Александр Сергеевич Пушкин один (из 11) главных героев книги «Взвод: офицеры и ополченцы русской литературы».
Как он рвался на войну и как туда попал – там.
«…в 1828 году военная карьера Вяземского едва не получила неожиданное продолжение.
Об этом времени Пушкин напишет свои замечательные стихи, имея в виду нового императора Николая I: "Россию вновь он оживил..." – здесь внимание! – "...войной, надеждами, трудами..."
Именно войной – в первую очередь; дело в том, что Николай I решил ввязаться в конфликт с Турцией, дабы улучшить положение греков и закрепить за Россией новые земельные приращения. Отчасти младший брат решился доделать то, чего не смог сделать старший, Александр I, – ведь первое восстание греков было поднято русским генералом Александром Ипсиланти ещё в 1821 году, Пушкин тогда собирался воевать, но российский император не решился начать войну.
Начальником штаба 2-й армии, готовящейся выдвигаться в Молдавию и Валахию для войны с турками, был приятель Вяземского, генерал-майор Павел Дмитриевич Киселёв. Зимой 1828 года Киселёв предложил Вяземскому должность в штабе. Неожиданно – или, напротив, вполне ожидаемо – против этого назначения выступил начальник Главного штаба, генерал от инфантерии граф Дибич. Киселёв посоветовал Вяземскому лично обратиться к начальнику Третьего отделения Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Знаменательно, что в действующую армию – с целью вступления в соседнюю страну и нарушения её территориальной целостности – собрался в очередной раз Пушкин, выпрашивающий разрешения о переводе у того же Бенкендорфа. То есть – ни ощущения Вяземского, связанные с "окровавленной" Россией, ни пушкинские послания "во глубину сибирских руд" никак не мешали им участвовать в милитаристских затеях государства. Всё это в их понимании не имело никакой связи с расправой над декабристами: к чему смешивать никак не касающиеся друг друга темы? – мы идём на Константинополь!
12 апреля Киселёв, уверенный в том, что поэты его нагонят, отправился в сторону турецкой границы. 18 апреля война началась. Одновременно поэтам дали понять, что шансов попасть туда у них мало. Стало ясно, что Петру Андреевичу и Александру Сергеевичу то ли не вполне доверяют, то ли слишком берегут их таланты.
Вяземский буквально взбеленился. Можно подумать, что он просил командования дивизией или корпусом! (Слова про "дивизию или корпус" – цитата из дневников Вяземского.) Особенно его разозлило, что его, коренного русского, не берут на войну… когда "весело быть русским"».
«Во мне не признают коренных свойств и говорят: сиди себе с богом да перекрестись, какой ты русский! У нас русские – Александр Христофорович Бенкендорф, Иван Иванович Дибич, Чёрт Иванович Нессельроде, и проч., и проч.», – пишет Вяземский.
В его записной книжке того времени встречается характерная запись. Сначала он цитирует историческое повествование о Петре I: «Государь ни одного из иностранцев во всю жизнь свою не возвёл в первые достоинства военачальники, и сколь бы кто из них ни славился хорошим полководцем, но он не мог полагаться столько на наёмников».
И затем комментирует: «Вероятно, в Петре было ещё и другое побуждение. Он был слишком царь в душе, чтобы не иметь чутья достоинства государственного. Он мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россией, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценой стыда видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей ни к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось бы звучать готическими именами Дибича, Толя? На этих людей ни один русский стих не встанет».
Биограф Вяземского, Вадим Перельмутер, сталкиваясь не раз с примерами ксенофобии своего героя, которые обойти нельзя, настойчиво выдаёт желаемое за действительное, трогательно пытаясь доказать, что Вяземский здесь, вот здесь и ещё здесь имел в виду нечто другое.
Нет, он имел в виду ровно то, что имел в виду; давайте просто с этим считаться.
В те дни, ещё испытывая тщетные надежды попасть на войну, Вяземский и Пушкин как-то гуляли по Санкт-Петербургу и набрели на место казни декабристов. Там стояли спиленные столбы, на которых были удавлены их товарищи. Каждый отломил себе по пять щепок – согласно числу повешенных.
Как всё-таки близки в России совсем разнородные вещи! Поэты – известнейшие, наиталантливейшие – неистово сердятся на государство, что оно лишает их права воевать; ну, по крайней мере, служить при штабе. Тут же ломают себе щепьё, в том числе в память о третьем поэте – умерщвлённом Рылееве, который, будь жив, тоже наверняка с ними захотел бы отправиться: он был неистовый патриот, как и большинство декабристов. Как всё это удивительно.
20 апреля Вяземский и Пушкин получили идентичные окончательные ответы от Бенкендорфа: в действующую армию вас не возьмут, потому что «все места в оной заняты».
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ.
Спойлер: Пушкин на войну попадёт.
