Александр Вырвич рассказал: "Солнце прошло половину пути от линии горизонта до зенита, но утренняя свежесть уже сменилась духотой и зноем южного лета. Два абрикосовых дерева, что росли возле невысокого забора, зазывно желтели своими дозревающими плодами, но Сергею сейчас было не до них…
(часть 1 - https://dzen.ru/a/Zkn--BQ5kUeohP6h)
Крепко сжимая в руках автомат, он медленно и осторожно, озираясь по сторонам, пробирался вдоль выложенного из камней и обмазанного глиной белого забора. Забор тянулся по всему периметру городского парка, к южной стороне которого и направлялся Сергей. Там в кустарнике около высоких акаций, вероятней всего, и затаились враги.
А вот и они! Среди кустов мелькнули светлые майки и два мальчугана с самодельными деревянными автоматами выскочили на дорожку, посыпанную светло-желтым песком Азовского моря.
Но Сергей уже ожидал их и, вскинув свой автомат, сделанный вчера с помощью деда Афанасия, громко закричал, имитируя стрельбу:
– Та-та-та-та!
Это была завершающая стадия их игры в «войну», так как все остальные участники уже были обнаружены и «обстреляны». Сегодня команда, в которой был Сергей, победила.
Договорившись, завтра в это же время собраться здесь, пацаны разошлись, кто – по домам, а кто – сразу на море, до которого по прямой от городского парка было километра два не больше.
Сергей направился домой, так как одному или даже с местными друзьями ему на море путь был заказан. Как твёрдо и решительно сказала мама: «Не дай Бог!»
Маму надо было слушаться обязательно, потому что отцовский ремень в её руках мог неожиданно появиться в самый неподходящий момент.
Вот уже неделю Сергей вместе с мамой и старшим братом Николаем находился в гостях. Хотя, какие они гости для дедушки Афанасия Павловича и бабушки Евдокии Максимовны? Так официально их звали разве что только соседи и отец Сергея, а внуки, сам Сергей и его брат Николай, звали их просто: дед Панас и бабушка Дуня. Это были мамины родители, живущие здесь, в небольшом городке на побережье Азовского моря, куда практически каждое лето и приезжали погостить внуки.
Как недавно узнал Сергей, это сейчас вся его семья носит фамилию отца – Александров, а раньше мама носила фамилию Годенко, потому что именно такой была фамилия деда Афанасия – маминого отца.
Да и не планировал Сергей сегодня поход на городской пляж, так как дела были и поважнее. Сегодня, 20 августа 1960 года, к деду Панасу должны были приехать его братья: старший – Пётр и младший – Иван.
Пётр жил неподалёку в селе Осипенко, а Иван жил в Москве, где преподавал в военной академии. Но каждое лето он вместе с женой Варварой Ивановной приезжал на юг в соседний город, расположенный на море, где у них было жильё – половина дома. Вот там они и проводили свой отпуск.
И каждый год летом три брата собирались вместе во дворе у среднего брата Афанасия, где в тени большого орехового дерева стоял накрытый стол, под которым, как вчера узнал Сергей, ставился ящик водки.
Эту тайну по секрету ему сообщил брат Николай. Полный был ящик или нет, этого брат не знал. Все три деда воевали, поэтому имели полное право поблагодарить судьбу за то, что живыми вернулись с войны, подняв фронтовые сто грамм за живых и павших, вместе добывавших победу.
Сам дед Панас не любил рассказывать о войне. Он даже в кинотеатр не ходил, если там показывали очередной военный фильм.
– Это всё брехня! – говорил он, давая таким образом понять внукам, что на настоящей войне всё происходит не так, как показано в кино. Всё страшнее, грязнее и более жестоко. И вообще, правда о войне, она не для детских ушей и глаз.
