Окрошка получилась, что надо! Да и не окрошка это – холодный борщ! В знойный день лучше обеда не придумаешь: освежающий, с кислинкой, и сытный. Саша очень любил есть борщ с жирной, густой сметаной. Капнешь в него уксус, бахнешь сметаны (да побольше, с горкой), посыплешь сверху зеленого лучку – ам! Объедение. И, главное, сам научился готовить такую! Навернешь, этак, тарелки три, а в животе никакой сонной тяжести, от которой чувствуешь себя моржом на лежке: ни работать, ни думать не хочется.
А работать надо! Картошка вот-вот зацветет, а земля под листьями еще не окучена. А что за картошка без окучки? В три раза меньше соберешь по осени. Основные клубни именно после окучивания развиваются. Надо, надо спешить. А вот как?
Не от Сашиной лени загвоздка с картофелем вышла, от погоды. Третью неделю на улицу страшно выйти: столбик градусника, прибитого к столбу, завис на отметке «32». Куда это годится? Пожарило, пожарило солнце, так ведь и честь пора знать. Не мешало бы и дождичку пролиться, сбить пылищу на дороге, на листве и овощной ботве. Напоить растения. Освежить усталую, замершую от жары природу, дать сил яблоням и вишням. Наполнить водой пустые бочки, ведра, ванны, коих у Саши на участке в избытке.
Но дождя как не было, так и нет. В городе, говорят, такой веселый ливень был, вода стеной стояла. Дачники на радостях тумбу-юмбу станцевали, даже не прятались от грозы. Саша, видя, как далеко на горизонте, там, где город находился, яркие зарницы молний. Даже испугался вначале – что там, пожары? Лило. А у них – ни капельки. Ни водиночки. Сушь африканская.
Дернул черт его купить здесь, в этой деревне, участок. И ведь люди предупреждали, что намучается Саша с этой дачей.
- Не смотри, что красиво, - говорил ему Копусов Серега, совсем недавно продавший свой дом в той самой деревне, - это у богатых красиво. Им огороды нафиг не нужны. А простым людям – одна маета! Нет воды, хоть ты тресни!
- Так озеро же, Серега? – не понимал Саша.
- Озеро каждое лето уходит совсем. Карст один. Не озеро, а видимость только.
- Так не каждый год уходит!
- Когда дождливое лето – стоит, погань такая, на месте. А как засуха, так и нет его!
- А я колодец вырою. Или скважину пробурю! – упорствовал Саша.
- Вперед, раз такой богатый! Бури, рой. Народ плюнул уже. Сколько денег грохнуто. Год скважина поработает, потом пласт сдвигается, и, гуляй, Вася. А колодцы только возле озера с водой. И то – пока вода в озере есть. В общем, маета сплошная! Ну его, этот дом. И огород этот. Чем поливать? Везде льет, как из ведра, а у нас – дуля с маком. Тучи деревню обходят стороной. Аккуратно так огибают. Обидно!
Нет, Саша умных людей не слушал. Сашка сам – умный. Пусть треплются, коли мозгами работать не хотят.
Он наставил бочек, ванн, ведер, приволок четыре тоннарика (пластиковые кубы с обрешеткой. На Сашкином заводе их полно). Купил насос. Заполнил все емкости водой и стал жить-поживать. Построил баню, подправил избу, покрыл ее новой крышей и окна вставил новые. Красота! Крылечко у Сашки в яркий цвет крашено, как пасхальное яичко, сияет. Заморочился он и с дорожкой, все лето в цементе проходил, плитку отливал. Зато получилось не хуже, чем в лучших домах ЛондОна!
Он очень старался. Ему очень хотелось, чтобы жёнка, курочка ненаглядная, несушка-ворчушка Настя, уселась на скамеечку после трудового дня, ножки вытянула и сказала:
- Хорошо как в деревне, Сашка! Молодец ты у меня! Хозяин!
Но Настя так и не сказала заветных для Саши слов. И ни разу не назвала его хозяином. Потому что, с Настей он больше не живет.
