Григорий Иоффе
Фактически работу над дипломом я начал, когда Илья Захарович Серман утвердил тему моей первой курсовой. За ней последовала вторая, как продолжение, и, как уже было сказано, всё пошло по накатанной до защиты диплома. Хотя практика такая не поощрялась. Поощрялись курсовые на разные темы. Но мой руководитель ничего против не имел. Таким образом я сэкономил себе время на финише, в последнем семестре шестого курса, для более интенсивной работы в библиотеках.
Придя на первое семинарское занятие на шестом курсе, мы встретили в нашем маленьком классе симпатичную черноволосую женщину. «Галина Яковлевна Галаган», – представилась она и пояснила, что Илья Захарович с нами работать больше не будет, и временно мы будем заниматься с ней. Что оказалось занятием интересным.
Г.Я. Галаган
Но Галина Яковлевна не была специалистом, погруженным в XVIII век, она была толстоведом (есть такое слово, неуклюжее, как синтаксис Толстого) и еще в 1969 году защитила кандидатскую диссертацию под названием «У источников творчества Л. Толстого», а позже, в 1984-м, и докторскую по Толстому. Мы вскоре расстались, но не навсегда: Галина Яковлевна стала одним из моих оппонентов при защите диплома.
Другим оппонентом был уже «человек из XVIIIвека», Владимир Петрович Степанов, тоже кандидат филологических наук, в 1973 году защитившийся по М.Д. Чулкову.
В.П. Степанов
Имя Михаила Дмитриевича Чулкова, родившегося без малого 300 лет назад (годы жизни 1743–1793), ничего не говорит современному читателю. Тем не менее, именно он стал автором первого русского романа «Пригожая повариха, или Похождения развратной женщины» (1770), рассказа о «невольной доле» сержантской вдовы. А также рассказа «Горькая участь» (1789), первого в отечественной литературе детектива, в котором расследуется убийство. Один из исследователей назвал даже Чулкова предвестником детективного жанра вообще, и в России, и за рубежом. Круг его интересов был очень широк. Неоценим, например, его вклад в изучение российского фольклора и славянской мифологии.
М.Д. Чулков
Не могу удержаться, чтобы не попробовать передать хотя бы аромат языка того времени – российской эпохи Просвещения. Вот первые строки поэмы Чулкова «Стихи на качели» (1769):
Скажи, о муза, мне, как должно начинать,
Когда о чем-нибудь писатель хочет врать,
Чтоб выдати он мог за правду небылицу
И сделать невзначай из вдовушки девицу;
Мы любим золото получше как сребро,
А если злата нет, то нам и то добро,
Коль бритвы негде взять, тогда и шило бреет,
И нужда никогда законов не имеет.
Теперь намеренье идет мое к тому,
Чтоб знанием моим повеселить куму,
Которая стихов доброту точно знает,
Имеет нежный вкус и всякий день читает;
Не ставит высоко писца она того,
Который, поучась, не знает ничего;
Хороши выдумки и замыслы высоки,
В поэзии не мнит принять их за пороки,
Не только рифмою одной в конце стихов,
Но услаждается и важностию слов…
И небольшой отрывок из «Пригожей поварихи…»:
Жизнь наша основана на заботах; таким образом предприяла и я суетиться, и чем прекраснее казался мне Ахаль, тем 6ольше чувствовала я охоты изменить седому моему Купидону, а о благодарности к нему я тогда и не помышляла, когда новая любовь поселялася в моем сердце, по причине той, что редкая женщина подвержена такой добродетели. А я была из числа тех красавиц, которые думают о себе, что они никому не обязаны на свете, и раздают сами благодеяния свои великодушно.