Так что о том, что делали их деды на войне, внуки знали не очень много. В основном это была общая информация, из которой им было известно следующее. Сначала на войну ушли старшие братья, а младшего Ивана отправили учиться на артиллериста. Дед Петро сразу был направлен на фронт, где воевал и, в конце концов, попал в окружение. Но в плен он не сдался, а вместе с остатками своего подразделения долго лесами и болотами пробирался к своим, пытаясь догнать уходящий на восток фронт. Не догнали, но встретили партизан и влились в их ряды. Сначала отряд был небольшой, но постепенно он увеличивался и, в конце концов, стал частью большого партизанского соединения под командованием то ли Ковпака, то ли ещё кого.
Дед Иван после учёбы, став офицером-артиллеристом, был направлен служить в артиллерию, но не простую, а именуемую Артиллерией резерва Верховного Главнокомандования. Как Сергею объяснил брат, это артиллерия большой мощности. Она не действует на переднем крае, а стреляет по врагам издалека.
Вот поэтому деды Афанасий и Петро позволяли себе иногда, особенно когда выпьют, говорить младшему брату Ивану, что он пороха не нюхал и живого фрица в глаза не видал.
Особо доставалось младшему деду от братьев за то, что он, пройдя почти всю войну, а как перечислил Николай, 17-я артиллерийская дивизия прорыва, где служил дед Иван, участвовала в освобождении Киева, Житомира, Львова, Польши, Берлина и Праги, ни разу не был ранен. Это по сравнению с братьями, когда Петро был ранен дважды, а Панас – целых четыре раза, было даже смешно.
Что касается службы деда Панаса, то о ней было известно совсем чуть-чуть. Сначала он охранял разные объекты от диверсантов. А потом служил при штабе каким-то вестовым. Что это за служба, Сергей не знал, впрочем, как и его брат.
Не знали они также, за что дед получил медаль «За отвагу», которая лежала в комоде вместе с медалью «За трудовую доблесть». Понятно, что медали он получил за проявление этой самой отваги в бою и такой же доблести в труде, но при каких обстоятельствах, дед никогда не рассказывал. Мол, служил связистом и – всё.
В комнате у бабушки Дуни в одном углу висела икона Божьей Матери, а в другом – фотографии всех её близких родственников: её родителей, мужа, сына и дочери, а также всех внуков. И там же в специальной рамке висел рисунок, на котором изображён дед Панас в военной форме с какой-то круглой штуковиной в руках. Дед на портрете улыбается, а внизу написано: «Воронов Иван, май 1945-го года».
«Кто нарисовал деда, где это происходило, почему дед улыбается?» – на все эти вопросы ответов пока никто не давал.
Когда деды ежегодно собирались за столом, то они много разговаривали, обсуждая всякие события и рассказывая о различных эпизодах своей жизни, в том числе и случившихся на войне. Но это застолье проходило вечером, когда внуков уже отправляли спать. Поэтому они дедовские рассказы практически и не слышали.
Сегодня Сергей решил эту традицию нарушить.
Когда он из городского парка добрался домой, то оказалось, что дорогие гости уже прибыли. Дед Петро, как обычно, приехал сам, потому что и жил он сам. Жена его умерла от рака лет десять тому назад.
Один приехал и дед Иван, объяснив отсутствие Варвары Ивановны тем обстоятельством, что она плохо себя чувствует. На что бабушка Дуня негромко и почти деликатно заметила, что Варвара, когда приезжает сюда, то всегда себя чувствует «не в своей тарелке», потому что здесь все живут по-простому, а она, видите ли, вся такая городская, московская, что ей тут неинтересно.
Сергей не понял, в какой такой тарелке должна находиться жена деда Ивана, чтобы почувствовать себя хорошо, но решил пока этот вопрос не уточнять.
Бабушка Дуня, сколько Сергей её помнил, всегда была маленькой худенькой энергичной пожилой женщиной с седыми волосами, контролирующей и регулирующей всю жизнь в доме.
