Я родился и до шестнадцати лет проживал в Одессе. Отец был армянин, мама русская, только я её плохо помню, она умерла, когда мне было четыре годика. Меня назвали Андреем в честь маминого старшего брата, он погиб в гражданскую, не знаю, на чьей стороне воевал. Отец со мной был строг, слёз с моей стороны не терпел, как бы ни было мне тяжело. Сказать честно, я ему за это благодарен.
В 1937 году в некоторых областях случился неурожай, город наполнился деревенскими, которые считали, что их здесь обязаны кормить. Было страшно смотреть на отощавших детей и взрослых. Городские власти предоставили им работу, но не всем она из-за малограмотности подошла. Началось воровство, поздно вечером на улицу было не выйти – могли ограбить. Самыми безобидными были детские «шалости». Деревенские дети сбивались в шайки и нападали на возвращавшихся из школ учеников. Отобрав школьную сумку, требовали выкуп – продукты. На моей улице ребятишек было мало, не знаю, почему так сложилось, к нам такие «гости» заходили редко, а вот другим доставалось. Дядя Коля-молдаванин, принялся учить нас мальчишек какой-то неведомой борьбе. В ней были и броски противника на землю, и удары. Многие со временем перестали заниматься, мне же это дело понравилось, я тренировался каждую свободную минуту.
Мой отец по тому времени считался очень грамотным. Он знал турецкий язык, немецкий, ну, и понятное дело, русский и армянский. Работал он на заводе главным инженером, начальство его ценило и уважало. Но однажды произошло то, что произошло. Это случилось весной 1939 года. Приготовив ужин, я ждал отца с работы, но тот всё не шёл. Я тогда сильно испугался, хоть мне и было уже шестнадцать лет. Одевшись, я пошёл на завод, который работал в две смены, я надеялся найти там друга отца Валентина Сергеевича. На проходной меня остановили, не хотели пропускать, я решил дождаться перерыва, когда рабочие пойдут в заводскую столовую. Увидев меня, Валентин Сергеевич изменился в лице.
- Давай отойдём, - он подтолкнул меня к выходу.
На улице, посмотрев по сторонам, он тихо сказал:
- Твоего отца сегодня арестовали.
- За что?! Он что-то сделал нехорошее?
Валентин Сергеевич пожал плечами.
- Как фамилия матери? Я утром к вам зайду. Дождись меня.
Ночь была бессонная. Вначале девятого я услышал стук в дверь. От долгого сидения затекли ноги, резко встав, я ударился лбом о дверной косяк. На пороге стоял Валентин Сергеевич.
- Один? – спросил он.
- Один.
- Держи, - Валентин Сергеевич протянул мне две бумажки и деньги, - сегодня же уезжай в Смоленск. Это справка, тут у тебя фамилия матери, у твоего отца русское имя, так что править я ничего больше не стал. Скажешь, что всё сгорело при пожаре. Здесь адрес моего хорошего знакомого, я отправлю ему телеграмму, встретит, приютит. Торопись, Андрей.
Только гораздо позже, я понял, как рисковал друг моего отца, помогая мне уехать из Одессы.
В поезде я внимательно изучил справку, которую мне выправил Валентин Сергеевич. Согласно ей, я был сыном заводского токаря, мои «отец» и «мать» погибли при пожаре. Справка была с печатью и подписью какого-то начальника. Правда была одна нестыковка, Валентин Сергеевич прибавил к моему возрасту год, так я неожиданно для себя повзрослел.
В Смоленске я пришёл по указанному в бумажке адресу. Меня встретили хорошо, накормили, оставлять у себя категорически не захотели, но обещали помочь. Через три дня я уже учился в слесарном училище, учащимся там полагалось общежитие и раз в день горячий обед. Я попал в группу, где были в основном украинцы. Мне они не понравились с первого дня. Надо сказать, что я не был похож на армянина, в маму пошёл, но они как-то определили моё отношение к кавказскому народу. Начались придирки, насмешки. Вот тут очень пригодились навыки борьбы от дяди Коли-молдаванина, приходилось много драться. Летом 1940 года обучение закончилось, нас распределили по фабрикам и заводам. Одному из преподавателей я понравился своим упорством в учёбе, он обещал устроить меня на хорошее место и обещание своё сдержал. Под зданием какой-то конторы находилась большая мастерская. Почему она под землёй, и почему в дверях дежурят военные, я понял сразу. Нам привозили винтовки «Мосина», разнообразные пулемёты, гранаты, которые мы чистили, смазывали, и при необходимости ремонтировали. Мне там нравилось почти всё, особенно питание, но по двенадцать часов без солнечного света – это тяжело.
