружок нигилистов. И также шуточно (только кружок этого не понимает) добавляет: «… единственная воспитательница и наставница гения есть природа; что суровых холод наук убивает поэтическое вдохновение, и что невозможно иначе проложить себе путь в святилище литературного бессмертия, как отрешившись от тяжких уз школярного педантизма и предавшись безусловно самозаконному влиянию самобытной свободы».
Мы видим, что за иронией Надеждина и формулировками «сын природы», «природа наставница гения», «науки убивают вдохновение», «отрешение от школярского педантизма» скрывается намёк на невежество, которое может развиться в сторону настоящего варварства (или даже глубже – в «идеал пещерного человека», как раз в итоге и воплощавшийся русскими нигилистами в их нарочитом антиэстетизме, антиаристократизме и небрежности внешнего облика: грязные нестриженные волосы, дубины вместо тростей, обноски, демонстративное отсутствие манер и т.д. и как следствие – проповедование «социального дарвинизма» – применение в общественной жизни принципов естественного отбора).
Во многом именно с отрицания академического образовательного процесса (учебной программы как таковой) начинается мировоззрение «русского нигилиста». Появилось яростное нежелание знать то, что противоречит собственной картине мира, на чём бы она не базировалась, будь то социально-политические, эстетические или естественно-научные теории. В случае «нигилистов» Надеждина (в 1820-ые гг.) бунт против академического учения спровоцирован концепциями романтизма – «бурей и натиском» фантазии и чувств, восставших против «рационального», «классического» и т.д. А в период 1850-1860 гг. отрицание ценности философии (прежде всего идеалистической), искусства, религии привели часть российской общественности к вульгарному материализму, и грубому утилитаризму в искусстве. Именно молодёжь, а прежде всего – студенчество, больше других оказались подвержены идеям отрицания. В тургеневских «Отцах и детях» (1862) читаем: «Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! – и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты».
В 1832 году граф С.С. Уваров, будучи ещё Товарищем (первым замом) Министра народного просвещения, сообщает Императору Николаю I в Отчёте по обозрению Московского университета» (4 декабря 1832 года) следующее: «<…> расположение умов молодых людей ожидает только обдуманного направления, дабы образовать в большем числе оных полезных и усердных орудий правительства, <…> я не хочу безусловно утверждать, чтобы легко было удержать их в сем желаемом равновесии между понятиями, заманчивыми для умов недозрелых и, к несчастью Европы, овладевшими ею». Под «понятиями» заманчивыми для «умов недозрелых», но уже овладевшими Европой, Уваров подразумевает идеи революции, республиканства, конституционной монархии и т.п. Как раз в 1830-ом году во Франции вспыхнула Июльская революция, сместившая Карла X и приведшая к власти Луи-Филиппа I. К этому времени официальные круги России уже были настроены крайне антиреволюционно. Французские революции, начиная с Великой (1789-1799), служили «сигналом тревоги» для монарших домов Европы, а вместе с тем становились примером для «оппозиций» в разных странах, что провоцировало выступления против правительств.
Спасение от «грозящей бури» Уваров видел в образовании, и уже будучи Министром народного просвещения писал в своих рекомендациях «О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерством Народного Просвещения» (1833 г.) следующее: «Дано ли нам посреди бури, волнующей Европу, посреди быстрого падения всех подпор Гражданского общества, посреди печальных явлений, окружающих нас со всех сторон, укрепить слабыми руками любезное Отечество на верном якоре, на твёрдых основаниях спасительного начала? <…> залог невредимой силы Государства, должно устоять против порывов бури ежеминутно нам грозящей, то образование настоящего и будущих поколений в соединённом духе Православия, Самодержавия и Народности составляет бессомненно одну из лучших надежд и главнейших потребностей времени…». Таким образом, даже антиреволюционная теория официальной народности завязана именно на проблематике образования.
За 20 лет до выхода романа «Отцы и дети» С.П. Шевырёв (историк русской литературы, критик, политический публицист и, кстати, в 1830-1840-ых гг. – подопечный Уварова) обрисовал образ мыслей будущего нигилиста в статье «Взгляд на современное направление русской литературы. Сторона чёрная» (1842 г.): «Размашистым мечом он рубит направо и налево, и нет такого имени, которое бы остановило его мах немилосердный. Дант, Мильтон, Тасс, Манзони, Ломоносов, Богданович, Державин, Карамзин – ему нипочём. Снаружи, оно ведь кажется бойко и отважно презирать все имена и славы мира, и не поклоняться ничему: ничто так не действует на массу читателей-невежд, как неуважение и дерзость перед всяким признанным прежде величием, как засученный на весь свет кулак: здесь расчёт для действия на толпу ещё хитрее придуман и прикрыт личиною, которая хотя скучна, но с виду поразительна». Предполагается, что данный отрывок посвящён критику В.Г. Белинскому и его группе в журнале «Отечественные записки». «Всё это Белинский» – писал затем в 1856 году Л.Н. Толстой в письме Н.А. Некрасову, высказывая мнении о падении критики в «Современнике» из-за Чернышевского, «клоповоняющего господина», как отзывался о нём писатель в том же письме (о конфликте в «Современнике» – в следующем раздел»). Именно «презрение ко всем именам и славам мира», «неуважение и дерзость по отношению к признанному прежде величию» и составили впоследствии мироощущение «нигилиста» 1860-1880 гг.
Но отметим, что идея отрицания у Белинского – сугубо философская и находится с тесной связи с диалектикой Гегеля, с идеей необходимого и неудержимого развития, она далека от «отрицательства» нигилистов 1860-1870 гг. См. сказанное самим критиком в письме В.П. Боткину (1840): «идея, которую я силился развить в статье по случаю книги Глинки о Бородинском сражении, верна в своих основаниях, но должно было бы развить и идею отрицания, как исторического права, не менее первого священного; и без которого история человечества превратилась бы в стоячее и вонючее болото». В прочем, некоторые исследователи отмечали, что, например, Герцен считал Белинского «до некоторой степени нигилистом», но отвергал его принадлежность к этой очень грубой, как считал издатель «Колокола», доктрине.
Но нигилизм в России в силу специфического мировоззрения русского человека как такового, склонного к «раскольническому» фанатизму и беззаветному служению идее, о чём писал ещё Николай Бердяев, не мог ограничиться отрицанием одних лишь предметов культуры, академических авторитетов и проч., он жаждал радикального «переустройства мира». Здесь и возникает проблематика «революционности». «Бунтарство» стало искомой и типичной чертой образа молодого человека (студента, офицера, литератора и т.п.), и массовый характер это приобрело в 1820-ых гг., когда в России появились тайные общества, задавшиеся целью изменить политическое устройство страны – свергнуть самодержавие. Тогда же произошло восстание декабристов 1825 года. С них, по мнению В.Л. Бурцева, и началось русское революционное движение.
«Дурным примером» для горячей русской молодёжи были революции в Европе. Шевырёв даже называл её «умирающей» и причину видел в двух недугах (очень заразительных для других стран): «Эти болезни были – реформация в Германии, революция во Франции: болезнь одна и та же, только в двух разных видах». А когда во Франции вспыхнула Февральская революция 1848-го года и свергли Луи-Филиппа I, провозгласив Вторую республику, понятие «революция» в русской публицистике стало ассоциироваться с «антихристианством», то есть действием «сатанинским» или «титаническим» (восстание против Бога). Сравним со сказанным у Ф.И. Тютчева в статье «Россия и Революция», опубликованной во Франции как раз по мотивам свержения Луи-Филиппа I: «Человеческое “Я”, желающее зависеть лишь от самого себя, не признающее и не принимающее другого закона, кроме собственного волеизъявления, одним словом, человеческое я, заменяет собой Бога». (И позже именно эсхатологическое восприятие революции стало доминирующим в русской антинигилистической прозе).