Нет, не развелись: руки не доходят. Двое детей, общая жилплощадь, дача эта в деревне, два автомобиля – вот сколько добра нажили они вместе за тринадцать лет брака. Все это надо делить, а как? Нет, Саша никогда не был скаредом, но было бы обидно с одной ложкой выезжать от Насти в никуда. И ребятишки никак не делились. Да и объяснять им, что папа и мама разводятся, не было никаких сил.
У него в детстве папка ушел от мамки, так казалось, что небо рухнуло! Взрослым хорошо рассуждать: подумаешь, живут порознь. Новую семью заведут. Будут счастливы. Детям что важнее: несчастная, вечно в слезах мама, но замужняя, и папка всегда рядом. Или, наоборот, тихая и довольная, без всяких мужей? А кто-нибудь детёнка спросил? Как ему? Хорошо ли? Тоска не душит? Не плачет он по ночам в подушку, не?
А Сашка плакал. Мама, правда, несчастной и покинутой себя не чувствовала. Похорошела, наряды стала менять, петь на кухне, Сашку к бабушке, то и дело, сбагривать…
- Молодая она, что поделать, - оправдывала дочь перед Сашей бабушка, - тоже хочется свою любовь найти…
А папа – что? Не любовь? А Сашка – что? Так просто, да? Просто поиграть?
А потом к ним в дом пришел чужой человек, дядя Иван. Дядю Ивана Саша возненавидел всеми фибрами души. Папа был высокий и кудрявый. А дядя Иван был низенький и толстый. И еще у него была страшная, противная, волосатая спина! И он нисколько не стеснялся: ходил по квартире в одних трусах! И обнимал маму! А мама смеялась! Смеялась колокольчиковым смехом, как никогда не смеялась с папой! И Саша устроил войну, которая длилась до самой Сашиной службы в армии.
Он хамил, грубил, убегал из дома, портил одежду дяди Ивана, плевал в суп, который варила мужу мама. Всякие гадости вытворял. Однажды, после очередной Сашкиной пакости (он порезал новенькие шины новой машины отчима) дядя Иван не выдержал, да как зарядил пасынку по уху! Саша отлетел на три метра и больно ударился плечом о стену гаража.
- Ты хоть знаешь, сколько денег и сил ушло на эти шины? – заорал дядя Иван. – Все же для вас делается, чтобы летом на юг поехать! Оля (это мама) ни разу на юге не была! Ты не был, паскудник! Только пакостишь и гадишь! Гадишь и пакостишь, сволота!
И Сашке было тогда больно и страшно. Таким дядю Ивана он еще никогда не видел!
Вечером пробрался к гаражу отчима, облил бензином ворота и поджег!
***
Только после армии, нахлебавшись по-полной, понял, что дядя Иван – не такой и хреновый мужик. Нормальный. Помогал, заботился о маме, о нем, пащенке. Терпел. Потому что, очень любил свою Олю. В отличие от папы. Папе вообще было фиолетово до сына. И не папа ему посылки в армию посылал, а дядя Иван. И не папа его правильно себя вести учил, а отчим. И в больничку (когда Сашку измолотили в лепешку деды) с боем прорвался к Сашке, тряпкой валявшемуся на койке, и устроивший «кузькину мать» командиру части, тоже Иван.
И маму выхаживал и хоронил тоже Иван. А не красивый и высокий папа.
А когда мелкий был, не понимал ведь. Страшно стало, что родители не любят друг друга. Как это? Любили, и вдруг разлюбили? Нет, такого «счастья» Сашка своим детям не желал. Надо вместе жить. Хоть и начала глупую канитель Настя, он всячески сопротивлялся разводу.
- Я никуда не пойду, - говорил Саша жене, - даже не надейся! И под твою дудочку плясать не буду, так и знай!
- Абьюзер! – визжала Настя. - Ненавижу!
Ничего. И это переживем.
Из-за чего сыр-бор-то начался? Надоели друг другу? Нет. Саша и Настя относились к людям, с которыми невозможно поссориться. Им всегда было весело и удобно. И поговорить могли обо всяком, и помолчать, и работали слаженно, дружной компанией. Сашка никогда не валялся на диване, если жена чем-то занята – все вместе: и обед, и посуду намоют, и порядок, и ремонт, и в магазин. Шерочка с машерочкой. Машутка с Егоркой родились – тоже вместе по ночам не спали. Спали потом, по очереди, днем. Саша с Машкой, с Егоркой гуляет – Настюха отдыхает. И наоборот: Саня после смены отсыпается в полной тишине – Настю с детьми ветром сдувает на улицу. Четыре часа никого дома.
