В дни процветания весь мир упивался “Духом Заблуждения”. “Дух заблуждения” — это знаменитый шнапс, крепкий напиток из сока мушмулы и абрикоса. Он продавался в приземистой бутылке из зеленоватого муранского стекла. Пробка была запечатана красным сургучом с вдавленными буквами КФД. Бутылка заворачивалась в зеленоватую папиросную бумагу и располагалась в лакированной картонной коробке с изображением цветов мушмулы и абрикоса. На дне коробки лежал буклет из бумаги ручной работы, в котором старомодными буквами была напечатана история Духа Заблуждения, шнапса с мягкой субтропической спелостью.
Дух заблуждения производился компанией Дюнкер, принадлежавшей К. Ф. Дюнкеру-старшему. Был еще и К. Ф. Дюнкер-младший. Тогда он был еще подростком.
История начинается с того, что Карлу Фридриху Дюнкеру-младшему, или просто Кари, исполнилось четырнадцать лет.
Рано утром отец позвал сына в кабинет, где его уже ждал дядя Эдуард, родной брат Дюнкера-старшего.
— Мой дорогой сын и наследник, — помпезно начал отец, — теперь, когда тебе исполнилось четырнадцать лет, я хочу, чтобы ты узнал и попробовал все, что нужно для производства нашего шнапса. Для этого я организую поездку, в которой тебя будет сопровождать дядя Эдуард.
Господин К. Ф. Дюнкер-старший передал сыну папку с билетами. Дядя Эдуард, или, как его еще называли, «особый случай», из-за отсутствия таланта к бизнесу, тоже получил билеты. После отец Кари сказал:
— Смотри в оба, мой сын, и счастливого тебе пути!
В тот же день дядя Эдуард и Кари отправились в путь. Когда они покидали дом в хорошем районе, слуга-шофер по имени Альберт вышел из машины перед соседним домом и помахал им рукой. Он ходил за покупками. Под правой рукой он нес квадратную, продолговатую картонную коробку. Сквозь тонкую папиросную бумагу, в которую она была завернута, виднелись цветы мушмулы и абрикоса.
— Альберт купил наш мушмульный шнапс. Хороший знак для начала путешествия, — заметил Кари.
— Не будем заглядывать в будущее, дорогой племянник, — попросил дядя Эдуард. И оба отправились на вокзал.
Скорый поезд доставил их в Нижнюю Баварию, где на старомодной станции пришлось пересесть на медленный поезд. Из медленно идущего поезда они видели, как мимо проплывают ряды высоких старых деревьев, и как проносятся покрытые папоротником скалы. Иногда открывались приветливые ущелья с деревнями, дровяниками или с мелкими речками, переливающимися и сверкающими в широких руслах. Иногда из долин махали руками дети.
— Прекрасная, свежая, сочная местность, — сказал Кари.
— И, следовательно, лесистая, — добавил дядя Эдуард. — Мы собираемся посмотреть на здешнюю древесину, которую используют для упаковки вашего шнапса.
На это ушло два дня, а сопровождал их господин Видман, краснолицый владелец лесных угодьев и лесопилки. Они посетили огромное пустое пространство посреди высокого леса — свежевырубленную просеку, деревья которой были проданы на бумажную фабрику; прошли под шум реки по узким деревянным мостикам, соединяющим бетонные блоки плотин, и дошли до лесопилки господина Видмана. Они прошли через маленькую деревушку Видманнсаге. В промежутках путники съели столько пельменей, сосисок, оленьих ножек и свиных рулек, отчего у стройного как хлыст дяди Эдуарда начал появляться животик.
Когда медленный поезд снова увозил путешественников, дядя Эдуард произнес:
— Теперь я два дня буду поститься.
Кари, который всегда хорошо питался, но не набирал вес, ответил:
— А мне понравилось. И теперь я знаю, какие прекрасные леса нужны для нашего шнапса.
— Для упаковки шнапса, — сказал дядя Эдуард. — Только для упаковки, Кари.
