До дома бабы Жоли дошли в молчании. Мила была слишком впечатлена свалившимися на неё событиями, а бабка не торопилась пускаться в объяснения, дала девушке время, чтобы всё осознать.
Уже у калитки их нагнала тётка Руся, начала зазывать на ужин.
- Мой-то с уловом пришёл. Я кой-чего на засол пустила, а остальное пойдёт на бульон. Такую соляночку сварганю, пальцы отъедите! Отказа не принимаю – обидите! Вечером жду. К ужину можете не переодеваться.
Рассмеявшись своей неуклюжей шутке, она умчалась, сверкнув красным лаком на босоножках, и баба Жоля лишь неодобрительно качнула головой.
- Шебутная Руська, но добрая, простая. Одна беда - мужик ей туповатый достался, из городских да выученных. С тех пор, что ни день – то прыкрасць (неприятность, бел.), вечно влипает во что-то. Вот она и колотится с ним, и меня дёргает, но всякий раз благодарит. Уважительная, одним словом. Вечером придётся пойти, оно и к лучшему – будет причина отказать Кайке.
- Вы не хотите, чтобы я с ней общалась? – Мила озвучила за бабку её пожелание.
- Не буду скрывать – не хочу. – Жоля повернула щеколду на калитке и неожиданно замахала руками на кого-то невидимого. – А ну, кыш по дворам, любопытные! Нечего на дзяўчынку (девчонку, бел.) глазеть.- и пояснила, отвечая на недоуменный взгляд Милы. – Шушэра (шушера, бел.) понабежала, шчас понесут сплетни по пуще. Ну, нам то не страшно – без оберега туда не сунемся. Ты поначалу его при себе подержишь, а уж потом сама разберёшься...
Она прошла мимо разросшихся васильков прямо к крылечку и, обернувшись, спросила с улыбкой:
- Проголодалась, Милушка? Сейчас яишну пожарю, к ней огурцы подам. Зеленушку. Всё своё, свежее, только с грядки. А Кайкину радыску (редиску, бел.) лучше курам покрошу.
- Не суетитесь пожалуйста! – попросила Мила. – Я окрошки наелась. Больше ничего не полезет.
- Да какая суета, когда мне приятно тебя попотчевать, - бабка присела на тёплые деревянные ступени и ласково оглядела Милу. – Ты мне теперь вместо внучки. И славная такая – в Санин род.
- Ну, что вы... – смутилась Мила и пристроилась рядом. – Я её совсем не помню... бабушку Саню. И вас не помню. Извините.
- Не извиняйся, детонька. Твоей вины здесь никакой. Слыхала же, что Новик сказал – всему виной перевязка.
- Но зачем её поставили? Для чего?
- Если Саня сработала – для защиты. Оградить тебя хотела. Поэтому и услала подальше.
- От чего??
- Точно не скажу. Есть у меня одно подозрение. Но сперва проверить нужно. Вечером карты раскину.
- И мама ничего не говорила. Не вспоминала про бабушку.
- Может и её забвение коснулось... – бабка резко взмахнула фартуком и шикнула сердито. – Брысь, нехрысць (нехристь, бел.)! За хвост тебя оттаскаю!
В ответ громко фыркнуло, а потом зашуршало кустами, и Жоля состроила им кукиш.
- Опять эти... шушэры?
- Сродственник ихний. Домашняя бестия. Шкодный, зараза! Повадился мою сметану располовинивать. И, главное дело – прямо передо мной жрёт и не подавится. А стану гнать – будто не слышит.
- Но он же невидимый?
- Пячурник*-то? Не. От тебя пока прячется. Приглядывается к новенькой. Любопытный дюже. А уж какой нахальный! Попадись мне только, и.р.о.д.и.щ.е лохматое – все усы повыдергаю! – Жоля опять погрозила притихшим кустам, и те в ответ негодующе закачались.
- Баба Жоля, я ведь не просто приехала, - замялась Мила, не зная, с чего лучше начать разговор.
- Я уже и сама об том догадала, как Новик про забыццё сказал.
- Мне письмо пришло. А в нём – фотография и ключ, вот, - Мила вытащила конверт и продемонстрировала бабке его содержимое.
Жоля внимательно изучила фото, покивала головой, на ключ только взглянула мельком – в руки не взяла.
- Сильно он сдал, бедняга. Санин дом. Он это. Точно он. Сразу узнала. И крапива всё растёт. Ворожбитке крапива первейшая помощница.
- Ворожбитке?
- Ага. Бабушка твоя сильной ворожбиткой была. Под стать ей разве что Новик... Ну и Одра, само собой.
- А вы? Вы ведь тоже можете необычное. Русиного мужа спасли от водяного.