Она была одиннадцатым ребёнком в семье, помнила, что её деду, которому исполнилось сто лет, царь по такому случаю подарил красный пиджак (как уточнила мама, наверное, это был не царь, а какой-нибудь местный губернатор), а также и то, что, когда батька Махно со своей Любкой проезжал на тачанке через их село, то она вместе с босоногой ватагой сельских детей бежала за тачанкой и кричала вместе со всеми: «Батька Махно! Батька Махно!».
Всю свою молодость она проработала в колхозе имени Чапаева, по привычке до сих пор вставала утром вместе с восходом солнца, поэтому всю грязную работу по дому и огороду она успевала переделать до того момента, когда гости начнут просыпаться.
Мужу она позволяла дома делать всё, что он захочет, кроме выпивки. Спиртное, попавшее в дом, сразу изымалось и пряталось. Единственный день в году, когда запрет на спиртное снимался, – это была встреча братьев, запланированная на сегодня.
Встречали гостей хозяйка дома бабушка Дуня и Серёжина мама. Хозяин, то есть дед Афанасий, был на работе, откуда он пришёл ближе к вечеру. Конечно, как пенсионер, дед мог и не работать, но, как человек, всю жизнь работающий, он не мог сидеть дома, поэтому устроился в какие-то мастерские, плести металлическую сетку, которая называлась «рабица».
По установившейся традиции дед после работы всегда раздевался до пояса и шёл к рукомойнику, стоящему на границе двора и огорода. Сергей ему помогал, держа наготове полотенце. Так было и сейчас. И Сергей снова обратил внимание на шрам, что находился у деда на спине чуть пониже правой лопатки.
Потом были ещё какие-то мелкие домашние дела, затем – быстрый ужин для детей в летней кухне, чтобы не мешались под ногами мамы и бабушки, накрывавшими большой стол под ореховым деревом.
Дом был одноэтажный, но многокомнатный. Сергей помнил, что буквально несколько лет тому назад дом деда был меньше и состоял из небольшой веранды, кладовки, четырёх комнат и примыкающего вплотную к дому большого каменного сарая. В сарай можно было попасть со двора, а можно было туда войти и через отдельную дверь из маленькой четвёртой комнаты дома.
А в прошлом году всё изменилось. Дед из сарая сделал две комнаты с отдельным входом и переселился туда вместе с бабушкой, увеличил веранду, а из кладовки сделал нормальную ванную комнату, как в городе. Теперь четыре комнаты в старой половине дома стали гостевыми, куда и заселялись летом многочисленные родственники, приезжавшие, с одной стороны, в гости, а с другой, отдохнуть на море.
Женщины, то есть бабушка и мама, немного посидели за столом с дедами-братьями, так сказать, для приличия, и ушли в дом, каждая на свою половину. А ветераны остались во дворе за столом.
Стемнело. Во дворе включили светильник, висевший на дереве, что нависало над столом. На свет с огорода сразу же потянулись всякие мошки и мотыльки, тени от которых причудливым подвижным узором замелькали на белой стене летней кухни.
Сергей выждал момент, когда мама занялась своими делами, а Николай погрузился в чтение какой-то книги, и тихонько проскользнул на веранду. Если встать в углу веранды и открыть форточку, то можно было слышать, о чём разговаривали люди за столом во дворе.
А именно это и хотел послушать Сергей…
II
Никита Сергеевич Хрущёв – первый секретарь ЦК КПСС, он же – председатель Совета министров СССР, снова прочитал небольшой текст на листе бумаги, который со вчерашнего вечера лежал на столе в кабинете, и стукнул по листку кулаком. Стол в кремлёвском кабинете был добротным, массивным, поэтому на нём ничего не вздрогнуло, не звякнуло и не подпрыгнуло.