Потом они вернулись на старомодную железнодорожную станцию и пересели на быстрый поезд. Он быстро доставил их в расположенный по соседству городок.
Через весь город протекала величественная река, а на берегу стояла старая бумажная фабрика. Помимо картона и обычной бумаги, здесь производили тончайшую бумагу.
Благодаря наставлениям мастера Вайлхубера, Кари узнал, что сначала бумага — это просто пульпа в сите, кашица из тонко измельченных древесных волокон и ветоши. И только после того, как целлюлоза высушена, разглажена и разрезана, получается настоящая бумага. А тончайшая бумага, которую еще называют «бумагой ручной работы», добывается из чана, в котором легковесная мякоть вручную вычерпывается ситом. Из этой целлюлозы изготавливают бумажные листы с неровными краями.
Когда дядя Эдуард и Кари покидали бумажную фабрику, Кари сказал:
— Теперь я знаю, как делать бумагу, которая так важна для нашего шнапса.
— Для упаковки шнапса, — снова сказал дядя Эдуард. — Только для его упаковки, Кари.
Затем они отправились в большой город, в типографию. Под шум печатных машин и запах типографской краски, Кари научился в четыре этапа печатать цветной картон для Духа Заблуждения. Он также узнал, что старомодный шрифт, которым напечатана история шнапса, до сих пор приходится набирать вручную — по одной свинцовой странице в прочной железной раме. Еще он узнал, что набор старомодных букв был очень редким, и потому его высоко ценили.
Когда дядя Эдуард и Кари покинули типографию, Кари сказал:
— А знаете, я сегодня понял, что для Духа Заблуждения годится только самое лучшее.
— Для его упаковки, Кари, — сказал дядя Эдуард. — Только для его упаковки.
Следующим пунктом назначения путешественников была небольшая лакокрасочная фабрика. Она производила, главным образом, сургуч для Ватикана в Риме. Сургуч — это красный лак для печати, которым в древние времена запечатывали документы, и который, в случае мушмульного шнапса, покрывал пробку, украшенную тремя буквами К.Ф.Д.
Старый мастер, лет восьмидесяти, показывал Кари, что нужно для производства сургуча: шеллак, который получают из азиатских лаковых червецов, скипидар из хвойных деревьев, канифоль, древесная смола и краситель.
— За нашу краску мы получили много благодарственных писем, есть даже от Папы Римского, — похвастался старый мастер.
Кари, покидая лакокрасочную фабрику с дядей Эдуардом, сказал ему:
— Теперь я знаю, что нужно, чтобы закупорить наш шнапс.
— Кари, краска предназначена только для упаковки,— сказал дядя Эдуард. — А то, что держит Духа Заблуждения в бутылке, — это обычная пробка.
Затем они прибыли на вокзал и сели на экспресс до Венеции. С железнодорожного вокзала Венеции путешественники отправились на остров Мурано на водном такси — эдакой закрытой барже. Здесь о них позаботился господин Ветринелли. В Палаццо Джустиниан он показал им драгоценные бокалы, вазы, лампы и статуэтки, стеклянные произведения искусства, самые старые датировались тринадцатым веком, а самые молодые были наших дней. Он также показал им стеклодувов, которые окунают паяльные трубки в раскаленную массу и, используя немного воздуха, выдувают из нее вычурные фигуры. Наконец он привел их на стекольный завод, где, пусть и серийно, но по дизайну известного художника производились бутылки Духа Заблуждения.
— Итак, теперь я знаю, — сказал Кари, когда они покидали Мурано, — стекло какого качества нужно для Духа Заблуждения.
— Для упаковки, Кари, — поправил его дядя Эдуард, — только для его упаковки.
Вскоре они вышли из водного такси на вокзале Венеции, взяли такси на колесах, доехали до аэродрома и сели в самолет, который доставил их на остров около африканского побережья.
На острове их встретили теплый ветер, мягко дующий с моря, и молодой человек по имени Пакито, одетый в льняные брюки, рубашку-поло и холщовые туфли. Он был таким же коричневым, как и земля острова, которую они видели с высоты.