В начале июня 1941 года меня вызвал мастер цеха.
- Бригадир тебя хвалит, двадцать третьего убываешь на учёбу, - сказал он.
Чему меня должны были учить и где, я так и не узнал - началась война. Днём мы занимались своей работой, а ночью нас вывозили на закрытых грузовиках к каким-то складам, где мы грузили ящики с оружием. Пятого и шестого июля город бомбили. Мы слышали разрывы бомб и раньше, только район, где мы располагались, избегал бомбёжки. Сидя под землёй, мы прислушивались к тому, что твориться наверху. Выходить из цеха было запрещено.
Третьи сутки мы жили в цеху, домой никого не отпускали, даже семейных. В ночь на четырнадцатое июля мы отгрузили последнее оружие. Для всех стал неожиданностью приказ разбирать оборудование, а которое было громоздкое вывести из строя. Я в цеху занимался проточкой затворов, мне было жалко свой станок, но приказ есть приказ. Я испортил электрооборудование, снял несколько важных деталей. Всё, что мы вынесли на улицу, погрузили в два грузовика, в кузов третьего уселись сами. В каждую полуторку положили по ящику с взрывчаткой, были видны бикфордовы шнуры. Куда нас повезут, нам, понятное дело, не сказали. Едва рассвело, мы выехали из города.
На ухабистой дороге нас подбрасывало. Многие падали, я боялся, что сработает взрывчатка, и меня разорвёт на куски. Когда выехали к лесу, мои товарищи закрутили головами. Я увидел в небе две точки, они приближались. «Самолёты» - понял я, вот только чьи? Кто-то стучал по крыше кабины, требуя водителя остановиться, но у того, наверное, был свой приказ, так как он продолжал движение. «Прыгай» - раздался крик. Неведомая пружина вытолкнула меня из кузова, пока я падал, услышал пулемётные очереди, что-то больно ударило меня в икру правой ноги. Оказавшись на земле, я перекатился в канаву и замер. Сменяя друг друга, немецкие самолёты расстреливали машины и нас. Наконец наступила тишина. Потрескивал горящий борт последнего грузовика.
- Всем собраться, - крикнул капитан, который сопровождал нашу колонну, он едва стоял на ногах, гимнастёрка на его левом плече была красной от крови.
Люди вышли на дорогу, помогая раненым, меня вели под руки.
- Раненым оказать первую помощь. Разделиться на группы, идти на восток.
Мне перевязали ногу, кровь остановилась. Когда моя группа вошла в лес, я услышал три взрыва. Капитан нас не догнал, хоть мы и уходили последними.
Мы шли уже больше суток, изредка останавливаясь на отдых. Я понимал, что задерживаю всю группу, просил оставить меня, мол, сам справлюсь, но товарищи продолжали тащить меня на себе. Спустившись в лог, мы вдоволь напились из ручья, зачерпывая воду пригоршнями. Утолив жажду, пошли дальше. Через час показались крыши домов, это была деревушка в несколько домов.
- Всё, ребята, я остаюсь здесь. Идите!
Спорить со мной никто не стал. Через несколько минут спины моих товарищей скрылись из виду. Я с трудом доковылял до дома, из трубы которого шёл дым, постучав в окно, упал на землю без сил. Из ворот вышла женщина, увидев меня, сначала отшатнулась, а потом за руки затащила в дом.
Я сидел на лавке ни жив ни мёртв. Женщина налила в медный таз тёплой воды.
- Снимай штаны! – скомандовала она.
- Зачем?
- Рану промыть надо. Загниёт - останешься калекой.
Я попытался выполнить её «приказ», но у меня ничего не получилось, требовалась помощь. Прикрыв штанами стыд, я наблюдал, как женщина моет мою ногу, щипало страшно, но я терпел. Наложив новую повязку, она указала на койку.
- Ложись. Спи.
Этот «приказ» было выполнить проще.
Прошло три дня. Мне меняли повязку, обрабатывали рану, становилось заметно легче, но ходить я ещё не мог. Сквозь дрёму, я услышал голоса, возникло чувство опасности, но я отогнал его. Меня сбросили на пол, за одежду вытянули на улицу, от такого действа я полностью пришёл в себя и увидел трёх немецких солдат. Что тут началось! Меня били ногами, прикладами карабинов и всё это со смехом. Последнее, что я успел подумать, перед тем, как потерять сознание, это то, что они потом могут обидеть мою спасительницу. Я пришёл в себя лёжа на мягком сене, кто-то протирал моё лицо мокрой тряпкой.