Во-первых, прибегнула я к нашей поварихе, и открыла ей тайности моего сердца. Чудно мне казалось, что она без всякого от меня обнадеживания обещалася служить мне со всею охотою, по сему-то я и узнала, что богатому человеку все люди служить согласятся, то есть в добром и злом его намерении. С сего времени к свиданию моему с Ахалем пошли различные выдумки и, можно сказать, что выдумка выдумку побивала. Я советовала хорошо, но наперсница моя еще того лучше. Мы определили, чтобы преобразиться на время Ахалю в женщину и тем со мною познакомиться, чтоб без подозрения имели мы всегда свидание, а другого способа к оному мы не находили, ибо содержали меня после того столь крепко, что редко позволяли мне подходить и к окошку…
Через два-три занятия Галина Яковлевна представила нам нового преподавателя. Наталья Дмитриевна Кочеткова была уже тогда человеком, полностью погруженным в XVIII век: до нас, когда ей не было еще и тридцати, защитила кандидатскую по Карамзину, позже, в 1991-м, – докторскую по русскому сентиментализму. С 1996 года – президент Российского общества по изучению XVIIIвека. Многие годы (включая 1975–76, когда я под ее руководством завершал свой диплом) преподавала в ЛГУ.
Н.Д. Кочеткова
Перед тем, как продолжить, сделаю акцент на этих словах: «преподавала в ЛГУ». Или точнее: «окончила ЛГУ». Все ученые-филологи, которым я обязан и благодарен за уроки и поддержку при написании своего дипломного проекта – И.З. Серман, Н.Д. Кочеткова, Г.Я. Галаган, В.П. Степанов, – были выпускниками Ленинградского государственного университета. И все были сотрудниками Института русской литературы – Пушкинского дома. И все они внесли свой вклад в 300-летнюю историю нашего университета.
Тут приходится сделать нелирическое отступление и назвать еще одну фамилию еще одного моего учителя, пусть не совсем университетского, но некоторое отношение к нашей Alma mater имеющего. Да-да: Николай Васильевич Гоголь, незримо, но уверенно присутствующий в этих заметках. Более года, начиная с сентября 1834-го, он служил в университете адъюнкт-профессором. О его лекциях, со всеми их странностями, есть несколько воспоминаний. Приведу одно из них, как факт, вписанный в историю русской литературы.
Студент Иван Сергеевич Тургенев:
«Я был одним из слушателей Гоголя в 1835 году, когда он преподавал историю в Санкт-Петербургском университете. Это преподавание, правду сказать, происходило оригинальным образом. Во-первых, Гоголь из трех лекций непременно пропускал две; во-вторых, даже когда он появлялся на кафедре, он не говорил, а шептал что-то весьма несвязное, показывал нам маленькие гравюры на стали, изображавшие виды Палестины и других восточных стран, – и все время ужасно конфузился. Мы все были убеждены (и едва ли мы ошибались), что он ничего не смыслит в истории и что г. Гоголь-Яновский, наш профессор (он так именовался в расписании наших лекций), не имеет ничего общего с писателем Гоголем, уже известным нам как автор „Вечеров на хуторе близ Диканьки“. На выпускном экзамене из своего предмета он сидел, повязанный платком, якобы от зубной боли, – с совершенно убитой физиономией, – и не разевал рта. Спрашивал студентов за него профессор И.П. Шульгин. Как теперь, вижу его худую, длинноносую фигуру с двумя высоко торчавшими – в виде ушей – концами черного шелкового платка».
Н.В. Гоголь, 1834
В 1835 году Гоголь читал на историко-филологическом факультете курс «Древняя история», который слушал Тургенев. А годом раньше, в 1834-м, начиная с сентября, – «Историю Средних веков». Первая лекция, вступление к курсу, называлась «О Средних веках» и вошла потом в книгу «Арабески», опубликованную в 1835-м. Лекция имела успех, поскольку автор к ней основательно подготовился и даже выучил свой текст наизусть, что впоследствии делал далеко не всегда…
Но вернусь к сентябрю 1975-го. Илья Захарович, хоть и был отстранен от преподавательской деятельности, еще продолжал работать в ИРЛИ, и назначение Натальи Дмитриевны руководителем нашей группы, его преемником, никак не могло обойтись без его участия. Официального или неофициального, не важно. Поэтому и нам, последним его ленинградским студентам, работать с Кочетковой было, не то, чтобы легко, но вполне комфортно. Главное – мы понимали друг друга и всегда находили общий язык. Уже не помню деталей, помню одно: никаких проблем на шестом курсе, особенно в последнем семестре, отданном в значительной степени дипломной работе, у меня не возникало.
Главным было – успеть охватить и осмыслить весь тот материал, который был собран, и дополнить его, связать воедино, чтобы поставить, наконец, последнюю точку и с удовлетворением выдохнуть.