Молодой человек на бешеной скорости повез их в старой машине вдоль края глубоких ущелий, через пальмовые рощи и оливковые сады, пока они не оказались в узкой долине, где слева и справа у подножия крутых склонов росли сады с мушмулой и абрикосовыми деревьями. Сады бесконечно тянулись вдоль дороги.
По словам молодого человека, для содержания садов достаточно было четырех супружеских пар. Только во время сбора урожая приходится нанимать сборщиков. Затем дядя Эдуард и Кари должны были попробовать фрукты — круглые сладкие абрикосы, уже окрашенные в красный цвет, и продолговатые мелкие желто-коричневые мушмулы, которые имели кисло-сладкий вкус.
Через несколько дней, накупавшись в теплом море, оба путешественника отбывали с острова, и Кари подытожил многодневную поездку:
— Итак, теперь я знаю, где растут плоды, из которых получают “Дух Заблуждения”.
— Ну, а как дистиллировать спирт из этих фруктов, — сказал дядя Эдуард, — ты и так уже знаешь. Нам пора возвращаться.
После прекрасного полета по голубому небу они приземлились там, где начали свое путешествие. Фред, личный шофер Дюнкера, забрал их и отвез домой.
Когда они подъехали к дому родителей Кари, был день сбора мусора. Перед всеми заборами стояли полные контейнеры. А перед мусорными баками соседнего дома стоял Альберт, слуга-шофер. Он деловито запихивал в красочную лакированную коробку с надписью "Дух Заблуждения" зеленоватую папиросную бумагу, приземистую зеленоватую бутылку и буклет из тончайшей бумаги ручной работы, напечатанный старомодными буквами. Когда ему это удалось, он тщательно закрыл коробку, открыл крышку мусорного бака, швырнул коробку внутрь, дрязгнул крышкой и пошел в дом.
Кари, молча наблюдавший за ним, подумал о срубленных деревьях мистера Видмана, о бумажной фабрике и старой типографии, о красном сургуче, который хвалил даже Папа Римский, и об острове Мурано с прекрасным стеклом. Дядя Эдуард сказал:
— Вот так сотни раз в день роскошные упаковки вашего Духа Заблуждения попадают в мусорные баки. Роскошь разрушает мир.
Затем они вошли в дом: дядя Эдуард, у которого не было таланта к бизнесу, и Кари, сын и наследник дома Дюнкеров, который производит Духа Заблуждения, шнапс с мягкой субропической спелостью.
Пока Тим Талер рассказывал историю в моторной лодке, откуда-то из переулка донеслась музыка. Он успел закончить рассказ, и мы отчетливо услышали, как играет волынка харди-гарди, и Крешо закричал:
— Харди-гарди! Я должен это увидеть! — он поднялся, спрыгнул на берег, отчего наша лодка слегка покачнулась, и скрылся в том же переулке, где исчез наш лодочник.
Однако позади меня раздался голос:
— Эта милая суета, мистер Талер, которая сделала "Дух Заблуждения" таким популярным в те времена, что с ней не так?
Когда я обернулся, на берегу сидел пожилой мужчина в потрепанной соломенной шляпе и старомодных солнцезащитных очках. В носу он ковырял указательным пальцем правой руки.
Тим, удобно откинувшись в лодке, ответил:
— Мусор, синьор, был сожжен во время, когда весь мир распивал “Дух Заблуждения”. Иными словами, сгорели и деревья, после того как их на очень короткое время надели на модный шнапс.
— Но деревья приносили хорошие деньги, — сказал старик.
— Я не думаю о деньгах, барон, — сказал Тим Талер. Затем, когда старик с трудом встал и один раз повернулся на месте, из него отделился барон в солнцезащитных очках и клетчатом костюме. Тим невозмутимо продолжил:
— Если деревьям, которые спилил Видман, потребовалось девяносто или сто лет, чтобы вырасти, то не стоит рубить такие деревья ради модных изысков и ради изысков менять и портить лес и природу. Великая пустыня Сахара, барон, как бы ни была прекрасна в своем диком величии, тоже возникла по вине человека. Ведь раньше она была богата водой и зеленью.
