В Великом Новгороде проходит первый фестиваль актуального кино «Новое движение». В конкурсе, отобранном программным директором Вадимом Рутковским, участвуют молодые режиссеры, которые по регламенту могут подаваться не только с дебютом, но и со вторым, и даже третьим своим фильмом. Одной из самых обсуждаемых работ в первые дни фестиваля стала трагикомедия Ильи Леутина «Мы жили счастливо», в которой бабушка, чтобы вытащить сидящего за репост внука, вынуждена начать торговать героином. О фильме пишет Никита Карцев.
Если судить фильм «Мы жили счастливо» по его же законам, то в первую очередь нужно обозначить определенное облако тегов. Дебют Ильи Леутина — это что-то среднее между «Ке-дами» (режиссер — выпускник мастерской Сергея Соловьева); акцией Оксимирона [признан в России иностранным агентом] «Сядь за текст» в поддержку рэпера Хаски, которая цитируется здесь почти дословно; делом «Нового величия» [признана в России экстремистской организацией] и фильмом Кена Лоуча «Я, Дэниел Блэйк» про то, как старички осваивают интернет.
«Мы жили счастливо» во многом держится на обаянии главной героини (Валентина Грачева). Она же, а также обилие женщин и девочек всех возрастов в кадре, создают определенную атмосферу, задают нужную интонацию. Делают происходящее как бы миленьким, безвредным. Только знакомство бабушки с миром подростков («А что такое мем?») мотивировано не тягой к внуку, а суровыми реалиями русской жизни. Картинки в интернете здесь не только зумерский способ коммуникации, но и основание сесть на два года в колонию.
Этот конфликт формы и содержания озадачивает. Дезориентирует в пространстве, как Людмилу Ивановну — интерфейс рабочего стола персонального компьютера. В фильме есть как бы наблюдения — полно неактерских, живых, интересных лиц — а есть целые вставные театральные сцены. Они тут тоже отвечают за наивность и идеализм. Школьники осваивают акционизм по YouTube-трансляциям любимых артистов, повторяют за ними, инсценируют свою версию социальной справедливости. «Мандельштам погиб, Булгакова преследовали, Бродского выдавили из страны — и это только наш школьный курс литературы».
Также в этом кино есть правдоподобная, но искусственно сконструированная съемка вирусного ролика в защиту внука. Он поставлен (и сыгран) по всем законам государственной социальной рекламы. Пожилая женщина сидит в кресле, на заднем плане скачет трехлапая дворняжка, бабуля путает хештег с кешбэком, повторяет не свои слова не своим голосом — девочки-операторы довольны, зрители в зале аплодируют и смеются.
С этой механической сценой соседствует куда более живая, в которой маленький мальчик, разряжая драматичный диалог взрослых про деньги и взятки, смотрит настоящий, а не выдуманный TikTok. Виральный, смешной, полный жизни — и свободы.
Так, морализаторской притче а ля Лоуч и Дарденны постоянно наступает на пятки то социальная сатира, то комедия наблюдений, еще больше сбивая с толку. Заранее зная, что он хочет сказать, режиссер в деталях рисует довольно узнаваемый, но все же претенциозный мир. К примеру, мы видим мигрантов, но, во-первых, только в роли курьеров, во-вторых, и работа курьера для них лишь прикрытие для торговли наркотиками. При этом никакой другой информации о них нет. Они здесь — такая же функция в сюжете, инструмент, как приложение для доставки в айфоне. Не сравнить с тем путем к правонарушению, который автор прокладывает для главной героини.
То же касается папы мальчика, который смешно залипал в TikTok. Он — армянин в олимпийке с надписью Russia и пахучкой на зеркале заднего вида в форме логотипа «Единой России» (привет одновременно и финалу «Елены» с мигрантами на спортплощадке, и «Нелюбви» с бегом на месте на балконе), который здесь решает все вопросы. Фигура тоже, с одной стороны, из жизни, с другой — довольно тенденциозная. Для высмеивания русских культурных правил, с серыми зонами ответственности и закона, режиссеру почему-то необходим именно иностранный акцент.
При этом у фильма точно есть автор, и у него есть определенная позиция. Дети, подростки в нем — вполне себе герои нашего времени. Их конфликт со взрослыми — и отличие от них — в несговорчивости, максимализме, отказе играть по лживым правилам. Вопрос морали у госслужащих и тех, кто под них мимикрирует, заменяется вопросом профессионализма, системой знаков и предписаний, где все в страшном порядке и все имеет свой, пусть неофициальный, но логичный и железный прайс. Правосудие — как обвинение, так и оправдание, как преступление, так и наказание — становится просто бизнесом. «Дайте 350 тысяч — и замнем дело». Бабушка в какой-то момент задает прокурору самый частый вопрос из либерального фейсбука [принадлежит компании Meta, признанной в России экстремистской]: «Как вы спите по ночам?» Тот с явным удовлетворением отвечает: «Я просто хорошо делаю свою работу».
Есть в фильме и хрестоматийная сцена суда, которая, вообще-то, — довольно редкий гость в нашем кино.
Место, где прокуроры и адвокаты читают заранее написанный по шаблону текст, в котором только меняют фамилии от дела к делу, становится трибуной для нагорной проповеди главной героини. Она так и обращается к уважаемому суду: «Как вам не стыдно!»
Эта сцена чем-то напоминает начало «Пацанов» Динары Асановой, где фильм как раз стартовал с того, что мальчишка на скамье подсудимых — это, пусть и запуганная, но личность, и ему надо помочь раскрыться, а не наказывать сверх к тому, как его уже наказала жизнь.
Симптоматично (и ново), что внук, тот самый подсудимый за решеткой, отказывается принимать не только вину, но и предложенную форму сочувствия и компромисса: объявить себя сумасшедшим, прикрыться социальным статусом полусироты с недееспособной матерью, как — вслед за Приемыховым у Асановой, только не от чистого сердца, а за деньги (то есть согласно профессионально сделанной работе) — было предложено бабуле вывернуть дело адвокатом.
Этот подростковый бунт, который обнажает порочность, несправедливость и отсутствие консенсуса там, где для взрослых — понятные правила игры («не мы такие — жизнь такая») — роднит это кружевное нежное кино с вполне себе маскулинной драмой «Приговор», снятой в этом году казахским дебютантом Диасом Бертисом на Кыргызском Иссык-Куле. Там тоже конфликт со лживым миром взрослых демонстративно решался в суде — подростку ценой жизни было важно, чтобы именно в этом храме правосудия прозвучали настоящие слова про вину и ответственность.
Чтобы эта зияющая дыра, этот убийственный зазор между означающим и означаемым наконец-то схлопнулся, и наступила нормальная человеческая жизнь.
В российском фильме этот бунт заканчивается не так кроваво. А за условный хеппи-энд отвечает все та же витальная бабушка. Отвлекшись на короткое свидание с монументальным символом и родины, и матери на Мамаевом кургане, берет себя в руки и продолжает делать то, что умеет лучше всего и что, видимо, передалось по наследству ее внуку.
Жить.