На русских нигилистов повлияли и такие мыслители-материалисты, как поэт Георг Бюхнер, физиолог Якоб Молешотт, зоолог Карл Фохт, философ Людвиг Фейербах. Социалисты-утописты вроде Сен-Симона, Шарля Фурье и анархиста Пьера Жозефа Прудона. Известные революционеры-подпольщики Гракх Бабёф, Луи Бланки и многие другие. Русские нигилисты стали ассоциироваться с революционными пропагандистами, «агитаторами». В частности, Шевырёв, связывая само понятие «нигилизм» с «бесплодным немецким материализмом» и культом «отрицающего разума», возникшем в период французского просвещения и охватившем Францию во время Великой революции, высказал в 1862 году мысль о «сильном, но бесплодном влиянии» нигилизма на «нашу эфемерную журнальную литературу», и о его неспособности произвести хоть что-то, «кроме ежедневных листков газет и журналов». Надо понимать, имелись в виду «Современник», «Русское слово», «Колокол», революционные прокламации и др.
А представление же о «нигилизме» как прямой революционной угрозе, когда он стал синонимом разрушения, пожара, гибели, получило окончательное завершение в публицистике М.Н. Каткова в период студенческих волнений 1868-1869 гг. (и снова мы видим старую, актуальную ещё для Надеждина и Уварова, тему образования молодёжи). В статье «Беспорядки в высших учебных заведениях», передовице газеты «Московские Ведомости» за 24 мая 1869 год Катков пишет следующее: «Вред нигилизма заключается главным образом в миазмах его существования, а не в способности к самостоятельному организованному политическому действию. <...> Что такое нигилизм? Не создан ли он затем, чтобы служить средством для людей и партий не брезгливых в выборе средств? Нет такой мерзости, которая не могла бы взойти на его нивах; но нигилизм неспособен быть целию, в нем нет ничего положительного, ничего организующего»; «Вот факт, на который нам указывают: участниками и поджигателями всех смут являются у нас люди, заражённые грубейшими учениями социализма и коммунизма, проповедующие полное отрицание всех основ человеческого общежития, так называемые нигилисты». Мы видим, что в восприятии образа нигилиста появляется мотив «ведомости», «использования». Катков говорит, что есть «нигилист» – носитель идеи отрицания, бунта, разрушения; а есть «люди и партии» – некто с определёнными целями, для кого «нигилист» – не более чем орудие, «полезный идиот».
Не удивительно, что великий анархист М.А. Бакунин воспринимал нигилизм как необходимый «таран» для свержения королей и церковных иерархов. Этот «огонь» он увидел в С.Г. Нечаеве, когда встретился с ним в 1869 году. Даже называл его своим «тигрёнком». Бакунин писал о нём: «Здесь со мной находится один из молодых фанатиков, которые не знают сомнений, которые не боятся ничего… верующие без Бога, герои без риторики». В последствии из всех многочисленных отделений и групп интернационала анархические «бакунинский союз» (1868) и «славянская секция в Цюрихе» (1872) оказались чуть ли не самыми радикальными и абсолютно нигилистическими. В их программах провозглашалось уничтожение государства, права собственности, семьи (забота о детях возлагалась на всё общество, они считались общими), атеизм объявлялся обязательным для революционера, заявлялось, что «славянская секция» будет бороться против всех форм религиозности и стремиться к уничтожению идеи божества и т.п.
И именно концепция «ведомого нигилизма» оказалась доминирующей в антинигилистической прозе периода её расцвета на рубеже 1860-1870-ых гг., когда появилась дилогия «Кровавый пуф» В.В. Крестовского, «На ножах» Н.С. Лескова, «Бесы» Ф.М. Достоевского. «Людьми и партиями» (о которых говорил Катков) в этих текстах стали польские антирусские заговорщики, революционеры-фанатики, революционеры-мошенники, уголовные преступники и т.п. В дальнейшем представление о «нигилисте» и «нигилизме» в антинигилистической публицистике и в антинигилистической прозе существенно не менялось. Об этом, в частности, свидетельствует статья кн. В.П. Мещерского «Нигилизм», опубликованная в книге «В улику времени» (1879). Мещерский высказался о планах нигилизма так: «Программа эта донельзя проста, и в этом, то есть в том, что она программа нигилизма, вся её обаятельная и таинственная сила. Она под стать всякому возрасту, всякому сословию, всякой сте пени умственного неразвития и в особенности всякому положению, ибо она требует одного: уничтожения всего, что есть и что было – без заботы о том, что будет».
II. Конфликт в журнале «Современник»
Появление антинигилистического романа / повести / пьес (!) как особого направления в русской литературе было спровоцировано конфликтом в журнале «Современник» между писателями-аристократами и критиками-разночинцами, исповедовавшими нигилистическое отрицание.
В 1854 году в редакцию журнала «Современник», принадлежавшего поэту Н.А. Некрасову, постепенно перешёл Н.Г. Чернышевский, покинув «Отечественные записки». В это время с «Современником» сотрудничали многие даровитые писатели, среди которых – И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, Д.В. Григорович и др. С приходом идейного и очень энергичного Чернышевского в «Современнике» начался медленный процесс идеологического раскола на писателей-разночинцев (радикалов-демократов) и писателей-аристократов (преимущественно – либералов).
В мае 1855 года Чернышевский напечатал в университетской типографии, в Санкт-Петербурге, текст своей знаменитой магистерской диссертационной работы «Эстетические отношения искусства к действительности». Основную мыль этого текста позже выразил Н.А. Бердяев в своей книге «Русская идея» (1946): «Действительность выше искусства. Это тезис Чернышевского». «Действительность не только живее, но и совершеннее фантазии. Образы фантазии – только бледная и почти всегда неудачная переделка действительности» – один из главнейших выводов диссертации Чернышевского. Именно эта работа провозгласила то, что позже выразилось в утилитарном подходе к искусству – отрицании «искусства чистого», не имеющего социально-политической направленности.
Гонения на искусство приобрели и совершенно уродливые формы. До сожжения картин и книг в духе Савонаролы не дошло, но сравнивать стихи Пушкина с кулинарными рецептами и тем самым доказывать, что Пушкин бесполезен и не нужен – было для нигилистов нормой. Например, в 1864 году сотрудник журнала «Русское слово» В.А. Зайцев в критической работе «Стихотворения Н. Некрасова» потребовал от поэтов, историков, критиков, публицистов (которых он ставил в один ряд по общему признаку «производства» тестов) «честной, свежей мысли, верного взгляда на предмет, выбранный писателем, и ясного изложения своего мнения». И там же Зайцев «заметил», что стихотворение А.С. Пушкина «Ночной зефир» (1824) «абсолютно плохо и негодно, тогда как про “Сорокалетние опыты” [поваренная книга] Авдеевой этого сказать нельзя, как бы мало кто ни интересовался сведениями об изготовлении блинчатого пирога с яйцом. Такую книгу только тогда можно признать негодною, если специалисты скажут, что все пироги с яйцом, изготовленные по методе г-жи Авдеевой, вышли неудобосъедобными». Г.А. Склейнис (тоже приводившая в подтверждение своих взглядов на мировоззренческие процессы 1850-1860 гг. пример с «яичным пирогом» Зайцева) отметила, что публикацией «Эстетических отношений…» Чернышевский настроил против себя многих авторов журнала «Современник».
Среди самых раздражённых был И.С. Тургенев. Писатель отзывался о диссертации Чернышевского в следующих выражениях: «Чернышевского за его книгу – надо бы публично заклеймить позором. Это мерзость и наглость неслыханная» (из письма к П.В. Анненкову, 1 июля 1855); «<…> примите моё раскаяние – и клятву – отныне преследовать, презирать и уничтожать его всеми дозволенными и в особенности недозволенными средствами!.. Я прочёл его отвратительную книгу, эту поганую мертвечину» (к Д.В. Григоровичу, А.В. Дружинину, 10 июля 1855); «Эта худо скрытая ненависть к искусству – везде скверна, а у нас и подавно» (к Н.А. Некрасову, 10 июля 1855). «Давно я не читал ничего, что бы так меня возмутило. Это – хуже, чем дурная книга. Это – дурной поступок» (к А.А. Краевскому 10 июля 1855). Эти письма писались и рассылались в довольно узкий промежуток времени, что свидетельствует о степени возмущённости Тургенева.