Не было у них разборок из-за денег. Не скандалили из-за ревности или методов воспитания детей. Не дергали друг друга по пустякам. Отличная семья: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку. Инь и янь, короче говоря.
Настя сама маленькая, беленькая, пушистая, в мелких кудряшках. Двоих родила, а так и осталась мелкой и тоненькой. А если и растолстела бы – что с того? Сашка ее и толстой любил бы. Своя собственная, родная, единственная, до последней строчечки изученная. И она – так же к Саше. Никто ей, кроме него не нужен. Он знал – не обманешь. Не было и мыслей никаких у обоих: ни левых, ни правых.
И такая любовь у них погорела на ерунде. Сущей ерунде – из-за дачи! Оба мечтали о собственном доме, о рыбалке, о лесе, о завтраке перед раскрытым окном, о кофе на террасе и прочей требухе. Оба строили планы и копили деньги. Обоим хотелось, чтобы Машка и Егорка бегали по траве босиком, крепли на свежем воздухе, отдыхая и трудясь одновременно.
Сашка каждое лето у бабушки (у папиной мамы) в деревне торчал. В память врезался алый, комариный закат по вечерам. Короткое, утробное взмыкивание до невозможности важных коров, вернувшихся с пастбища. Куры, копошившиеся в дорожной пыли с деловитым видом. Запах парного молока, которое Саша уминал с горбушкой черного хлеба. Соседские пацаны в шортиках. Облупленные пацанские носы и велосипеды, совсем им не по росту и возрасту: кто под рамой катался, кто над рамой – выпендривались, как умели. У Сашки не было велосипеда. Он бегал за ребятами, как собачка. А те не были вредными и жадными, делились с ним: давали покататься.
У бабушки был типовой постройки домик. По проекту архитектора он, рассчитанный на семью из четырех человек, имел три фасадных окна, одну кухню и комнату. Места всем хватало. Внутри бабушка оклеила стены белой бумагой, подаренной ей дачником врачом. На длинных лентах раньше печаталась кардиограмма. Баба разрезала ленты на равные части и приклеивала на вареную картоху. Очень удобно: она держала клубень, как клей-карандаш, обмазывала стены и ловко лепила на них белоснежные «обои». Свежо, красиво. Модно!
И все у нее было свеженьким и чистеньким: новенькая скатерка из клеенки, еще пахнувшей хозяйственным магазином. Накрахмаленные накидки на подушках, сложенных стопкой. Ещё и сложены как-то мудрено: одна просто лежит, вторая на первой, а третья с подвывертом, обязательно, чтобы кончики подушки были задорно расправлены в стороны.
На яркое покрывало, расправленное на постели «под ниточку» сидеть днем – строжайше воспрещено. А Сашка и не сидел. Он болтался, поди где целыми днями. Возвращался с коровами. Есть хотелось до смерти. За день чего только не налопаются ребята: и кислой заячьей капусты, и дудок погрызут, и травы, и клеверных сладких соцветий, и молодых гороховых стручков с чужого поля, и огурцов, и недозрелых яблок. Если улыбнется удача – попадется шмелиное гнездо – полакомятся медом. Но это такая, призрачная удача. Можно и личинок по ошибке наесться. Фу.
И бабушка его кормила. Сначала – молоко с горбушкой (чтобы не лез под руку и не ныл), потом мятую «картоплю», томленую в печи, под аппетитной желтковой корочкой. Лук с редисом, щедро сдобренный жирной сметаной. Макароны с тушенкой. Чай с сушками. И на десерт: черничное молоко с сахаром. Как это в Сашку влезало? Влезало, не сомневайтесь. Он вываливался из-за стола с оттопыренным пузом, как у насосавшегося клопа, на ходу дремал, и до кино после программы «Время» не доживал. Бабушка укладывала внука спать на «запрещенную днем» кровать. Чего запрещать: покрывал-то на ней уже нету! Саша спал без снов, только иногда ногами дрыгал, как Тузик, дворовый бабушкин пес.
Автор: Анна Лебедева