«Ну что за люди? – обижено подумал руководитель Советского Союза. – Одни придумывают чёрт-те что, а остальные верят всякой чепухе! Значит, это кому-то нужно? И ясно, кому. Тем, кто не меня хотел видеть во главе страны. А почему страной должен руководить кто-то другой, а не я. А кто из членов Политбюро, кроме меня, был не в тылу, а на фронте в качестве члена Военного Совета? Вот тыловые крысы и делают то, что умеют лучше всего, распускают слухи, клевещут, хотят опозорить моего сына, а, значит, и меня! Но пора поставить точку в этой гнусной истории!»
На бумажке, переданной Никите Сергеевичу вчера, был написан текст стихотворения, заканчивающегося такими строчками: «...Шептались – в плен его сынок
В разгар войны без боя сдался.
Высокий преступив порог,
Тот «вождь» спасти его пытался.
А Сталин желтизною глаз
Сверкнул и тронул кончик уса:
– Я своего орла не спас,
А ты пришел просить за труса».
В этих строчках речь шла о его сыне Леониде, военном лётчике, погибшем в воздушном бою в 1943 году. Но так как в горячке боя никто толком не видел, как был сбит самолёт старшего лейтенанта Леонида Хрущёва, а потом ни самолёт, ни тело в лесистой, заболоченной местности обнаружить не удалось, то поползли всякие слухи.
В том числе и домыслы о том, что он якобы попал к немцам в плен, вёл там себя неподобающим образом, даже агитировал против войны с Гитлером. Поэтому он был выкраден из лагеря отрядом СМЕРШ во взаимодействии с местными партизанами, переправлен в Москву, где был осуждён за измену Родины и расстрелян. Никакие просьбы о помиловании своего сына, которые будто бы предпринял Никита Сергеевич Хрущёв лично перед Сталиным, не помогли.
Эти слухи то затихали, то снова усиливались. А когда на двадцатом съезде в феврале 1956 года Хрущёв открыто выступил с осуждением культа личности Сталина, некоторые товарищи решили, что это своеобразная месть Хрущёва Сталину за своего сына.
Никита Сергеевич понимал, что это не могло быть правдой по определению. Да, он согласен, что Леонид не был таким уж образцовым и дисциплинированным офицером, были у него всякие прегрешения и злоупотребления, даже по пьяной лавочке он случайно и пристрелить кого-то мог…
Но предателем его сын не мог стать. В конце концов, его точно никто у немцев не крал и в Москве не расстреливал, и, соответственно, сам Хрущёв, на то время первый секретарь ЦК Компартии Украины, Сталина за сына не просил.
Пришло время окончательно поставить все точки над «и». Страна должна знать своих героев, а его сын – один из них. И звание Героя Советского Союза (посмертно) он заслужил. Никита Сергеевич уже провёл определённую подготовительную работу в этом направлении, поэтому поднял трубку и передал в приёмную:
«Пусть Судец войдёт!»
Через несколько секунд высокая дверь отворилась, и в комнату вошёл Командующий дальней авиацией, маршал авиации, Герой Советского Союза Судец Владимир Александрович. Хрущёв хорошо знал этого генерала, неоднократно пересекался с ним в годы войны и уже предварительно переговорил о том деликатном деле, которое ему поручалось.
Чтобы окончательно всем доказать, что его сын не является никаким изменником, а наоборот – героем, чтобы снять с сына и, соответственно, с самого Никиты Сергеевича всякие подозрения, учреждается специальная комиссия под председательством маршала авиации Судец Владимира Александровича с широкими полномочиями.
Поздоровались и, обменявшись рукопожатиями, они сели напротив друг друга в удобные кресла.
– Так, Владимир Александрович, ты определился с составом комиссии? Мы говорили с тобой, что к этой работе ты можешь привлечь любого человека, любого специалиста.