Вражда в «Современнике» стала явной, открытой. В 1855 году в журнале «Библиотека для чтения», который редактировал О.И. Сенковский, Д.В. Григорович опубликовал повесть «Школа гостеприимства», где под именем Чернушкина сатирически изобразил Н.Г. Чернышевского. Как пишет В. Сердюченко, Чернышевский в «Школе…» был представлен «гнусной окололитературной рептилией», воровавшей носовые платки у хозяев хлебосольного дворянского дома (судя по всему – тургеневское Спасское-Лутовиново). Это было начало «противонигилистической» тенденции в литературе, но пока не имевшей ясной жанровой формы.
В 1856 году ненависть к Чернышевскому усилилась ещё больше, о чём свидетельствует письмо Л.Н. Толстого к Н.А. Некрасову: «Нет, вы сделали великую ошибку, что упустили Дружин[ина] из вашего союза. Тогда бы можно было надеяться на критику в «Совр[еменнике]», а теперь срам с этим клоповоняющим господином. Его так и слышишь тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся ещё более от того, что говорить он не умеет и голос скверный. – Всё это Белинский. Он говорил во всеуслышание, и говорил возмущённым тоном, потому что бывал возмущён, а этот думает, что для того, чтобы говорить хорошо, надо говорить дерзко, а для этого надо возмутиться. И возмущается в своём уголке, покуда никто не сказал цыц и не посмотрел в глаза».
В 1857-ом Чернышевский привёл в «Современник» своего единомышленника и хорошего знакомого Н.А. Добролюбова (тоже разночинец, сын священника, как и Чернышевский). Энергичный 21-летний молодой человек встал у руля критико-библиографического отдела. Появление этой фигуры только усугубило ситуацию в журнале. Влияние Тургенева на «Современник» стало несущественным, его художественный вкус и его талант стали не нужны. Чернышевский (не без довольства собой) вспоминал, что он публично отзывался о некоторых произведениях, предлагаемых в журнал Иваном Сергеевичем, как о «бездарных». Так было с драмой Л.А. Мея «Псковитянка»: «Иван Сергеевич, это скучная и совершенно бездарная вещь, печатать её в "Современнике" не стоит». И Чернышевский же рассказывал (не без смеха), что Тургенев отзывался о нём с Добролюбовым так: «"Я сказал ему [Чернышевскому], что он простая змея, а Добролюбов – очковая"». И там же Николай Гаврилович упоминал: «посмеявшись этой остроте, продолжали разговор только вдвоём, он шутливо развивал совершенно серьёзную тему, что со мной он может уживаться и даже имеет расположение ко мне, но что к Добролюбову у него не лежит сердце».
«Эстетический радикализм» Чернышевского усугублялся год от года. В ноябре 1859 года в Великобритании вышел в свет труд Чарльза Дарвина «Происхождение видов путём естественного отбора».
В скором времени, уже в начале 1860-ых, умами молодых людей, настроенных нигилистически, овладела мысль, которую можно выразить понятием «социальный дарвинизм» (применение законов естественного отбора в повседневной жизни). Осмысление этого явления происходило уже в русском антинигилистическом романе. В том числе, на материале политических убийств и многих других нравственных и уголовных преступлений, происходивших в кругах революционеров-нигилистов
Весть об этой книге довольно быстро разнеслась по Европе, о ней начали говорить в образованных кругах России (издание первых русских переводов книги Дарвина было осуществлено только в 1864 году в Петербурге и Москве). И в 1860 году в «Современнике» было опубликовано философское сочинение Н.Г. Чернышевского «Антропологический принцип в философии». Профессор Н.Н. Старыгина назвала данный текст «философско-теоретическим положением, сформулированным теоретиком нигилизма». Если диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности» (1855) – следует понимать, как провозглашение утилитаризма в искусстве, то труд «Антропологический принцип в философии» – провозглашение утилитаризма в философии, а по сути – отрицание её ценности. И тут Чернышевский придерживается хорошо известной в то время позитивистской концепции (то есть, оригинален критик не был).
Антропологический принцип по Чернышевскому – это рассмотрение такого предмета, как человек, в отрыве от социальной и культурной сфер бытия, и лишь в рамках сферы физического организма. Это, своего рода, подход к вопросам морали и нравственности с позиции естественных наук. Почти зоологический подход к человеку. Важно отметить, что уже современники (прежде всего, из числа «антинигилистов») заметили в работе Чернышевского плагиат (в данном случае – чужие мысли, выдаваемые за свои). А.А. Дьяков пишет: «Дошли до того, что физиологию и психологию человека надо изучать лишь в смысле частицы естественной истории. Впервые, если не ошибаюсь, мысль эта высказана Дреппером в динамике физиологии, и высказана совсем не в том смысле, какой выкрал из неё автор «Антропологического принципа в философии», разумеется, не упомянув даже имени Дреппера: слишком много чести!». В своей работе Чернышевский назвал «хламом» труды Эмина, Елагина, Чулкова, Погодина, Шевырёва по русской истории и древнерусской литературе, так как в них осуществляется подход к человеку как к части культуры, части определённой ценностно-мировоззренческой системы. Чернышевский признал в этих работах ценным лишь самые конкретные и довольно очевидные факты. И сложно сказать, иронизировал Николай Гаврилович или был абсолютно серьёзен, когда писал следующие строки: «Кое-что, похожее на правду, попадается и в них [в трудах по древней истории России], – ведь г. Погодин совершенно справедливо говорит, что Ярослав был князь Киевский, а не Краковский, что Ольга приняла в Константинополе православие, а не лютеранство, что Алексей Петрович был сын Петра Великого». Утилитаризм в философии, отрицание нигилистами ценности мысли возвышенной, её унижение и высмеивание – в итоге тоже становятся одной из тем антинигилистического романа.
Уже к 1859 году сотрудничество И.С. Тургенева, Д.В. Григоровича и Л.Н. Толстого с «Современником» минимизировалось, а позже сошло на нет. Постепенно писатели переключились на «Русский вестник» М.Н. Каткова, и опубликовали там свои шедевры. Если следовать «традициям» советской критики, Каткова принято считать «ретроградом», «реакционером», даже человеком «ограниченным» (что вряд ли можно считать справедливым) и т.д. Вина Каткова заключалась лишь в том, что он был ярым противником «нигилизма», «революции», о чём можно судить по его текстам в «Московских ведомостях». Он был талантливым публицистом, и, конечно, предпринимателем, имевшим обширные и полезные связи в правительстве, включая Министерство внутренних дел. Катков опубликовал в своём «Русском вестнике» главные русские романы второй половины XIX века (если не сказать – главные из всех когда-либо на русском языке написанных), среди которых – «Отцы и дети» (1862) Тургенева, «Преступление и наказание» Достоевского (1866), «Война и мир» (1865) Толстого и многие-многие др.
1859-ый год можно считать годом «демаркации» русской литературы и публицистики на два лагеря. При этом фигуры Тургенева, Толстого и Григоровича в итоге, к концу 1860-ых, выдержали середину между «нигилистами» и «антинигилистами», и, преимущественно, находились в стороне от жаркого литературно-критического противостояния. Отношение Чернышевского к Тургеневу навсегда осталось подчёркнуто пренебрежительным: «нет никакой возможности сомневаться, что каждый раз, когда я говорил Некрасову о Тургеневе, всё было говорено тоном пренебрежения к Тургеневу и насмешки над ним. Зная свою манеру, не могу сомневаться в том, что от насмешек над Тургеневым я переходил к сарказмам над Некрасовым за то, что он так долго был дружен с Тургеневым». Потом, в 1862 году, Тургенев объяснял Герцену (с котором сохранял тёплые дружеские отношения, хоть и не принимал его «революционности»), почему ушёл в патриотический «Русский вестник» Каткова: «Ты, ты меня упрекаешь, что я отдаю свою работу в “Русский вестник”? Но из чего же я рассорился с «современником», воплощённым в образе Некрасова? В программах своих они утверждают, что они мне отказали, яко отсталому».