- Лежи смирно, - раздался знакомый голос, - досталось тебе! Нос сломали, два ребра. Изверги!
Моё лицо распухло, глаза были как две узкие щелки, я увидел, что женщина плачет.
- Вы как? – едва смог проговорить я.
- Всё хорошо. Всё хорошо. Лежи.
Немцы приходили ещё три раза. Я не так хорошо, как мой отец, знал их язык, но всё же что-то разобрал. Солдаты требовали выдавать красноармейцев, женщина отвечала, что у неё никого нет, а того, который был, они убили.
Прошло три недели. Я уже достаточно хорошо себя чувствовал, отёки и синяки прошли. Разминая ноги, я прогуливался по сеновалу, сам спускался вниз до отхожего места. Однажды вечером женщина принесла ужин, дождавшись, когда я поем сказала:
- К партизанам тебе надо.
- А кто это?
- Местные отряд организовали, вредят немцам, говорят, командиром у них военный.
- Где их искать?!
- Завтра скажу.
Я понял, что она либо не знает, где те самые партизаны, либо ей нужно спросить разрешение.
И вот настал день, когда предстояло покинуть гостеприимный дом. Поздно вечером женщина вывела меня в огород. В лунном свете я увидел могильный холмик.
- Кто здесь лежит? – спросил я.
- Ты. Для всех тебя забили насмерть, иначе бы немцы не отстали. Слушай внимательно, - женщина рассказала мне, как добраться до партизан. Обняв её как родного человека, я попрощался.
Следуя указаниям женщины, я добрался до реки. Здесь мне следовало ждать. Прошло больше часа, никто не приходил, я стал волноваться. Не знал, что мне делать: возвращаться в деревню было нельзя, а куда идти - одному Богу известно. За моей спиной хрустнула ветка, я хотел обернуться, но мне приказали не двигаться.
- Один пришёл? – раздался голос из темноты.
- Один.
- Пошли.
Меня окружили трое, так, под конвоем, меня привели в отряд, и сразу к командиру. Вместе со мной в землянку вошёл один из моих сопровождающих. В свете керосиновой лампы я разглядел мужчину в военной форме в звании майора.
- Один? - спросил он у партизана.
- Один. С час за ним наблюдали.
- Откуда ты здесь взялся? – спросил у меня командир вместо приветствия.
Я начал свой рассказ, но он перебил меня, назвав партизану две фамилии, и отдал распоряжение привести этих людей. Мы ждали недолго. В землянку вошли двое.
- Знаете его? – спросил у них командир, покрутив колёсико на лампе, прибавил света.
Партизаны посмотрели на меня и закивали головами. Я тоже их узнал, это с ними я уходил с места нападения на нас немецких самолётов.
- Идите.
Партизаны ушли, а командир отряда велел продолжать рассказ. Я выполнил его приказ.
- Наталья Матвеевна передала, что тебе можно верить. Что ж, посмотрим. Иди, тебя проводят.
Жизнь в партизанском лагере текла уж больно спокойно, будто и нет войны. Кто-то уходил, кто-то приходил. Я обратил внимание, что не все партизаны вооружены. Под навесом было что-то вроде столовой, там же была кирпичная печка. Несколько человек рыли землянку, меня отправили к ним в помощь. Как-то утром я проходил мимо дощатого сарая, оттуда донёсся мат. Открыв едва державшуюся на петлях дверь, я увидел мужчину, который держа в руках винтовку, матерился.
- Что случилось? – спросил я его.
- Да понимаешь, - ответил он так, как будто мы были давно знакомы, - ни как я её, такую сякую, отремонтировать не могу. Не входит затвор, хоть ты что делай!
Я взял из его рук затвор, попробовал вставить в винтовку. Не идёт.
- Тут надо сделать вот так, - я показал, что и как.
- Откуда знаешь? Меня Василием зовут.
- Меня Андрей. Чинил я их.
- Ты иди, а я попробую.
Василий нашёл меня после обеда.
- А ты прав оказался. Пошли со мной.
В сарае он показал мне несколько винтовок, с которыми не мог справиться, и два ручных пулемёта: один наш, другой немецкий. Я, сославшись на нехватку времени, отложил их ремонт до завтра, но вечером поступил приказ командира, оставить лопату и идти к Василию.
Продолжение следует. 1/3