– Никита Сергеевич! Много людей здесь не нужно. Главное – качество работы, тщательная работа с документами. От своих я включу в комиссию старшего офицера четвёртого отдела управления кадров ВВС полковника Бурмистрова, а из Центрального архива Министерства обороны – старшего научного сотрудника подполковника… – Судец открыл небольшую папку, которую держал в руках, посмотрел туда и закончил фразу, – …подполковника Фоста. Я думаю, что нужные сведения из КГБ будут беспрепятственно нам переданы. Но и немецкие документы нам понадобятся. Официально за годы войны ни один наш лётчик не перелетел добровольно к немцам. Но мы то знаем, что это не так. А есть ещё то, чего мы не знаем.
– Об этом не переживай. Я позвоню Президенту ГДР Вильгельму Пику. Если надо, слетаете в Германию. Всё там посмотрите. Проблем с немцами не будет. У нас больше проблем со своими. Леонид в своём последнем бою был ведомым у командира звена старшего лейтенанта Заморина. Так тот Заморин уже несколько раз менял свои показания в рапортах. В одном рапорте он пишет, что видел, как подбитый самолет Лёни в штопоре пошёл к земле, в другом – что он его потерял из виду и подумал, что тот пристроился к общему строю при возвращении на аэродром. Он, наверное, толком ничего не видел, был занят боем, вот и крутит. Воздушный бой – это же карусель. Надо всё видеть и учитывать: где противник, где свои? А то чуть в сторону стволом поведёшь – и свой самолёт собьёшь. Голова у лётчика должна крутиться на триста шестьдесят градусов. Одним словом, надо установить и довести до всех истину. Так что работайте!
Когда маршал вышел, Хрущёв поднялся из-за стола, подошёл к окну. Честное имя сына будет восстановлено. Плохо, что Жуков, когда был министром обороны, не подержал предложение Никиты Сергеевича о представлении Леонида Хрущёва к званию Героя Советского Союза.
Но это прежде всего «плохо» оказалось для самого Жукова. Не может министр обороны не поддерживать руководителя страны. Вот Родион Яковлевич Малиновский, с которым Хрущёв немало поколесил по дорогам войны, – это единомышленник. Поэтому он три года назад и сменил на этом посту Жукова, который был отправлен в отставку.
Пока Жуков был министром обороны, разногласий с ним у Хрущёва было много, и не только по поводу сына. Война закончилась. Германия и Япония разгромлены. Сильных внешних врагов, способных вооружённым путём грозить стране Советов, имеющей самую профессиональную, мощную, опытную армию в мире, не осталось.
А ядерное оружие в стране уже было. Так зачем надо содержать такую огромную армию? Но попытки Хрущёва начать резкое сокращение армии, натыкались на сильное противостояние со стороны министра обороны. Приближалась сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, и по такому случаю на Красной площади должен был пройти традиционный военный парад.
Так Жуков представил план такого грандиозного парада, что по своему размаху он должен был превзойти всё, что до этого происходило на Красной площади. Планировалось и привлечение войск из 11 стран социалистического содружества, и показ новых видов техники, включая новые мощные реактивные комплексы и артиллерийские системы, стреляющие атомными минами и снарядами, в том числе «Конденсатор», «Ока», «Коршун» (некоторые весом до 65 тонн), которые имелись только в опытных образцах.
Воздушную часть парада вместо обычных 60-65 самолётов предлагалось увеличить в три раза. Понятное дело, что денег для проведения такого парада потребовалось бы очень много. Да, Жуков помог Хрущёву не только удержаться у власти, но и усилить его позиции по итогам Пленума ЦК в июне 1957 года, когда Маленков, Молотов, Каганович лишились своих постов, а руководящие кресла под Ворошиловым и Булганиным зашатались.
Да, Жуков полностью поддержал Хрущёва в его действиях по развенчанию культа личности Сталина. Даже доклад об этом Жуков был готов сделать вместо Хрущёва на XX съезде КПСС.