В том же 1859-ом на столичном рынке периодики появился ещё один журнал – «Русское слово». Его основал граф Г.А. Кушелев-Безбородко, нигилист, ставший даже прототипом пародий, в частности – глупенький князь Сапово-Неплохово из антинигилистического романа «Панургово стадо» (1869) Крестовского. В 1860 году в «Русское слово» пришёл Д.И. Писарев, и журнал приобрёл «радикально-отрицательское» направление мысли
Себя же Чернышевский считал «гением», сравнивал себя с Аристотелем. И когда в 1862 году он оказался в Петропавловской крепости за революционную прокламацию «К барским крестьянам», которую пытался распространить через группу молодых нигилистов, своих же поклонников, то писал из тюремной камеры жене следующее: «Со времени Аристотеля не было сделано ещё никем того, что я хочу делать, и буду я добрым учителем людей в течение веков, как был Аристотель». И там же: «пройдут сотни лет, а наши имена всё ещё будут милы людям, и будут вспомнить о них с благодарностью».
В 1860 году одна из ключевых фигур «Современника» разночинец Н.А. Добролюбов уехал в Европу в страны с тёплым климатом в надежде вылечить обострившийся туберкулёз. Вернулся он в ноябре 1861 года безнадёжно больным и вскоре умер. «Современник» понёс существенную потерю. И именно Добролюбов послужил одним из прототипов, пожалуй, главного литературного нигилиста – Евгения Базарова из «Отцов и детей». (Ещё одним его прототипом считается некий уездный врач, которого Тургенев знал). Этот роман Чернышевский назвал «Открытым заявлением ненависти Тургенева к Добролюбову». Но там же Николай Гаврилович, любивший Добролюбова братски, говорил: «Но если предположить, что публика была права, находя в "Отцах и детях" не только намерение чернить Добролюбова косвенными намёками, но и дать его портрет в лице Базарова, то я, должен сказать, что сходства нет никакого, хотя бы и карикатурного».
III. «Отцы и дети».
Первый антинигилистический роман
Исследователи спорят, кто первым употребил понятие «нигилист» и «нигилизм» в новейшем – «базаровском» – значении («русский нигилизм») – И.С. Тургенев или М.Н. Катков. Утверждается, что хронологически первым был Катков, использовавший слово «нигилизм» в статье «Старые боги и новые боги» (1861) в «Русском вестнике» ещё до того, как Тургенев передал ему рукопись романа о Базарове. Во всяком случае, именно с «Отцов и детей» термин «нигилист» становится в России общеупотребляемым.
Накануне выхода романа, в 1861 году, противостояние в публицистике обострилось. Происходили взаимные обвинения между журналами «Современник» (Чернышевский) и «Русский вестник» (Катков). Как раз тогда и была выпущена статья «Старые боги и новые боги», в которой термин «нигилизм» употреблялся уже в актуальном для 1860-ых смысле. В октябре же Катков выпустил статью «Кое-что о прогрессе», в которой снова фигурирует понятие «нигилизм» применительно к тем личностям (группа «Современника», «Русского слова», «Колокола» и т.п.), кто называл себя «людьми прогресса». Катков писал: «отрицание ради отрицания, – разрушение и разложение, – это дело смерти, а не жизни. Это также движение, но не движение вперёд, а тот обратный ход, которому подвергается всё покинутое жизнью». В том же году в «Современнике» появилась статья «Не начало ли перемены?», где Чернышевский обвинил аристократических писателей в самолюбовании и в самоутешении, когда они пишут о простом народе. В пример он привёл повести из народного быта Григоровича и Тургенева. Кроме этого, в статье проводится мысль о том, что для изменения своего положения простонародный класс «нуждается только в его собственном желании изменить свою судьбу». Это тот же посыл, который был заложен Чернышевским и в революционную прокламацию «К барским крестьянам» (1861).
В августе 1861-го Тургенев передал Каткову рукопись романа «Отцы и дети».
Произведение вышло в феврале 1862-го. Понятие «нигилист» сразу вошло в социально-политический лексикон русского общества. Вслед за публикацией «Отцов и детей» Катков поместил в «Русском вестнике» свою статью «О нашем нигилизме». В ней издатель дал высокую оценку художественным достоинствам романа Тургенева и подчеркнул общественную значимость этого произведения. Там же явление нигилизма было охарактеризовано как «общественная болезнь»: «Дух догматического отрицания не может быть общим признаком какой бы то ни было всемирной эпохи; но он возможен во всякое время в большей или меньшей степени как общественная болезнь, овладевающая некоторыми умами и некоторыми сферами мысли <…> Образование, наука, политическая и промышленная жизнь, развитие и состязание всевозможных интересов, свобода совести, воспитательное влияние среды, живая сила предания, – вот препятствия, которые встречает это явление в образованных обществах нашего времени».
С подачи советских литературоведов, в частности Ю.С. Сорокина, первым этапом развития антинигилистического романа принято считать период 1863-1867 гг.: с момента выхода, по мнению того же Сорокина, «первого» антинигилистического романа «Взбаламученное море» (1863) А.Ф. Писемского и до повести «Поветрие» (1867) В.П. Авенариуса. Но данная хронология вступает в противоречие с литературным процессом 1860-ых гг. как таковым. Ещё в 1929 году А.Г. Цейтлин в статье «Сюжетика антинигилистического романа» указал, что первым антинигилистическим романом были «Отцы и дети» (1862) И.С. Тургенева. Также считали и современники противостояния «нигилистов» и «антинигилистов». М.А. Антонович писал в 1877 году о Тургеневе следующее: «он со своими "Отцами и детьми" был родоначальником антинигилистического романа». А кроме этого, общественный резонанс вокруг «Отцов и детей» был несопоставим со «Взбаламученным морем», не произведшим на читателей такого сильного впечатления и не прибавившим к полемике вокруг нигилизма ничего принципиально нового.
Тургеневского Базарова сразу стали ассоциировать с революционерами. Это был негативный тип. Совершенно в духе антинигилистического романа. Известно воспоминание И.С. Тургенева о том моменте, когда он понял, что с его романом распространилось не просто представление об образе нигилиста, а настоящий социально-политический термин, который подхватили и печать, и улица. Тургенев вспоминает: «я вернулся в Петербург, в самый день известных пожаров Апраксинского двора [май 1862 года], – слово «нигилист» уже было подхвачено тысячами голосов, и первое восклицание, вырвавшееся из уст первого знакомого, встреченного мной на Невском, было: Посмотрите, что ваши нигилисты делают! Жгут Петербург!».
Да, создавая литературного нигилиста Тургенев не придавал ему черт демонических, хоть Базарова и сопровождает готический мотив скитальчества. Ко времени написания романа ещё не прогремели события поджогов, политические убийства, расправы внутри «кружков», кровавые восстания, покушения на жизнь царя и проч. сенсации из жизни русского революционного движения. Базаров на десять лет старше самых страшных литературных нигилистов – Верховенского и Ставрогина из «Бесов», Горданова, Висленева и Глафиры Бодростиной из романа «На ножах» Лескова, антагонистов «Кровавого пуфа» Крестовского и др. Но в «Отцах и детях» была заострена проблематика, от которой другие антинигилистические произведения уже не отходили никогда. Во-первых, это отношение к человеку как к материалу для революции («общего дела»). См. слова Базарова: «Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!.. "Эге, ге!.. – подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. – Мы, стало быть, с тобой боги? то есть – ты бог, а олух уж не я ли?"». Во-вторых, социальный дарвинизм. См. «Вон молодец муравей тащит полумёртвую муху. Тащи её, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты в качестве животного имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный!» (Этот эпизод на предмет связи с идеями Дарвина достаточно подробно рассмотрел А.И. Батюто). А в-третьих всё остальное: «кружковщина» (сборища у Авдотьи Кукшиной), «антиэстетизм» внешности, демонстративный «антиаристократизм» поведения, презрение к искусству, философии и т.д.
