Невидимый собеседник Милы примолк и тихо ретировался, лишь стоило хозяйке вернуться в комнату.
Баба Жоля принесла холодного кваса, и разлив его по чашкам, спросила, что та собирается делать дальше.
-Хочу дом посмотреть. Прямо сейчас. Не проводите?
- Точно решила? Шчас пойдём? Не хочешь отдохнуть, пообвыкнуться?
- Решила. Я ведь за этим приехала. Хочу разобраться. – Мила поблагодарила за угощение и поднялась.
- Ну, если разобраться хочешь, тогда пошли. Шчас прихвачу кой-чего на дорожку.
Баба Жоля вытащила корзинку, сложила в неё запылённый пузырёк, маленький веник, скомканную пёструю тряпочку. Подумав, добавила к ним несколько булочек, увязанных в холстинку. Потом протянула Миле кусок чего-то шершавого.
- Возьми вот осиновую кору. Абярэг то от лясуна. Лутовка.
- Оберег? – изумилась Мила.
- Он самый. И действенный. Надёжный. И вот что Милушка – ты вроде не ругаешься, но я всё же попрошу - чтобы ни словечка бранного в лесу не прозвучало. Янку нашу не забыла? За грибами пошла, а ее стало водить. Она на язык острая была, вот и послала по матушке, а лясун (лешак) того сильно не любит. Вот ее и обошел.
- Что сделал?
- Обошел. С пути сбил да к себе увёл. Думали – всё, пропала дзеўка (девка, бел.). Но Саня её выторговала – уж так мать просила, так убивалась. Только толку от того никакого – да ты и сама видала, какая Янка стала повихнувшаяся.
Мила видала, ещё как видала. И от этого Жолиного откровения ей сделалось сильно не по себе. Она вытащила из кармана упрятанную было туда лутовку и покрепче сжала в руке.
Добирались они долго – или это просто казалось непривычной к пешим походам Миле. Тропинки не было, и приходилось лавировать среди стволов, переступать через валяющиеся повсюду сухие ветки, огибать попадающиеся пни.
Поначалу Мила пыталась запомнить направление по причудливым наростам на стволах, но быстро сбилась и поняла, что самостоятельно ни за что не выберется отсюда.
Лес становился всё гуще, незаметно превратившись в тёмный пугающий лабиринт. Где-то на немыслимой высоте раздавался ровный гул, словно от накатывающих на берег волн. Ноги вязли в подстилке из прошлогодней листвы и мягкого прохладного мха, запах стоял густой и тяжёлый, со сладковатой примесью гнили.
- Долго ещё? – спросила Мила у бабы Жолиной спины. – Я... кажется... выдохлась...
- Почти пришли. Совсем ничего не узнаешь? Ты этой дорогой в детстве каждый день моталась.
- Я ходила здесь? Одна??
- Когда с бабушкой, но чаще – одна. Играть прибегала к нам в Рубяжи.
Бабка оглянулась на Милу и успокаивающе улыбнулась.
- Ничего. Время будет – всё вспомниться. И пуща тебя тоже вспомнит. Примет к себе.
Пуща вспомнит. Бабка сказала это так просто, словно о живом человеке.
Наверное, так и есть – Миле всё время чудился чей-то внимательный взгляд, в шелесте листвы слышалось тяжёлое дыхание и протяжные вздохи.
Если баба Саня была ворожбитка, то должна была ладить с лесом, и возможно он ожидает того же от её внучки?
И если она не оправдает этих надежд, может случится нехорошее..
Мила вздрогнула от чужой мысли, словно невзначай промелькнувшей в голове. И следом отчётливо услышала слова дедка-возницы из сна: «А можа не надо тебе сюда?»
Сейчас они прозвучали как предостережение, как сигнал, что возврата обратно не будет. Что он говорил тогда – переступишь черту и... всё?
- Баба Жоля! – вскрикнула Мила невольно. – Баба Жоля, мне недавно такое приснилось!..
Она собралась рассказать о своём сне-видении, и в этот момент за стволами мелькнула тень. Она надвинулась чёрной тучей, и макушки высоченных деревьев закачались.
- Глаза прикрой! – бабка резко повернулась к Миле. – Держись за лутовку. Не смей смотреть, чего бы не услыхала!
Шаги. Точно шаги. Под ними, почти бесшумными, проседала земля.
И хриплый вздох. И запах псины.
Волк? Нет, не похоже. Та тень была гораздо больше волка... да что там волка - больше медведя!
Паника раскрутилась пружиной, приказала бежать, но Мила не успела даже дёрнуться - грубоватый тон бабы Жоли удержал её на месте.
- Чего вылупился? Прэч (прочь, бел.) поди. Не до тебя!
В ответ заворчало недовольно, низкие вибрирующие звуки походили на львиный рык.
- Свои. Или забыл? Ворожбиткину внучку веду вступать во владения.
Снова ворчание, переходящее в отрывистый глуховатый кашель.
И следом голос бабы Жоли:
- Внучка! Кто же ишче? Да сам взгляни, чай не слепой - они с одного лица.
Что-то надвинулось близко-близко, Мила почувствовала несвежее, тухлятиной отдающее, дыхание. Кожу закололо иголками, глаза против воли начали приоткрываться, и она поспешно спрятала лицо в ладонях, чтобы не нарушить бабкин наказ.
Наверное, её узнали. Рык больше не повторялся, перейдя в невнятное мычание, на которое баба Жоля в ответ что-то монотонно шептала.
Противный запах постепенно отдалился, и Мила решилась вдохнуть.