Но, по мнению Хрущёва, в этом вопросе Жуков «стал перегибать палку», действовать по своему собственному плану наступления на сталинизм и сталинистов. На правах члена Президиума ЦК Жуков начал активную работу по реабилитации многих генералов, попавших в жернова необоснованных репрессий, особенно, в годы войны.
И это можно было ещё понять, как и то, что по настоянию Жукова и на основе представленных им документов к ответственности стали привлекать заслуженных, находящихся на пенсии бывших сотрудников НКВД, которые фальсифицировали многие дела, применяя преступные методы следствия.
Но Жуков пошёл дальше. Так как многие из репрессированных были ложно оклеветаны, привлечены к ответственности на основе лживых доносов, то Жуков поставил вопрос о привлечении авторов этих доносов к ответу, лишении их всяких званий и наград, так как они зачастую действовали в корыстных, карьеристских целях, устраняя неудобных и требовательных своих начальников, чтобы занять их места.
Получалось, что целый ряд начальников высокого ранга, включая руководителей государственного уровня, попадали под такое подозрение, а некоторых пришлось реально убирать со своих должностей. И если двигаться в этом направлении дальше, то можно дойти и до лиц высшего партийного руководства, и (об этом даже страшно подумать!) до руководителей государства.
По большому счёту, свои пыльные «скелеты в шкафу» можно найти, если не у каждого руководителя, то у многих. Движение по карьерной лестнице у большинства начальников той эпохи было сродни движению по минному полю.
Поэтому многие представители госаппарата становились всё более заинтересованными в смещении Жукова. Да и Никита Сергеевич не очень-то хотел, чтобы неудобные вопросы стали возникать в чьих-то головах по отношению к нему самому.
«Так, что-то я хотел ещё услышать от маршала? – подумал Хрущёв. – Вспомнил! Надо было уточнить о количестве стратегических бомбардировщиков у нас и у американцев. Везде, по всем направлениям, работаем под лозунгом: «Догнать и перегнать Америку!», а вот по носителям ядерного оружия от американцев капитально отстаём. Догнали их с атомной бомбой, опередили в космосе. Скоро наш человек туда полетит, а со вчерашнего дня собачки там летают. Как их? Белка и Стрелка. Плохо, что для этого космоса приходится боевые межконтинентальные ракеты использовать. Надо бы бомбардировщиков побольше наделать».
Хрущёв вернулся к столу, посмотрел на настольный календарь, где стояла сегодняшняя дата: «20 августа 1960 года», а ниже находилась короткая пометка красным карандашом, сделанная вчера рукой самого Хрущёва: «Суд!». Он поднял трубку телефона и спросил:
– Материалы со вчерашнего суда над Пауэрсом уже доставлены?
– Так точно! – ответил из приёмной дежурный секретарь. – Разрешите занести вместе с другими поступившими документами!
– Да!
В кабинет вошёл дежурный секретарь с папками в руках, открыл верхнюю и, доставая некоторый бумаги, сказал:
– Вот текст обвинительной речи Генерального прокурора СССР товарища Руденко на суде, вот речь адвоката, речь Пауэрса… А вот приговор: лишение свободы на десять лет, хотя прокурор просил пятнадцать.
– Оставьте! Свободны!
«Обнаглели американцы! Думали, что мы их самолёт на высоте двадцать километров не достанем. Достали!» – подумал Хрущёв с чувством удовлетворения, бегло листая материалы суда, состоявшегося вчера над американским лётчиком-шпионом Гарри Пауэрсом, сбитом первого мая над Свердловском. Суд вчера закончился поздно, а Никита Сергеевич допоздна не работал, так как считал, что руководитель должен заканчивать рабочий день вовремя, не очень поздно, чтобы быть работоспособным с утра следующего дня. И от своих подчинённых он требовал именно такого отношения к делу. Ночные бдения эпохи товарища Сталина отошли в историю…»
(продолжение - https://dzen.ru/a/ZlyVekkzDn_Qkvfp)
