Дуб — выбиваем правый… хотя нет, тут у нас просто крепкое столетнее дерево.
На некотором отдалении от посудной лавки жил цирюльник. Крупный, совершенно седой мужчина в летах. Округлое и красное лицо его имело на себе несколько подбородков, которые были очень хорошо видны под пышными усами, плавно превращающимися в бакенбарды. Что характерно, этот давно овдовевший гражданин нашёл себе отдушину в выращивании картофеля. Причём, выращивал он его в каких-то совсем уж неимоверных для нужд одинокого человека количествах.
Зачем, почему?.. О, это дело легко объяснить! Всё очень просто — ещё одной его отдушиной был пререгонный куб. И вот мы плавно добрались до отдушины главной — до той самой оковиты, к коей цирюльник имел нежнейшую приязнь. «Лунным светом» называл он свой картофельный нектар — вот как всё было запущено.
Обширное поле своё он охранял самолично. И с такой ревностью, что нельзя и выразить… Понимаете ли, дикие кабанчики тоже картошку очень уважали. И, поначалу, с удовольствием захаживали они на делянку нашего цирюльника на дармовую трапезу (помните? Лес ведь рядом). Так и что вы думаете? Освоил он, на старости-то лет, кремневый карабин. Заготовил впрок пуль-пыжей, да и отстреливал диких свинок потихоньку. И так в этом деле наловчился, что, похоже, отвадил-таки их от своей распрекрасной делянки — совсем перестали свиньи на неё ходить…
И опять беда! Ведь наш герой, по-первости, даже и коптильню организовал под дичину, и всё, что только можно — будто и не цирюльник он вовсе, а вполне себе заправский охотник. А тут, понимаете ли, исчезли дикие свиньи, не ходят больше по его картошку… Но унывать он от этого не стал — сам теперь принялся в лес ходить, охотиться.
Вот таким образом из одной простой картошки выросло сразу несколько смыслов жизни для одного человека, заботливо её насаждающего… Как известно, если человек при деле — он и есть настоящий человек. Очень мало, то есть, надо для человечности. Совсем чуть-чуть.
Так вот, этот самый цирюльник состоял в добрососедских, и даже, местами, приятельских, отношениях с нашим лавочником. Бывало, как повстречает его на улице, так и кричит во всё горло:
— Привет чашкистам-блюдистам!
А продавец ему в ответ:
— ЗдорОво-здорОво, а мне, знаешь ли, сегодня не настолько… — короче, не так уж и нездоровится, если брать общий смысл этой фразы.
Торгашу, тоже, понятно, пальца в рот не клади — откусит. Так, дружески гогоча и расходились они после — каждый по своим делам. И всякий раз, при очередной встрече, придумывали они межь собою, очередные же, новые прибаутки. До того доходило, что, порою, тот или иной собеседник не сразу находил ответку на приветствие. Но это было ничего — ради хорошего ответа можно было и подождать. Так и стояли они посреди улицы: один улыбаясь выжидающе, а другой — потирая в задумчивости лоб.
Этим их приятельство не ограничивалось. Иногда цирюльник зазывал к себе лавочника «на рюмочку». Выражение это взято в кавычки оттого, что понятие это оказывалось куда как растяжимей объёма упомянутой в нём тары. И, зачастую, блюдист наш попросту и без обиняков оставался ночевать в избе цирюльника, выходя наутро из которой, имел весьма бледный и помятый вид.
Лавочник, надо сказать, тоже по хлебосольству не отставал от своего приятеля, и тоже зазывал того к себе в гости на «чашку чая». И тут тоже лучше умолчать про тару и её содержимое — потому как всё повторялось с поразительной точностью. Только вот вид поутру, по выходу из гостей, у цирюльника был не бледный, а этакий, знаете ли… свекольный, что ли? Но, впрочем, не менее помятый.
В общем, каждый из них приходился друг другу закадычным другом — и весь тут сказ.
И вот, значит, заваливается ввечеру продавец к цирюльнику с уже бледным видом — вот, прям, лица на нём нет — и выдаёт ему с порога и без «здрасте»:
— Выручай, Диоген, ко мне звери повадились!
Тут уж, естественно, пошли вопросы и уточнения с последующими недоумёнными взглядами и неоднократным крученим указательного пальца у виска…
— А здоров ли ты, друг? — В очередной раз спрашивает цирюльник своего приятеля. — Не может такого быть, чтоб животные разговаривали. Вот не может — и всё тут!
— Да пойми ты, — с жаром восклицает лавочник, — я же собственными глазами!.. Собственными ушами!
— Я, конечно, не доктор, хоть и могу при нужде отрезать что-нибудь или зуб вырвать… или кровь пустить. Так вот, не доктор я, но тут у тебя, похоже, были галлюцинации. Грибов не ел, в последнее время? Нет?
Торговец лишь отмахнулся:
— Да куда там… Я вот что думаю: это проделки того самого столичного иллюзиониста, о котором в газетах писали. Помнишь же? Дал представление — и исчез. Будто сквозь землю…
На этот раз отмахнулся уже цирюльник:
— Выдумал — больно ты тому фокуснику нужен!
— Нужен — не нужен, а поди ж ты… Вот тебе факт — сначала медведь, а потом енот. Два зверя. Друг за другом… Страшно мне, брат!
— Ты это… — Вздохнул Диоген. — Валерьянки бы тебе.
— Плохо помогает, — скривился продавец посуды.
— Ну тогда нектару моего! — Оживился цирюльник. — Посиди тут, я мигом.
Хотел было лавочник возразить, да убежал уже брадобрей в свой подвал. Впрочем, вернулся он так же резво.
— Ща мы тебя полечим, ща полегчает, — забормотал себе в усы цирюльник.
А посудник наш посмотрел на принесённую посудину, оценил её размер и понял — нет, не полегчает. Но вздохнул смиренно и только рукой махнул:
— Наливай…