— Неужели во всех пустынях только люди и виноваты? — спросил барон. Внезапно он изменил свой голос, тон и речь, увидев, что Крешо и лодочник вышли из переулка. Обернувшись, я снова увидел и услышал старика, который теперь говорил по-итальянски: «... questo e la questione» («... вот в чем вопрос»).
Затем, снова долго ковыряясь в носу, старик пошел прочь, слегка прихрамывая, а наши беглецы прыгнули обратно в лодку, сначала Крешо, который пел песню о самых сладких фруктах, которые едят только большие животные, затем и лодочник, который рассказал нам, каким красивым и сильным был сын его сестры.
После этого мы прокатились через Мурано, свернув сначала направо на канал Св. Донато, на берегу которого посетили церковь Санта-Мария и Донато, построенную в полувосточном и полузападном стиле, как и многие церкви в Венеции; затем мы прошли по широкой дуге вокруг острова и обратно в Большой канал. Здесь мы пришвартовались у небольшого мостика стеклодувов.
Джентльмен с тем же именем, что и в рассказе Тима Талера, г-н Ветринелли, провел нас сначала через высокие стены домов, затем через пустой, гулкий фабричный цех и, наконец, через двор, полный картонных коробок и стружек, на стеклодувную фабрику.
Жара была ужасной, поскольку температура на улице уже была угнетающей. Пройдя всего несколько шагов, мы уже были мокрыми от пота. Тепло исходило в основном от большой газовой печи в центре, в которой камины были расположены повсюду, но разделены на сектора стенами, светящимися ярко-красным светом. В этих очагах, посреди костров, стояли ведра с раскаленным жидким стеклом.
Стекольщики извлекли немного этой массы с помощью трубок, которые они постоянно вращали. Если потом дуть в трубу, мягкая масса начинала расширяться и ее можно было обрабатывать дальше плоскогубцами. Некоторые, однако, не дули в трубу, а вместо этого использовали щипцы, чтобы вылепить из мягкой массы красивые предметы.
Это сооружение показалось мне практичным, но в то же время опасным, потому что все здесь было крайне открытым. Но рабочие насвистывали или пели, несмотря на жару, возможно, для того, чтобы притвориться, что у них хорошее настроение, а может быть, потому, что они действительно были в хорошем расположении духа.
Мы наблюдали за созданием подсвечника, который получился простым, красивым и в то же время художественным. Дальше мы уже не могли терпеть жару и вышли из стеклодувной мастерской.
Поскольку всех, кто посещает стеклодувов Мурано, водят в торговые залы за стеклом, господин Ветринелли отвел и нас туда. В залах был климат-контроль. Внутри было приятно прохладно.
Как только я вошел в первую комнату, меня поразила люстра, сверкающая конструкция из стеклянных слез, которая, как объяснил нам господин Ветринелли, стоила пятьдесят миллионов лир. Я стоял, словно ослепленный мерцанием и вспышками, и видел, крохотное и множественное отражение в полированных каплях, как двинулись вперед господин Ветринелли, Тим и Крешо. Их образы прыгали от одной стеклянной слезы до другой, пока они не вышли из зала, а я остался один под люстрой.
Внезапно я услышал голос позади себя:
— Хорошая пьеса, не так ли?
Я обернулся и увидел джентльмена в темной одежде, из нагрудного кармана которого вывалился белоснежный кружевной платок. Слегка пахло гвоздикой. И этот запах вдруг напомнил мне поездку вскоре после окончания Второй мировой войны, поездку в Германии в грязном, трясущемся поезде, в котором этот господин странным образом угостил меня обедом. В то же время господин напомнил мне поездку на автобусе через Рим. Я сразу вспомнил, как его зовут, он и сам это подтвердил.
— Грандицци, — сказал он, слегка поклонившись. — Мы знакомы. Кажется, вам понравилась эта люстра.
— Очень, — сказал я, все еще думая о тех поездках на поезде и автобусе, когда, как ни странно, джентльмен выглядел точно так же, как сейчас на Мурано, хотя это было много лет назад. — Мне очень нравится эта люстра, — повторил я.
