У Аленки было странное чувство. Как будто кто-то играл в нее - куклу Алену, и этот кто-то был очень затейлив. Ему хотелось испытать свою игрушку в самых разных ипостасях - вот он сыграл в деревенскую девочку, потом в горожанку - пианистку, потом … А вот сейчас Аленка и сама не знала кто она, в какую игру в нее играет ее неведомый кукловод. Любви в Проклу, к этому Проклу, который сейчас сидел на тяжелом деревянном табурете на крохотной кухоньке и неловкими пальцами пытался завязать узел на леске - “Хоть селедку половлю, все польза, лягуш. Ты не бойся, я вскорости по настоящему встану, все в дому делать начну, ты потерпи, девочка. А пока хоть что,хоть рыбки… Ты селедку жареную ела? Ох,вкусна! Ну не грусти, Аленушка, все наладится! - вот к этому Проклу, серому, тощему, почти не знакомому, она не испытывала. Во всяком случае той любви, о которой она читала в книжках. Высокой, возвышенной, красивой. Она даже в одну постель с ним лечь не смогла, что-то суетилась около, раскладывала простынь, взбивала подушки, а сама - ну никак… И он понял, улыбнулся ласково, прошептал еле слышно
- Ты, маленькая, себя не насилуй. Вон кровать вторая за печкой, там ложись. Я понимаю. Стели себе там, девочка, ты устала, а вставать чуть свет. Иди…
И Аленка с облегчением ушла за печку, легла на узкую пружинящую под ее легким телом кровать, прижукнулась, как будто спряталась, и всю ночь слушала дыхание мужика. Почти не спала, смотрела на серый рассвет - то ли ночь, то ли день, слушала, как Прокл стонет во сне, как будто плачет…
А под утро выскользнула из дома, пробежала по холодной росистой траве к реке и замерла от восхищения. В сером тумане над рекой плыла белая лошадь… Казалось, она не касалась копытами земли, а только сбивала пушинки с незнакомых северных цветов-шариков, а грива ее стелилась нездешне и сливалась с серой дымкой утренних облаков.
- Сынку Мирон прикупил. Уж не знаю, как он паренька -инвалида на нее запялит, но купил. И, кстати, конника какого-то сюда отправит, говорят, кобылу у начальника большого загубил, тот его по полной зарядил, аж в колонию. А ты тоже учись, вдруг заскачешь. Коза!
Иваныч улыбался лучезарно, даже лысина светилась в сером мареве неприветливого рассвета, но глаза у него были пустые, как будто он не Аленку видел, а манекен. Потом как-то поежился, знобко и дробненько, и, вроде очнулся, взгляд подобрел.
- Послезавтра Мишаньку доставят. С целой компанией. Нянька ночная, конник, повар. Мирон прям разошелся в этот раз, ты уж и не знаю на что нужна. Но хозяин барин. Так что готовсь.
…
Прокл и вправду отправился на рыбалку. Из окошка их домика была видна речка - извивалась она змейкой среди пустых, как ладони нищего берегов, и торчали по ее сторонам головы рыбачков, как бисер, рассыпанный на желтоватой скатерти. Как он добрался до реки этой, одному Богу известно, но от помощи Аленки отказался, откуда-то взял здоровенный костыль и, опираясь на него, как на палку, дотянул свое слабое тело до берега, уселся, с помощью мужиков разложил свои рыбачьи пожитки, закинул удочку. И так замер - Аленка, как не глянет, все торчит его голова в теплой шапке, и похожа она на песью - одно ухо вверх, другое вниз.
- Ты жена Прошкина? Или ты невенчанная, говорят - так, гражданская вроде? Или врут?
Аленка вздрогнула от неожиданности - в дверях, чуть подбоченясь, опершись пышным, но стройным бедром о косяк стояла красотка. Женщина казалась молодой, хотя при внимательном рассмотрении были видны морщинки у лучистых, насмешливых глаз, да и рот немного обмяк, уголки пухлых алых, явно умело подкрашенных губ опустились еле заметно, а у корней густых, волнистых, темно-русых волос предательски сверкали белые искорки. Полноватая талия была плотно обтянута атласом нарядной блузки, выпуклые бедра забиты в такую узкую юбку, что она просто обязана была треснуть при малейшем движении. Аленка выпрямилась, устало обтерла руки от мыльной воды - она стирала в тазу больничные вещи Прокла, сделала шаг назад, не приглашая
- Да, жена. Не врут. А какая - так это наше дело.
Красотка двинулась, юбка не треснула, но поднялась выше, показав толстые, неожиданно некрасивые колени.
- Ну да… Так не хочешь, не говори. Я Вероника, будем знакомы, Елена, вроде. Я тут повариха в столовой.
Аленка кивнула, вытащила тяжеленные брюки из таза, с трудом выкрутила их, бросила на лавку
- И чего ты хотела? Зачем пришла?
Вероника, не дождавшись приглашения, прошла в дом, постояла в нерешительности, но все же села у стола на лавку
- Так познакомиться хочу. Прошка со мной шуры -муры тут разводил, так не чужие, вроде. Побратимки!
Баба смотрела насмешливо и злобно, Аленка растерялась на секунду, но собралась, схватила тяжелые штаны и запустила ими в поганую Веронику
- Побратимки? Так на- штаны постирай! Или трусы засранные - дать? Он в больничке-то не бравым молодцем лежал, всякое бывало. Вот на пару и постираем. Я рубаху, ты портки. А? Вероника? Согласна?
Аленка покопалась в мешке с Прокловым бельем, вытащила трусы, хотела было запустить в повариху, но та вскочила, отлетела к двери, спряталась за тулупом, висевшим на вешалке
- Дура! Я к ней по хорошему, а она в меня портками кидать. Не выйдет тут у тебя так, не любим мы такого. Зря ты. Не пожалела бы!
Баба выскочила за дверь, ее полное туловище почти просвистело по двору, но у окна она притормозила, крикнула
- И не больно-то надо! Прошка твой подарок тот еще. А сейчас к нему домкрат надо придавать. В нагрузку. Жена она… Вот и корячься. Идиотка.
Аленка села на лавку, вытерла влажной рукой вспотевший лоб, перевела дух. А в дверях уже стоял Проша. Он растерянно смотрел в окно, вслед убегающей поварихе, и крутил в руках связку крупных рыбин.
- Что это она? Как ошпаренная? Я, глянь, лягуш, какой рыбки тебе наловил? Жареха у нас будет на ужин то что надо!