От последовавшего за этим громогласного свиста её крутануло вокруг себя, и повалило на землю. А когда бабка помогла ей подняться, существо уже ушло.
- Кто... кто это был? – Миле никак не удавалось отряхнуть с брючек труху и ошмётки листвы.
- Пущавик. Ты не бойся его. Он хоть людей дюже не любит, но твой род уважает.
- Что значит мой род?
- А то ты не поняла? Саня ворожбиткой была. Теперь вот твой черед подошёл. Таемства (таинство, бел.) по женской линии идёт. Отца миновало – тебя дождалось.
Отца! Вот значит кому она обязана подобным родством. Отцу, которого не видела и не знала!
- Я не хочу. Не надо мне такого подарка! Отец нас бросил. Он не любил ни маму, ни меня!
- Цыть, глупая! Не по доброй воле то было. Не мог он с вами остаться.
- Не защищайте его! Почему это не мог?
Обида на отца заслонила все странности последнего времени, и даже осадок от пережитого страха перед пущевиком.
- Ух, очи как засверкали. Можна вогнішча запаліць (можно костёр запалить, бел.) – усмехнулась баба Жоля, а потом вздохнула. - Не хотела говорить вот так, сразу. Да видно придётся. Если у ворожбитки доча рождается – всю силу после себе берёт, с сыном же иное дело.
Она снова с сомнением оглядела Милу, словно прикидывала – сказать или всё же не стоит, а потом, помолчав, продолжила.
- Сыном ворожбитка за дар свой расплачивается. Как только он семя посеет, прибирает его пуща.
- Как – прибирает? – растерялась Мила.
- Кабы знать, - Жоля поправила платок и подняла корзинку. – Уходит он куда-то. И больше не возвертается. Даже Саня не знала, где он и что с ним.
- Но это несправедливо! Так не должно быть! – бабкино объяснение прозвучало фантастично, но Мила ему поверила. – Неужели ничего нельзя было сделать? Придумать обмен, договориться как в случае с Янкой?
- Вот когда своих деток народишь, тогда и придумаешь... если сможешь, - пробурчала Жоля и пошла вперёд.
- Почему я? Я ничего не знаю. И вообще я здесь ненадолго... – Мила заторопилась за ней.
- Ты что же – ничего не поняла? Тебя дом позвал, время подошло. Пора заступать новой ворожбитке.
Бабкины слова прозвучали обыденно, и от этого - очень страшно.
«А можа не надо тебе сюда?» - снова вспомнилось предостережение из сна.
Ох, и прав же оказался тот дед! Не зря он так говорил ей! Не зря!!
Не надо было приезжать в Рубяжи! Вообще не стоило приезжать сюда. Лежала бы сейчас на горячем песочке у моря и не знала никаких забот.
- Што зроблена, то не вернеш (что сделано, то не воротишь, бел.) – Жоля взглянула с лёгкой жалостью. – Ничего, Милушка, попривыкнешь, обживешься. Место тебя на привязи держать не станет. Сможешь ездить куда захочется, но возвертаться придётся сюда.
Теперь Миле стали понятны и странные советы деда Новика про деревяшку, которую она должна найти в доме. Вероятно, дар или сила были спрятаны в ней. По крайней мере так описывалось в сказках и показывалось в кино.
Только она подумала про дом – и он показался за стволами, одинокий и заброшенный посреди неширокой проплешины.
За домом деревья расступались, обнажая унылое поросшее редким кустарником пространство.
- Что там дальше? – контраст с лесом был столь разителен, что Мила поёжилась.
- Да дрыгва же.
- Это что?
- Мокрина. Топь. Гиблые места.
Н-да... Неподходящее для жизни местечко выбрала её бабушка. Или, наоборот – это место выбрало её?
Мила хотела спросить о том у Жоли, но засмотрелась на дом.
Всё было как на фотографии – она даже не стала сверять. И крапива у крыльца, и рассохшаяся дверь с узкой щелью по низу, и ящик с адресом, и окошки, прикрытые окрашенными когда-то ставнями.
К дому почти приросла огромная старая липа. Чтобы обхватить ее в ширину, потребовалось бы несколько человек. На торчащем из ствола сучке болтались обрывки верёвки, и Мила внезапно вспомнила деревянную досочку самодельных качелей и небрежно раскрашенного коника – простую, но любимую игрушку.
Она, маленькая, раскачивалась на качелях и уговаривала коника, чтобы он не боялся, а бабушка сидела на ступенях и увязывала травы в пучки.
Картинка была такая чёткая и яркая, что Мила на миг оказалась внутри неё и ощутила теплоту дерева, и шершавость плохо выструганной игрушки. Чувство покоя и защищённости охватило её и тут же пропало. Оно было как вспышка, как солнечный свет, и оставило после себя горькое сожаление.
Наверное, что-то отразилось на её лице, потому что баба Жоля посмотрела с надеждой.
- Никак вспомнила, Милушка?
- Да... то есть нет. Просто увидела вдруг качели... Они висели на этом сучке.
- То хорошо. Значит вспомнишь и остальное. А теперь пора бы и дом посмотреть. Держи-ка вот веник, пройдись у порожка как я учила.
Мила послушно приняла веник, обмела им ступени и порог.
Потом покропила его из пузырёчка, что дала баба Жоля и, приняв из её рук сорванный тут же стебель крапивы, наконец, вставила ключ в замок и робко провернула.
Послышался противный скрежет, но всё сработало – дверь задрожала и подалась внутрь.
- Ну вот оно, наследство твоё, Милушка. Входи. Знакомься. Да не робей. Покажи всем, кто тут хозяйка.