Отсчёт начала жизни антинигилистического романа от 1862 года автоматически снимает возможность обвинить данный жанр в «реакционности» (популярный штамп советской критики), так как первый действительно «нигилистический» роман, или роман о «новых людях» – «Что делать?» Чернышевского – вышел в 1863 году и был ответом на «Отцов и детей» (1862) Тургенева – первый роман, с которым проблематика «нигилизма» стала широко обсуждаться в обществе. Таким образом, позицию «реакционности» занимает именно «нигилистический» роман как шаг ответный в начавшейся обширной литературно-публицистической и философской дискуссии.
IV. Развитие, расцвет и упадок
антинигилистической прозы
В начале 1861 года взаимные выпады между нигилистически настроенными писателями-публицистами и теми, кто в последствии составит антинигилистический лагерь – обострились.
В «Современнике» в феврале 1861 года появилась повесть Н.Г. Помяловского «Мещанское счастье», в этом же году было опубликовано и её логическое продолжение – повесть «Молотов». Произведения демократической, «антимещанской» направленности. Д.И. Писарев высказался, что Помяловский изобразил новый литературный тип – разночинца; показал убогость жизни низшего чиновничества «с его неприглядной, серенькой жизнью, мелкими интересами, незатейливыми идеалами» (Помяловский Николай Герасимович // Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь). Можно сказать, Помяловский – один из литературных «предтеч» романа о «новых людях» («нигилистического»).
А.Ф. Писемский же разместил в журнале «Библиотека для чтения» в 1861 году фельетоны, где сатирически отозвался о проблемах школ для просвещения простого народа, об отмене телесных наказаний, и о женской эмансипации (стала темой русского антинигилистического романа, но авторы демонстрировали и «тёмную сторону» борьбы за права женщин – трудовую и половую эксплуатацию). Писемский полемизировал с деятелями журнала «Современник» и сатирического журнала «Искра». В «Мыслях и чувствах статского советника Салатушки» Писемский высмеял «антиаристократизм» прогрессивной молодёжи. В 1862 году писатель даже получил вызов на дуэль от руководителей журнала «Искра» поэта В.С. Курочкина (один из участников революционной организации «Земля и воля») и карикатуриста Н.А. Степанова за свои «оскорбительные» публикации в журнале «Библиотека для чтения». Писемский вызова не признал, но оставил пост редактора в «Библиотеке…» и уехал в Европу. В Лондоне он встретился с Герценом, но состоявшаяся беседа оказалась для него неприятной. В Россию Писемский вернулся убеждённым «антиреволюционером» и «антинигилистом».
И только в 1863-ем году в «Русском вестнике» Каткова был напечатан антинигилистический роман Писемского «Взбаламученное море» (то есть, первым антинигилистическим романом он не может быть уже потому, что появился в самый разгар полемики и встроился в неё). В романе частично отражены события крестьянских бунтов и майские пожары в Петербурге. Также в образе Проскриптского изображён Н.Г. Чернышевский. Осмысление личности Чернышевского стало периодическим явлением в произведениях русской антинигилистической прозы. И в 1863-ем же М.А. Антонович, постоянный сотрудник журнала «Современник» и идейный преемник Чернышевского (уже помещённого в тюрьму за революционную пропаганду), использовал в статье «Литературный кризис» понятие «антинигилизм», сблизив его с понятием «оптимизм». Но пока что этот термин обозначал лишь направление мысли в среде «правой» интеллигенции, а не отдельный литературный жанр.
В 1863-ем же усилилась полемика о сущности «нигилизма». Находившийся в заключении Чернышевский продолжал литературную работу. Буквально за три месяца он написал свой нигилистический роман «Что делать? Из рассказов о новых людях» (1863). Текст был реакцией на роман Тургенева «Отцы и дети» (1862). Чернышевский пытался заменить понятие «нигилисты» понятием «новые люди». Роман напечатали в возобновившем работу «Современнике» (После временного закрытия, последовавшего за поджогами в Петербурге в 1862 году и антиреволюционной операции МВД) в 3, 4, 5 номерах за 1863 год. Художественный уровень «Что делать?» несопоставим с «Отцами и детьми». Произведение Чернышевского – композиционно рыхлое и жанрово бесформенное сочинение, где незатейливая бульварная сюжетика, в том числе – детективная, соединена с формой социально-политического прозаического трактата, плюс типичная тематика социально-критического романа (межсословные и межличностные отношения), там же внимание к бытовым деталям в духе «натуральной школы» и активное эксплуатирование простенького романтического приёма вещего сна. Другими словами, произведение не имеет художественной ценности. Но, безусловно, имеет ценность публицистическую (агитационную) и социально-философскую.
Писатель и публицист А.П. Мальшинский говорил по этому поводу: «В нём [романе] положены главные основания своеобразной морали “новых людей”, отрицающей всякие обязанности по отношению к ближним, возвышающей собственное суждение на степень непогрешимости и возводящей инстинктивное стремление к наслаждению в правило высшей нравственности». Роман Чернышевского, безусловно, утопичен, и, что свойственно этому жанру, наивен, но и аудитория его была наивна, молода. «Что делать?» написан, чтобы сподвигать юных людей к изменению мира. В умы русских революционеров была заброшена идея «светлого будущего». В романе написано: «ты знаешь будущее. Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в неё из будущего. Стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее все, что можете перенести».
В «Что делать?» эксплуатировались темы французских социалистов-утопистов, в частности, Шарля Фурье. По выражению Мальшинского, ссылавшегося на труд Фурье «Новый индустриальный мир» (1829) («Le nouveau monde industriel»), этот философ «завидовал бобрам, пчёлам, осам и муравьям, для которых труд, по его мнению, служит источником наслаждения». Именно этот принцип – культ труда и наслаждения от труда – был воплощён Чернышевским в его романе, персонажи которого послужили моделью поведения для многих революционеров-социалистов. Герцен вспоминал, что люди, приезжавшие в Лондон после выхода романа Чернышевского, все были как из «Что делать?» с примесью Базарова. И среди нигилистически настроенной молодёжи стала распространяться пропаганда идеала «коммунальной жизни» (жизни в коммуне / «коммунизм»). Появились кружки и даже артели в духе романа «Что делать?», это произведение послужило руководством к действию.
Начиная с 1862-1863 гг, после «Отцов и детей» и «Что делать?», количество нигилистических и антинигилистических романов в русской печати резко возросло. В мае 1863-го в «Северной пчеле» вышла статья Н.С. Лескова «Николай Гаврилович Чернышевский в его романе ”Что делать?”». Лесков объяснил, что характеров, представленных в романе Чернышевского, в жизни почти нет. В основном это всё те же гоголевские Ноздревы, но «обернувшиеся только другой стороной»: «Такова в большинстве грубая, ошалелая и грязная в душе толпа пустых ничтожных людишек, исказивших здоровый тип Базарова и опрофанировавших идеи нигилизма». Зимой же 1863 года Л.Н. Толстой начал работу над антинигилистической пьесой «Заражённое семейство».
В 1864-ом появился антинигилистический роман Н.С. Лескова «Некуда», затрагивающий, в частности, проблематику студенческого движения и польского восстания. Печатался он в журнале «Библиотека для чтения». В то же время в «Русском вестнике» выходил антинигилистический роман «Марево» [29] В.П. Клюшникова, где тоже осмысляются события польского восстания. В журнале «Эпоха» братьев Достоевских появилось антинигилистическое произведение Н.Д. Ахшарумова (Его же брат Д.Д. Ахшарумов был «петрашевцем») «Мудрёное дело. Очерк из летописи русской словесности». А в «Русском слове» вышла нигилистическая повесть «Степан Рулев» Н.Ф. Бажина. В «Современнике» же публиковался нигилистический роман А.К. Шеллера-Михайлова «Гнилые болота», где деятельные нигилисты противопоставляются людям с аристократическим воспитанием.
