Рыбки хотелось очень. Аленка уж и забыла, когда ела такую - румяную, жареную, душистую, может только когда папка с рыбалки приносил, да сам жарил, он умел это, настоящий мастер был. Аленка тогда всегда крутилась вокруг него в маленькой полутемной кухоньке, он нависал широкими плечами над маленькой газовой плитой, неловко ворочал здоровенной чугунной сковородкой, но рыбка получалась такая, что за уши не оттянуть. Да еще с соленым огурчиком из погреба, да свежим хлебушком, Аленка еще помнила этот восторг от такого праздничного ужина с папкой, даже слезы наворачивались от воспоминаний. А теперь Прокл… Аленка как будто попала в детство - такая же крохотная кухонька, плитка на две конфорки на старом ободранном столе, даже сковорода и та такая же - огромная, тяжелая, сходу и не поднять. И Прокл, как папка, перегородил своими плечищами полкухни, сказав перед этим Аленке
- Сядь, лягуша, не мешай. Я и сам упаду. Ты, вон, хлебушек порежь, да морошки моченой с погреба притащи. А рыбки я сам нажарю. Побалую свою милушку.
И Аленка сидела в нетерпении, накрыв стол понаряднее, ждала. А потом достала рюмочки из колченогого буфета, клюквенную настоечку, Прокл хвалился, что сам делал, хотя было подозрение на поганую повариху, плеснула по полной и… растаяла от удовольствия. Прокл взгромоздил на стол целую миску румяных рыбных ломтиков, с трудом опустился на табурет, поднял рюмочку.
- Ну что, лягуш? За что выпьем с тобой, девочка? За нашу новую жизнь?
Аленка разом махнула настойку, которая и вправду оказалась необыкновенной - не наливка, а ароматный газ, который испарился во рту, согрев тело и душу, положила ладонь на тяжелую руку Прокла, сказала
- Да! Давай за нашу жизнь, Проша. Ее не было у нас с тобой, мы придумали все, а теперь она начнется. Я чувствую.
Прокл вздохнул, вытащил руку из под Аленкиной ладошки, тихонько коснулся ее щеки, погладил
- Я муж тебе, лягуша, никакой пока. Ты подождешь?
Аленка налила еще наливки, с жадностью утянула на тарелку три куска рыбы, съела один, прижмурившись от удовольствия, шепнула
- Подожду. Буду ждать столько, сколько надо. Нам некуда торопиться…
…
Аленка стояла на пороге дома Мирона и вглядывалась в небо. Небо сегодня было совсем не северным, как будто по заказу кто-то огромной метлой размел низкие тучи, выпустил на свободу солнышко и протер эмалевую высоту. Синева неба здесь была совсем другой, не той, к которой Аленка привыкла с детства - нежной, глубокой, теплой и бескрайней. Она была неуверенной. то ли сиреневой, то ли голубой, то ли белесой - такое чувство, что цвет ежесекундно менялся, брезжил полутонами, и ни разу не остановился, как будто его что-то пугало. И в этой неверной голубизне появился вертолет. Сначала мушка, потом птица, и вот уже огромные лопасти режут чужое небо, рвут его в куски, и страшная машина, тяжело пыхтя ушла за реку к аэродрому.
- Ты неплохо постаралась, Лена. Даже я довольна, что бывает нечасто. И знаешь… Ты мне чем-то нравишься. Во всяком случае, ты терпима. Я бы даже была не против, если бы Мирон… Впрочем, не мое дело. Неси торт.
Бэлла выглядела усталой. Последние дни она как-то потускнела - то ли плохо себя чувствовала, то ли еще что случилось, но сияющее королевское величие притухло, по поселку ходила понурая немолодая женщина, которая что-то потеряла. О том, что это было Аленка боялась даже задумываться, особенно, после того, как она поймала длинный тоскливый взгляд начальницы вслед ее Проше. Аленка вскочила, еще раз поправила уголок накрахмаленной белоснежной скатерти и побежала за тортом. Это была последняя деталь на шикарном, подготовленном Вероникой столе.
Погреб в доме Мирона был шикарным. Это был даже не погреб - это было идеально выстроенное холодное хранилище с разными зонами - более теплыми, холодными и ледником. Зоны изнутри делились на отсеки ровными каменными стенами, из уровня в уровень вели гладкие деревянные лестницы с перилами, полки тоже были выстроены их дерева - старого, отполированного гладкого. Освещение, правда, было не ярким - тускловатые лампочки выхватывали из темноты небольшие отсеки, но Аленка уже изучила это место досконально, и скользила вниз уверенно. Спустившись в предпоследний перед ледником отсек она протянула было руку к торту, но что-то острое уперлось ей в бок, и сильная горячая рука железной хваткой зажала шею.
- Слушай! Порешу тебя прямо здесь. А потом трава не расти. Ты, сучка, где- то таскалась, в городах прохлаждалась, да на пианинах бренькала, а я Прошку тут от голытьбы спасала, да жить в поселении учила. Явилась. На готовенькое. Ты что думала? Гадина? Я тебе Прошку вот так отдам? Как же!
Аленка рванулась, стараясь высвободиться, но Вероника не ослабляла зажим, было уже трудно дышать, в глазах мелькали искры, а острие все горячее и горячее врезалось в ребра. И каким-то чудом Аленка, извернувшись, изо всех сил врезала каблуком тяжелого ботинка по толстой голени, как раз там, где самое больное место, и когда руки у бабы на секунду ослабли, двинула еще раз. Вероника зашипела, сделала шаг назад, но боль была, видимо такой, что она не выдержала, отпустила руки. И Аленка, окончательно вывернувшись, чувствуя, как что-то горячее жжет бок, схватила крюк на толстой палке, которой подтягивали к себе подвешенное копченое мясо и врезала Веронике по согнутой спине. И когда та упала, завалилась между лавками, схватила торт и побежала вверх, стараясь не наступить на тяжелый, влажный подол. И уже наверху упала, на удивление удержав торт, который подхватила Бэлла. И затухающее сознание лопнуло, как мыльный пузырь, в котором на мгновение отразилось изумленное лицо Мирона.
…
- Фигня. Небольшой порез, не знаю, что уж ты тут так завалилась. А с дурой этой ты зря вязалась, она еще та гадюка, говорят любовницу мужа на колготках повесила. Спасли, а то бы она в колонии сгнила. А ты - овца.
Тамарка ловко заклеила края бинта пластырем, подтолкнула Аленку - вставай, мол, села на краешек резного дубового стула, глянула без злобы.
- Приперлась. Тут таких как ты, чистеньких, только ленивый не тыркнет. Да еще Прошка твой тут нарасхват был… А знаешь…
Тамарка притянула Аленку к себе, шепнула щекотно.
- Они тут, как куры за петухом, а он ни с кем. Честно. Вот они и сбесились. А ты осторожнее будь, тут волчья нора, вернее шакалья. Я уж не знаю, как отсюда смыться. А особенно…
Тамарка оглянулась, как воришка, который спер с прилавка колбасу, прошелестела уж совсем еле слышно.
- С Мироном аккуратнее. И с сынком его. Что не так - живьем зароют. Имей в виду.
Вскочила, глянула с ужасом на открывающуюся дверь и крикнула громко тоненьким голосом.
- Ну вот. До свадьбы заживет. Здравствуйте, Мирон Ильич.
И Аленка замерла, как кролик перед удавом. В дверях, холодно разглядывая ее своими непроницаемыми глазами стоял Мирон…