- Всего-то блазень отогнала, невелика заслуга. Я, детонька, из шептух. Наша сястра заклятками да наговорами справляется. А шептухи потому, как шёпотом их произносим, вроде как таинство соблюдаем, ограждаем от посторонних.
- А Одра – правда бабушка Кайи?
- Правда.
- Необычное имя.
- С особенным смыслом. Одра значит буря.
- Кайя говорила, что она была в связке с бабушкой Сашей. Я не поняла, что это означает.
- Связка – она вроде равновесия. Добро одной стороны не позволяет расходиться злу другой. Одра раганой была. По праву рождения. Старики молвили, что от ведьмы и ч.о.р.т.а рождена, но утверждать не возьмусь.
- От яго, от яго. – грянуло из кустов. – Мне дзедка (дедка, бел.) об том рассказывал.
Среди зелёной листвы промелькнул серый, весь в репьях, хвост, и стало тихо.
- Брысь, нехрысць! – вскинулась Жоля. – Тебя спытаць забыліся! (спросить позабыли, бел.).
Дальше последовала длинная неразборчивая тирада – в волнении бабка перешла на незнакомый Миле язык. Отдельные слова девушка понимала, но торопливую и эмоциональную речь перевести не смогла. По тому, как Жоля грозила кулаком, а потом зашвырнула в кусты расшитую цветами тапочку, было ясно, что она очень сердита.
- Пошли в дом, Милушка. Там точно никто подслушивать не станет! От ч.о.р.т.а или нет родилась, а всё одно нехорошая была. Ничего не чуралась.
- Но Кайя с теплотой её вспоминала...
- А что – Кайя? Родная кровь. Любимая внучка. Разве ж станет она против бабки плохое говорить? Нет, конечно же. И ты бы не стала. Одре очень не нравилась ваша дружба. Да и Саня её не одобряла. А вы как назло – везде вместе мотались. На речке днями пропадали. И Лёшка с вами.
Сказав про Лёшку, Жоля запнулась и с силой грохнула сковородой.
- Зажарю я тебе яичну, не спорь. Куры зря что ли несутся...
- Не надо! Я бы чая выпила, если можно.
- Чего ж нельзя? Шчас закипячу.
Бабка долила чайник водой, водрузила на печку, а потом покосилась на Милу.
- Одра и Саня друг дружку через силу, но терпели. Другого слова не подберу. Одра неприязнь не скрывала. А Саня – нет, больше помалкивала. Но разве правду сокроешь?
Бабка расстелила полотняную салфетку и принялась раскрашивать на неё подсохшие уже соцветия ромашки. К ним добавила пахучего тимьяна и парочку смородиновых свежих листочков. Помяв смесь руками, ссыпала её в видавший виды заварочный чайничек и залила подоспевшим кипятком.
- Piktasа ихнего ты видала...
- Сычика? Он очень милый.
- Нашла милого. – хмыкнула Жоля. – Каускас разное обличие себе берёт. В саду вот сычом предстал, а ко мне ужом приползал. На тебя поглядеть да Кайке донести. Вот она тебя и подкараулила.
- Но мы хорошо пообщались.
- С чего бы плохо? Вы вроде не ссорились. Но Кайка от бабки всю науку взяла. Это помни. Ведьмачить – вроде не ведьмачит, тихонько себя держит. Но что у неё на уме – один рогатый родственничек ведает.
Баба разлила чай, к нему подала холодный брусочек жёлтого масла, поставила расписанную розочками розетку с клубничным вареньем да корзинку с румяными кругленькими булочками-колобками.
- Спробуй бульбяныя булачкі (картофельные булочки). Надоечы (давеча, бел.) напекла, да как знала, что приедешь - сберегла несколько. Они долго свежесть держат.
- Да я не голодна, - снова завела Мила, но под сердитым бабкиным взглядом стушевалась и покорно потянулась за булочкой.
- Вот и умница! – похвалила Жоля и вышла в соседнюю комнатушку.
Тут же легонечко хлопнула дверь, протопотали плохо скрываемые шажочки и что-то мягкое потёрлось о Милины ноги, боднуло приветственно головой и прогудело просительно:
- Подай со стола хлебной крошечки! В животе вецер (ветер, бел.) воеть.
- Пожалуйста, угощайтесь, - Мила протянула наугад булочку, и серая мохнатая лапа быстро вынырнула из пустоты, схватила её и смачно зачавкала.
- А ты, ничого, сойдешь за свою. Мабыць (пожалуй, бел.) мы с тобой поладим. – невидимка икнул и снова боднул Милину ногу, оставив на ней приличный пушистый клочок. – Шорсть как с вшивого пёса сыпется! - пожаловался он. – Кайка твоя давеча косо зырканула, по ейной милости теперя линяю!
*Печурник - в поверьях северо-запада Беларуси живущий под печью домовой, дух-хранитель в облике прямоходящего кота.