Примечательно, что в 1865-ом году началась цензурная реформа: «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати» – указ, утверждённый Александром II. От предварительной цензуры освобождались периодические издания в столицах. Но в случае нарушения этими изданиями существующих законов и правил предполагалась административная ответственность. Некоторые исследователи называли это «карательной» цензурой. Но вместе с тем в 1865 году от предварительной цензуры были освобождены издания научные, издания на классических древних языках и книги объёмом не менее 10 печатных листов и переводы не менее 20 печатных листов. Это был существенный шаг к упрощению издательской деятельности в России и даже привёл к некоторой «демократизации» общества. Чиновники, которые теперь в любой момент могли стать предметом критики, изменили своё поведение, стали вежливее и внимательнее к интересам граждан и ускорили делопроизводство.
В 1865-ом же году в «Современнике» вышла нигилистическая повесть «Трудное время» В.А. Слепцова. Начал печататься в «Русском слове» нигилистический роман Н.А. Благовещенского «Перед рассветом». В «Отечественных записках» публиковалась антинигилистическая повесть «Современная идиллия» В.П. Авенариуса, эта повесть – первая в будущей дилогии «Бродящие силы». Там же вышел роман «Обойдённые» Н.С. Лескова; роман полемизирует с «Что делать?» Чернышевского и показывает простых, «маленьких», людей, обладающих сильным этическим идеалом. В «Обойдённых» развивалась тема «праведников» в творчестве Лескова.
4 апреля 1866-го было совершено первое покушение на Александра II. Стрелял Д.В. Каракозов. Императора спас крестьянин (!) Осип Комиссаров, ударивший террориста по руке. Пуля прошла над Александром II. Каракозов был одним из так называемых «ишутинцев» и даже приходился Н.А. Ишутину двоюродным братом. В планах «ишутинцев» было создание террористической организации «Ад», её задачей стало бы убийство царя, чиновников и других лиц. Как писал А.П. Мальшинский, появление «Ада» оказалось следствием радикализации протеста: «последовал злодейский выстрел 4 апреля, мотивированный именно тем, что надежды известной части общества, принимаемые распалённым воображением агитаторов за надежды всего народа – обмануты». Подпольная печать и либеральные преемники декабристов не могли противостоять самодержавию с помощью одного лишь слова. Стали появляться террористические группы, целью которых уже было не сожжение столицы империи или восстание в отдельных территориях, например, в Польше, а точечные удары по сторонникам и «функционерам» монархии.
Покушение на жизнь императора произвело ужасающее впечатление не только в среде патриотической интеллигенции, но и среди некоторых «старых» революционеров. Герцен писал в «Колоколе»: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе. Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик <…> Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами». И многие революционеры Герцену этих слов не простили. Эмигрант А.А. Серно-Соловьевич (Брат А.Н. Серно-Соловьевича, организатора первой «Земли и воли», погибшего в сибирской ссылке во время подготовки Кругобайкальского бунта 1866 года, поднятого поляками, сосланными за участие в Польском восстании 1863-1664 гг.) отозвался: «Нет, г. основатель русского социализма, молодое поколение не простит вам отзыва о Каракозове». В последствии тема покушения на жизнь императора также нашла отражение в русском антинигилистическом романе.
После инцидента 4 апреля навсегда были закрыты журналы «Современник» и «Русское слово». Остановили их по «высочайшему повелению», можно сказать, как органы, смущавшие умы (то есть, занимавшиеся революционной пропагандой). Этот мрачный год не был отмечен выходом ни одного заметного художественного произведения из нигилистической и антинигилистической прозы. Но в «Русском вестнике» было опубликовано «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. Этот роман глубже и шире одной лишь антинигилистической тематики и к этому жанру отнести его нельзя, но он затронул проблематику «убийства идейного», что, безусловно, соотносимо с темой революционерского террора.
1866 год можно считать завершением начального периода развития антинигилистической прозы.
В период 1867-1874 гг. появились тексты, ставшие вершиной жанра антинигилистического романа. В литературе и публицистике образ нигилиста получил окончательное завершение. Такие явления, как студенческие волнения 1869, «нечаевщина», «хождения в народ» и др. стали подтверждением и продолжением идейных линий, намеченных писателями-антинигилистами в 1862-1866 гг. Но вместе с тем жизнь уже не мгла обеспечить антинигилистическую прозу новым богатым материалом, и жанр постепенно входил в состояние тематического застоя.
В 1867 году в журнале «Русский вестник появился роман И.С. Тургенева «Дым». Это произведение нельзя отнести к антинигилистическому жанру, но антинигилистические и антикружковские мотивы там присутствуют. В журнале «Всемирный труд» вышла вторая повесть антинигилистической дилогии «Бродящие силы» В.П. Авенариуса «Поветрие» [1], в которой заметны выпады против Чернышевского, уже сосланного к тому времени на каторгу. В повести демонстрируется нравственная распущенность и развращённость последователей Чернышевского. В мае 1867-го было совершено второе покушение на Александра II, в Париже. Стрелял Антон Березовский, участник Польского восстания. Пуля попала в лошадь. В этом же году в Лондоне «на время» (а в действительности – навсегда) смолкла газета «Колокол». Из-за катастрофического падения общественного интереса и, как следствие – тиражей. Это связывали и с тем, что общественность была шокирована попыткой Каракозова убить Александра II, люди стали относиться к словам Герцена с недоверием. А до этого падение тиражей было вызвано шоком публики от пожаров в Петербурге 1862 года, кровавого Польского восстания 1863-1864 гг., начавшегося с ночных расправ над русскими солдатами и сопровождавшегося террором против русскоязычного, православного населения – чиновников, служащих, военных, лояльных России крестьян и др. В общественном мнении Герцен оказался на стороне террористов.
В июле 1868-го нигилистический лагерь лишился ещё одного «властителя дум». На купаниях в Рижском заливе утонул Д.И. Писарев.
В 1867-ом Д.К. Гирс опубликовал в «Отечественных записках» несколько частей нигилистического романа «Старя и юная Россия» [15] (в последствии неоконченного), продолжая полемику «Что делать?» и оппонируя роману «Отцы и Дети». В журнале «Всемирный труд» вышел антинигилистический роман П.Д. Боборыкина «Жертва вечерняя», где сюжет выстраивается вокруг проблематики женской эмансипации. В 1867-ом в журнале «Русский вестник» печатался «Идиот» Достоевского, содержащий антинигилистические мотивы, но не относящийся к антинигилистическому жанру. В журнале «Всемирный труд» выходил антинигилистический роман «Новые русские люди» Д.Л. Мордовцева.
В 1868-ом Герцен и Огарёв предприняли попытку издавать «загнувшийся» «Колокол» на французском языке. Но в течение года издание окончательно умерло. В 1870 году умер и сам Герцен, от воспаления лёгких. После закрытия «Колокола» М.А. Бакунин организовал в Женеве журнал «Народное дело», анархической направленности. Главной задачей молодого поколения провозглашалось разрушение государства. По мнению Бакунина, именно в этом заключалось движение к социально-экономическому прогрессу. Весной 1869-го снова вспыхнули студенческие волнения. Недовольство студенчества накапливалось с 1867 года, когда вышли новые университетские правила, введённые министром народного просвещения Толстым. Фактически запрещалась общественная жизнь: чтения, объединения, собрания и т.п. Вместе с тем 1868-ой год был временем мрачных настроений, связанных с тяжёлым положением крестьянства, их неустроенностью, нуждой и голодом. Эти обстоятельства показались удачным временем для «восстания». «Поднимать» студенчество взялись «нечаевцы».