— Хотели бы вы ее приобрести?
Теперь я ясно видел, что с тех пор он не изменился. Значит, либо он был в гриме, либо ему сделали пластическую операцию.
Поскольку из-за своих мыслей я не дал господину ответа, он снова спросил:
— Хотите ли вы эту люстру?
Я ответил, что предпочел бы не иметь ее дома.
— Если бы я повесил это художественное изделие у себя дома, синьор Грандицци, — сказал я, — мне пришлось бы задрапировать для него все вокруг. А это слишком дорого для меня.
— Наша компания позаботится о драпировке, если вы позволите нам передать вам люстру, — сказал Грандицци, опуская глаза, когда я удивленно посмотрел на него. Затем он сложил руки на груди и медленно прошел через зал мимо высокой полки, полной драгоценных ваз. Как в старом немом фильме, я видел, как его голова то появлялась, то исчезала между вазами.
Я спросил его:
— О какой компании вы говорите, синьор?
Грандицци остановился и посмотрел на меня между двумя тонкими вазами.
— Компания, — сказал он, — должна быть вам безразлична, если вы получаете такой царский подарок. Что может быть более интересным для вас, так это небольшое условие: оно связано с пожертвованием.
— Какое условие? — спросил я.
— Я хотел бы сделать вам предложение, подобное тому, что было в поезде, а затем и в отеле Forum в Риме. Тогда вы отказались. Надеюсь, сегодня вы умнее.
Грандицци обошел полку и направился ко мне, сцепив руки за спиной. Он сказал:
— Глупые рассказики мистера Талера, сэр, как бы красиво они ни звучали, не следует записывать или распространять в черно-белом виде.
— Вы имеете в виду, синьор Грандицци, — спросил я, — что я их запишу?
— Поскольку писательство — это ваша работа, и вы уже записали что-то неуместное, существует опасность, — сказал он. — Мы будем рады принять, что вы их не записываете. Вы также можете получить подходящий дом у воды с люстрой, яхту, если хотите, и, возможно, даже на Большом канале.
Мне вдруг показалось, что синьор Грандицци был одним из многих настойчивых индивидов, которые все время кивали и предлагали мне дома и яхты, и я внезапно рассмеялся. Я так смеялся, что некоторые стаканы начали звенеть, и мистер Грандицци в шоке посмотрел на меня.
— Что смешного в моем предложении? — ошеломленно спросил он. И тут же переспросил. — Почему вы смеетесь?
— Потому что я чувствую себя участником шоу Панча и Джуди, синьор Грандицци, — сказал я. [Панч и Джуди — комичный уличный кукольный театр, возникший первоначально в Италии, а затем получившие распространение и в Великобритании. Герои спектакля — муж с женой, а каждый спектакль начинается с конфликтной ситуации, связанной с Панчем. — переводч.]
Затем г-н Ветринелли, Тим и Крешо вернулись в зал, а г-н Грандицци, все еще с удивлением на лице, очень быстро удалился через один из трех выходов. Тим спросил меня, над чем я смеюсь, и я сказал:
— Я увидел странную фигуру между вазами. Ты купил что-нибудь?
— Да, — сказал Тим, — рубиновые чаши с золотым цветочным узором и белые бокалы на высокой ножке. Сейчас они упаковываются. Кажется, тебе нравится эта люстра.
— Не могу глаз оторвать, — подтвердил я. — Но тому, кто хочет иметь в своем доме такие люстры, придется зарабатывать большие деньги. А мне не нравится зарабатывать деньги.
— Мне тоже, — сказал Крешо. — Я бы предпочел зарабатывать, играя, например, в куклы со своим отцом.
Пока мы собирали упакованные миски и стаканы, я узнал, что Крешо с семи лет принимал участие в театре марионеток своего отца и что он также вырезал марионеток, но не королей и принцев, а людей из наших дней, например, людей из новых рассказов своего отца.