На события студенческих волнений М.Н. Катков отозвался статьёй «Беспорядки в высших учебных заведениях» (передовица газеты «Московские ведомости»), идеологический образ нигилиста получил окончательную формулировку (см. раздел I. Нигилизм в России). Некоторые исследователи отмечали, что исключения из университетов и высылка студентов на родину обеспечили разброс революционно настроенной молодёжи по стране. Другие учёные указывают, что исключено было всего 38 человек, а к 14 применили наказания другого рода. В любом случае, в тот период стало усиливаться явление, названное в последствии «хождениями в народ». Именно в эти годы происходит действие посвящённого «хождениям» романа «Новь» (1877) И.С. Тургенева. Хождения носили цели просветительские, но просвещение было, преимущественно, политическим: критика действий правительства и попытки его дискредитации. Хождения в народ и «народничество» также отразились в антинигилистической прозе.
Но самой обсуждаемой темой 1869 года стала деятельность С.Г. Нечаева и его организации «Народная расправа». Будучи активным участником студенческого движения 1868-1869 гг., Нечаев создал сеть «революционных пятёрок», незнакомых, но верящих в существование некого общего центрального комитета. В действительности никакого «комитета» не было. Нечаев эффективно манипулировал своими единомышленниками. Написанный им «Катехизис революционера» демонстрирует взгляд на человека как на материал для революционной борьбы (важная тема антинигилистической полемики). Руководствуясь этим принципом, московская «пятёрка» убила одного из своих членов – студента И.И. Иванова, якобы за намерение совершить донос в полицию. Но, как выяснилось, наказан Иванов был за публичную критику в адрес «вождя». В последствии «нечаевщина» стала одним из прототипических слоёв романа «Бесы» Ф.М. Достоевского и логическим продолжением темы кружковщины в русском антинигилистическом романе.
В 1869 году в журнале «Вестник Европы» вышел роман И.А. Гончарова «Обрыв», произведение с сильными антинигилистическим мотивами. В журнале «Всемирный труд» появился роман Д.Л. Мордовцева «Знамения времени». Произведение неоднозначное, многие восприняли его как нигилистическое (о «новых людях»), но сам Мордовцев вложил в него антинигилистические смыслы; главная тема – хождения в народ. В славянофильском журнале «Заря» вышел роман А.Ф. Писемского «Люди сороковых годов», в котором, по сравнению с «Взбаламученным морем» (1863), отмечается снижение антинигилистической полемики.
В 1869-ом же в «Русском вестнике» вышел роман В.В. Крестовского «Панургово стадо» – первый роман дилогии «Кровавый пуф». В центре внимания автора – крестьянские волнения, студенческие выступления, «кружковщина», «социальный дарвинизм», полемика с «Колоколом» и уличение его в дезинформировании читателей. Роман Крестовского смог охватить большинство ключевых тем антинигилистической прозы, заданных в период 1862-1866 гг. О «Панурговом стаде» с одобрением отзывался Н.С. Лесков в статье «Русские общественные заметки» (1869), напечатанной в газете «Биржевые ведомости».
И в 1870-ом в «Русском вестнике» начал выходить роман Лескова «На ножах». Произведение охватывает и глубоко осмысляет «кружковщину», «социальный дарвинизм», религиозное сектантство, крестьянские бунты, трудовую и половую эксплуатацию женщины в коммунах и кружках и становится одним из главных художественных текстов антинигилистической прозы.
В 1871 году в «Русском вестнике», параллельно с «На ножах», печатался роман «Бесы» Ф.М. Достоевского. Как и в случае с «Панурговым стадом» Крестовского и «На ножах» Лескова, одной из центральных антинигилистических тем оказалась «кружковщина». Достоевский объединил два прототипических слоя – кружок Михаила Буташевича-Петрашевского (к которому имел непосредственное отношение) и «пятёрки» Нечаева. Художественный уровень работы Достоевского поставил «Бесов» на вершину антинигилистической романистики. Тематический охват и глубина осмысления нигилизма вывели роман далеко за рамки одной лишь злободневной тенденциозности и, по сути – исчерпали возможности антинигилистического жанра, завязанного на социально-политических и культурных явлениях 1850-1860-ых гг. После «Бесов» русская антинигилистическая проза стала медленно умирать, теряя тематическую актуальность и художественную оригинальность.
Что касается менее заметных произведений, то в 1870-ом в журнале «Дело» появился нигилистический роман «Шаг за шагом» И.В. Омулевского. В 1871-ом в «Отечественных записках» был опубликован близкий к нигилистическим роман И.А. Кущевского «Николай Негорев, или Благополучный россиянин». Роман посвящён проблематике духовного самоопределения молодёжи, участвовавшей в событиях 1860-ых гг. Ощущается кризис нигилистического романа: подводились итоги «борьбы», участники которой оказались вынужденными адаптироваться к социальной действительности, противоречащей их убеждениям. В этом же году вышел ещё один роман А.Ф. Писемского – «В водовороте», в журнале «Беседа». Роман антинигилистический, но в нём уже наблюдается уклон в частичное оправдание нигилизма, который изображается явлением, указывающим на пороки старого миропорядка. В 1873 году в «Русском вестнике» появился антинигилистический роман Б.М. Маркевича «Марина из Алого Рога», где чётко разделены условно «тёмные» и «светлые» силы общества: нигилисты, космополиты и т.п. противостоят крестьянству, аристократии, людям науки и искусства, приверженцам традиционных русских ценностей. Роман во многом воспроизвёл проблематику, обозначенную ещё в начале 1860-ых гг.
В 1871-ом в Петербурге появился кружок «чайковцев» (по им. Н.В. Чайковского). Стратегия была избрана не террористическая, как у «нечаевцев», а пропагандистская. В первый год своего существования они занимались распространением социалистической литературы среди народа (рабочих и крестьян) и интеллигенции. Практиковали хождения в народ. В 1872-ом к «чайковцам» присоединился князь П.А. Кропоткин, теоретик анархизма, идейный сторонник Бакунина.
Параллельно с развитием «кружковщины» внутри России, стали формироваться кружки русских эмигрантов в Европе. Они появились после разгрома Польского восстания 1863-1864 гг. и самороспуска «Земли и воли», варшавская ячейка которой в восстании участие принимала. Самые значительные потоки эмигрантов направились в Лондон и в швейцарские Женеву и Цюрих. В Швейцарию в основном уезжала молодёжь (как дворянская, так и разночинная), под благовидным предлогом слушать лекции в университетах. Кружковцы-эмигранты считали себя революционерами, проповедовали нигилистические и народнические идеи. Впоследствии «швейцарские кружки» подробно описал А.А. Дьяков (А. Незлобин) в цикле повестей «Кружковщина».
Атрибутом литературного нигилиста-эмигранта стала книжка «Вперёд!» (революционный социалистический журнал, печатавшийся с 1873 года в Париже под редакцией П.Л. Лаврова, бежавшего к тому времени из России, где он находился в ссылке в Вологодской губернии). Примечательно, что Лавров занимался пропагандой ещё будучи профессором Михайловского артиллерийского училища и даже считал это чем-то вроде личного достижения. Через «его скромную аудиторию», как он её называл, прошло несколько поколений, и в их памяти осели революционные идеи. Заметим, что одним из спонсоров журнала «Вперёд!» был И.С. Тургенев. Г.А. Лопатин вспоминает, что Тургенев не поддерживал программу журнала, но давал деньги (сначала 1 тыс. франков в первый год, потом 500), потому что это било по правительству. Всего в период с 1873-1877 гг. было издано 5 выпусков «Вперёд!». В частности, с журналом сотрудничал Н.В. Чайковский. В 1874 году среди «чайковцев» начались аресты, взяли и князя П.А. Кропоткина.
Российское правительство с неодобрением смотрело на ситуацию в швейцарском Цюрихе и внимательно наблюдало за эмигрантскими кружками. В итоге власти потребовали, чтобы к 1 января 1874 года вся молодёжь вернулась на родину, иначе они лишатся возможности устроиться в России в дальнейшем: работать, занимать должности, практиковать и т.д. В современной печати отмечалось, что для цюрихских студенток существовала угроза запрета им акушерской практики в России. Многие из вернувшихся в последствии стали активными пропагандистками. Например, Каминская и сёстры Субботины, фигурировавшие в судебном процессе «50-ти» (Пятидесяти). Молодёжь возвращалась из Швейцарии и потому, что поставила себе цель сблизиться с народными массами. На 1874-ый год было запланировано массовое движение в народ.
Тем временем в журнале «Русский вестник» вышла вторая часть антинигилистической дилогии «Кровавый пуф» В.В. Крестовского – роман «Две силы» (1874). Произведение было посвящено уже подзабытому к тому времени Польскому восстанию 1863-1864 гг. В основе романа изучение документального материала обстоятельств вооружённого мятежа. Крестовский вспоминал: «понадобилось не только теоретическое изучение польского вопроса по источникам, но и соприкосновение с ним в самой жизни, что и дала мне моя служба в Западном крае и в Польше». Завершение дилогии «Кровавый пуф» можно считать концом периода расцвета жанра русского антинигилистического романа.
1875-1884 гг. – это период постепенного упадка антинигилистического жанра. В это время понятие «нигилист» размылось, стало вытесняться понятиями «народник», «социалист» и т.п. Явление нигилизма и полемика вокруг него «маргинализировались», стали неактуальными. Дефицит новых тем привёл к исчезновению как русского антинигилистического романа, так и романа «нигилистического».
В период 1875-1877 гг. в «Русском вестнике» печатались антинигилистические повести А.А. Дьякова (А. Незлобин): «Из записок социал-демократа» (1875), «Фатальная жертва» (1876), «В народ!» (1876) и «Weltschmerzer» [мировая боль (с нем.)] (1877). Позже в Одессе вышел сборник под общим названием «Кружковщина. Наши лучшие люди – гордость нации» (1879). Там же была опубликована статья «Нигилизм и литературное развитие». «Кружковщина» посвящена жизни русской «прогрессивной молодёжи» за границей, прежде всего – в Швейцарии. В сатирическом и трагическом ключе изображены нравы русских «кружковцев». В частности, обсуждается и ситуация с выдачей русскому правительству уголовника Нечаева. Прототипами для образов зарубежных вождей русской революции послужили Бакунин, Лавров, Герцен и др. «Идолы» изображены мошенниками, тунеядцами и эксплуататорами наивной молодёжи.
В 1876-ом завершилась публикация антинигилистического романа «Тайны современного Петербурга» князя В.П. Мещерского, внука Н.М. Карамзина. Но у Мещерского нигилизм оказался не единственным предметом критики. В фокусе внимания – порочность денег, гибельность либеральной политики в России, атеизм, поразивший даже церковные круги. Таким образом, тема нигилизма уже была размыта. В 1877-ом году в журнале «Отечественные записки» появилась повесть А.О. Осиповича-Новодворского «Эпизод из жизни ни павы, ни вороны». Произведение по своему духу нигилистическое, но вместе с тем демонстрирующее хроническое несоответствие главного героя его идеалам. Произведение свидетельствует об изменении отношения к аспектам нигилистического мировоззрения в среде революционно настроенных кругов общественности. Нигилизм стал казаться чем-то нереальным, даже идеалистическим. Единственным реальным делом осталось «сближение с народом».
В 1877-ом вышел последний роман И.С. Тургенева – «Новь». Опубликован он был уже не в «Русском вестнике» Каткова, а в «Вестнике Европы». В этом произведении есть как антинигилистические мотивы (Нежданов разочаровывается в революционных идеях и кончает жизнь самоубийством), так и мотивы близкие нигилистическим (роман посвящён «революционерам-народникам», «деятельной молодёжи»). Тургенев (противник Чернышевского, Писарева и прочих, зачинатель общественной и литературно-критической дискуссии вокруг «нигилистов») приветствовал в «Нови» честные порывы молодёжи к изменению мира в лучшую сторону. И эти порывы не имеют ничего общего с грубым «отрицательством» рубежа 1850-1860 гг. Современники отмечали, что движение революционной молодёжи в народ было столь заметно, что привлекло внимание всего образованного общества. А.П. Мальшинский отзывался об этом несколько иронично: «Даже наш маститый романист, И.С. Тургенев, откликнулся на небывалое прежде движение <…> романом “Новь”, в котором выведены типы агитаторов и либералов, с довольно видным положением в провинции, ищущих сближения с революционной молодёжью и ей покровительствующих, на сколько это покровительство остаётся домашним делом, скрытым от глаз высшего начальства». Проблематика «Нови» во многом совпала с дискуссией вокруг дела Веры Засулич, которую судили за покушение на жизнь градоначальника Санкт-Петербурга Ф.Ф. Трепова в 1878 году (экстремистку оправдали по решению присяжных, что, по сути, стало и оправданием в общественном сознании терроризма как метода борьбы с государственной властью).
В том же 1877-ом году в газете «Тифлисский вестник» критик М.А. Антонович (старый сподвижник Чернышевского) в статье, посвящённой роману «Новь», написал о Тургеневе следующее: «…нужно прямо сознаться, что он со своими "Отцами и детьми" был родоначальником антинигилистического романа, что он заронил в души всех ретроградных писак желание писать такие же романы и также позорить нигилистов. В 1877 году началась и серия судебных процессов над революционерами-народниками, обвиняемыми в революционной пропаганде («хождения в народ»). В октябре в Петербурге разбиралось знаменитое дело «Ста девяносто трёх». А в марте – дело «Пятидесяти»: суд над участниками подпольной «Всероссийской социально-революционной организации», развернувшей пропаганду среди рабочих.
Крупнейшим антинигилистическим произведением, завершившим 20-летний период полемики вокруг нигилизма, стала романная трилогия Б.М. Маркевича: «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Художественной задачей трилогии стало изображение образа русского общества в разные периоды эпохи реформ Александра II. С 1878-го года она публиковалась в журнале «Русский вестник». И там же в 1878-ом выходил антинигилистический роман «Скрежет зубовный» В.Г. Авсеенко. В 1879-ом вышло одно из последних значительных нигилистический произведений – роман «Василиса» Н.А. Арнольди, богатой аристократки, сблизившейся в Швейцарии с революционно-народническими и социалистическими кругами. «Василиса» была опубликована в Женеве отдельной книгой. И понятие «нигилизм» там сведено на периферию. В центре романа – революционеры-аристократы, порвавшие со своей средой и эмигрировавшие в Европу. В 1880-ом появилась вторая часть антинигилистической трилогии Б.М. Маркевича – роман «Перелом». А в 1880-ом в «Русском вестнике» был печатан антинигилистический роман В.Г. Авсеенко «Злой дух».
В апреле 1879-го «землеволец» Александр Соловьёв совершил неудачное покушение на Александра II. Террорист пять раз выстрелил в императора из револьвера, но не попал. В этом же году организация «Земля и воля» (возродившаяся в 1876 году) распалась на террористическую «Народную волю» и более умеренную группу «Чёрный передел». «Народная воля» приговорила к смерти Александра II и стала исполнять приговор. 1 марта 1881 года террористам удалось убить императора. Это произошло на набережной Екатерининского канала. Первая бомба, брошенная Н.И. Рысковым, взорвалась у передней части кареты, убив лошадей. Вторую же бомбу метнул И.И. Гриневицкий, и она упала точно к ногам императора.
Последними заметными произведениями антинигилистического романа стали «Вне колеи» (1882) К.Ф. Головина, «Русский вестник». И последняя часть трилогии Б.М. Маркевича – роман «Бездна» (1883-1884), но не оконченный, завершён эпизодом покушения на Александра II Соловьёвым в 1879 году. Отдельные элементы антинигилистической прозы нашли отражение и в более поздней литературе, в частности, в трилогии В.В. Крестовского «Жид идёт!» – «Тьма Египетская» (1888), «Тамара Бендавид» (1889-1890), «Торжество Ваала» (1891) – и в неоконченных романах Н.С. Лескова «Соколий перелёт», «Незаметный след».
Со смертью Александра II угас и русский антинигилистический роман, ставший (как и нигилистический) явлением бурлящего реформаторского периода второй половины XIX в.
2020 г.