— Получается, Тибурций Шарк, Биг Мейер и дядя Эдуард скоро станут куклами Тима Талера, — сказал я, когда мы прощались с господином Ветринелли и возвращались к моторной лодке.
— Да, — сказал Тим, — можно сказать и так.
Затем мы подошли к небольшому мосту и сели в лодку.
Во время путешествия по лагуне ветер приятно охлаждал, но в Венеции снова стало влажно, и здесь Тим предложил продолжить путь на моторной лодке – до небольшого морского курорта, где находилось арендованное бунгало.
— Можешь переночевать у нас, — сказал он мне. — Еще есть свободная комната.
Я согласился с его предложением, как и лодочник, который в результате даже смог побольше подзаработать. Мы побродили по каналам, пока не выехали из канала за базиликой Святого Марка в одноименный залив, через который проплыли на полном ходу, а затем, минуя последние белые виллы в Венеции, вошли в мир, который совершенно отличался от оставшегося города, особенно под тяжелым свинцовым небом.
Мир здесь был прозрачным, стеклянным, но словно видишь его сквозь дымчатое стекло, и все цвета были бледными. Лишь паруса трех лодок у далекого берега светились ярким ржаво-красным светом.
Из-за мелководья нам пришлось ехать очень медленно. Там были илистые берега с густыми зарослями камыша.
Мимо нас проплывал одинокий маяк на островке, и куда ни глянь, из воды торчали палки, большей частью под углом, а между палками натянуты сети.
Мне казалось, будто мы проходим через заколдованную местность, и Крешо, кажется, чувствовал то же самое:
— С катера оно выглядит совсем не так, как с парохода, словно озеро заколдованное.
— Но это не волшебное озеро, это лагуна, населенная людьми, — сказал Тим. — Именно так всё здесь и выглядело до появления Венеции. До шестого века в лагуне жили только рыбаки, собиратели ракушек и люди, добывавшие соль из воды. Они никогда не мечтали, что лагуна однажды станет царицей морей, крупнейшим торговым городом в мире на пике своего развития.
— И это то, что сделали потомки рыбаков и собирателей ракушек из лагуны? — немного удивился Крешо.
— Нет, — сказал его отец, — это сделали беженцы, беженцы с севера, бежавшие от гуннов, лангобардов или других завоевателей и которые, вероятно, были более требовательны, чем рыбаки и собиратели раковин. Они медленно построили город Венецию на более чем сотне островов. Там, где когда-то камыши стояли на иле, там они построили дворцы.
— И, конечно, от этого выиграли рыбаки и коллекционеры ракушек? — сказал Крешо.
Но его отец покачал головой.
— Так не бывает, мой мальчик, — сказал он. — Мир торговли сильно отличается от мира в лагуне. Нельзя внезапно превратить собирателя ракушек в торговца. Богатство, предъявляющее требования к миру, действует совершенно иначе, чем скромное довольство в лагуне.
Мы проехали мимо илистого берега, на котором, по колено в грязи, стоял человек в большой шляпе, наклоняясь и выкапывая мидии. Его лицо было скрыто широкими полями шляпы. Но когда Тим сказал, что может рассказать нам историю на эту тему, мужчина поднял голову. Он носил темные очки и смотрел на нас с какой-то враждебностью. Он также пробормотал что-то вроде «storie, storie, maledizione» («Истории, истории, черт возьми»). Но возможно, я ослышался, поскольку собиратель ракушек поднял голову лишь на мгновение. Сразу после этого он снова наклонился, и мы оставили его позади.
Мы медленно входили в открытое море между островами и мысами. Тим повторил, что у него есть история о богатстве и неприхотливости. Если, конечно, мы бы хотели ее послушать...
Конечно, мы хотели ее послушать. Итак, Тим, попросив водителя лодки не идти слишком быстро, пока мы выходили в море, рассказал нам историю:
Тетя Рози, или
как упаковка делает жизнь прекрасной
(продолжение следует)
—
Это было продолжение третьей части из повести "Куклы Тима Талера, или проданное человеколюбие". Читайте целиком на канале по ссылке
