Продолжение воспоминаний Анания Петровича Струкова
В Бухаресте, около которого была дневка, и от которого у меня остались в памяти только "темный дворец князя" и "знаменитая киселевская аллея", я угостил моих благодетелей фельдъегерей хорошим обедом и продолжал с ними путь до Зимницы на Дунае. Во время этих переходов нам стало известно, что армия наша перешла Дунай у Систова (1877) и что главная квартира находится напротив этого города, в Зимнице.
В Александрии, румынском городе, хуже которого я никогда не видал, пришел казак и сказал, что комендант требует к себе чиновника Струкова. Держа руку под козырек, я явился к генералу фон Штейну (Константин Львович), которому представлялся уже в Плоештах и который всегда на прекрасной лошади шел во главе нашего эшелона.
Держа руки за рукавами жилета, генерал повелительно обратился ко мне.
- Депеша Великого Князя (здесь Николай Николаевич Старший). Главнокомандующий требует вас, извольте немедленно отправляться в Зимницу.
- Я затрудняюсь, ваше превосходительство, - ответил я, - у меня нет средств передвижения, нет и карты, и я не знаю, где эта Зимница.
Генерал вспылил.
- Я передаю вам повеление Главнокомандующего и напоминаю вам, что у нас военное время, - вы можете ответить, - и недовольный генерал отошел от меня.
За ним стоял, незнакомый мне тогда, полковник Моравский, его помощник, который, видя мое затруднение, сказал: - Не беспокойся, голубчик, покричит и перестанет, оставайся и дойдешь с нами. Я последовал его совету, и через два дня мы все были в Зимнице, где и кончился первый и самый неудачный для меня, этап похода.
Обе главные квартиры, Императорская и Главнокомандующего, расположены были на высоком берегу Дуная смежно, в плохих сливочных садах; Государь жил в каком-то болгарском доме, Великий Князь в своей палатке, вокруг него стояли свиты и среди них большая столовая палатка, в которой гостеприимный Главнокомандующий кормил весь персонал своей главной квартиры.
По приезде я разыскал будущего своего начальника флигель-адъютанта Дмитрия Петровича Кладищева. Из писем брата я знал, что Великий Князь вызвал меня "для наградного отделения", и затем отправился искать брата. Нелегко было его найти; расспросы привели меня, наконец, к берегу одного из дунайских рукавов, в котором, я увидел его в фуражке, но без всякого туалета, обучающего своего Яхонта, кровного английского жеребца завода Петровского, переплывать реку.
Повидавшись с ним, я пошел переодеваться и являться Великому Князю. Я поцеловав его в плечо, он меня в лоб, и, осмотрев меня, он сказал: - Спасибо, что приехал; сними, - указывая на шпагу, - эту селедку и надень шашку. Струкова брат, - обратился он к генералу Непокойчицкому (Артур Адамович), сидевшему с ним, и затем своим звонким голосом закричал: - Николаша, старый товарищ приехал.
Великий Князь (Николай Николаевич Младший), однако не появлялся, и, откланявшись, я пошел к нему. Я застал его сидящим в обществе Великого Князя Сергея Александровича, которому он меня представил.
Откланявшись им, я вернулся в помещение, занимаемое Кладищевым и его наградную канцелярию. Она состояла из него, одного чиновника для письма и двух писарей, из коих один постоянно или весьма часто бывал пьян. Я на другой день приказом Главнокомандующего по армии назначен был помощником начальника наградного отделения, но мы с Кладищевым начальствовали почти только над самими собою.
Мы должны были работать сами и весьма напряженно; поступили уже от частей представления к наградами "за заграждение Дуная", "за взрыв "Лютфи-Джелиля" Дубасовым и Шестаковым и всей 14-й дивизии, "за переправу через Дунай у Систова".
Дмитрий Петрович был в работе педант, работал усердно и поздно, но по привычке к долгому туалету пропускал утро. Он испросил у военного министра разрешение на упрощение форм наградного производства, но и за этим упрощением работа была для трех человек непосильная, и мы работали весь день, с перерывами для еды, до 12 часов ночи.
Первые дни в Зимнице я голодал, питаясь у маркитантов, у которых было много шампанского, но очень мало съедобного. Кладищев ходил обедать к Великому Князю, звал и меня, но, не получив приглашения от Галла (Александр Александрович), я не решался последовать его зову. Через несколько дней Великий Князь сам заметил мое отсутствие и велел "раз и навсегда звать меня утром к кофею, к завтраку, к обеду и вечером к чаю".
Одно из первых дел, которое мне пришлось разобрать и приготовить к докладу, было представление к Георгиевскому кресту брата (здесь Александр Петрович Струков), "за заграждение Дуная у Браилова и у Пародима", где он, переплыв рукав Дуная, спас от расстрела турецкой батареи наш минный отряд. С ним по воде поспешал к отряду и капитан генерального штаба Сахаров (Виктор Викторович), но как человек грузный и тучный, последний отстал.
Брат имел уже золотое оружие, если не ошибаюсь, за занятие Барбашского моста, обеспечившее наступление нашей армии к Дунаю, и вторичное представление к высокой награде производило некоторый соблазн; сам Дмитрий Петрович находил, что "сражения большого не было и что как будто много", но подвиг в точности подходил под статут и отказать нельзя было: "За спасение части с опасностью для жизни".
На другой день после изготовления мною доклада собралась Георгиевская дума и в числе прочих присудила крест и брату. По главной квартире часов в 12 дня послышались крики: "Полковника Струкова к Государю Императору", но полковника никак нельзя было найти; обратились ко мне, и я должен был пуститься искать его; зной был ужасный, пыль адская, и я немало измучился, пока искал его.
Я переспросил всех встречных, "не видели ли его", и наконец, добрый человек указал мне в стороне от Зимницы довольно большое поле и за ним одинокую избу, сказав: - вот там они. Я остановился в нерешительности, переходить ли поле в такой ужасный зной, "ведь кондрашка хватит", думал я, однако делать было нечего, Государь зовет, перешел поле и, обливаясь потом, уже с нетерпением я отворил дверь в избу и, не обращая внимания на группу лиц, которых я увидел, я крикнул:
- Полковника Струкова к Государю Императору.
Это произвело впечатление бомбы. Тут, по-видимому, жил уже известный тогда, но еще молодой генерал свиты М. Д. Скобелев, и у него трапезовало человек 10, шло возлияние после завтрака. Публика эта меня еще не знала, я сделал общий поклон и вышел, обтирая градом лившийся пот и отпыхиваясь от усталости, а брата уже не было; схватившись с места, вытирая усы и застегивая китель, он летел через то поле, которое так приводило меня в смущение, так, что только пятки засверкали.
- Эк как его подобрало, - подумал я и пошел восвояси. Потом брат рассказывал, что Государь (Александр Николаевич) встретил его невыразимо ласково, обнял, поцеловал и сказал: - Так как ты мой крестник, то я хотел дать тебе свой собственный крест, - и, обратившись к камердинеру, велел подать один из своих Георгиевских крестов, - да смотри не ошибись, - сказал Государь, - не подай креста Императора Александра Павловича.
Увидев Скобелева, я вспомнил рассказ ординарцев: "Вслед за переправой Великий Князь на понтоне отправился через Дунай в Систово благодарить войска и посмотреть позицию; найдя там состоявшего при нем Михаила Дмитриевича, самовольно принявшего участие в переправе с Драгомировым (Михаил Иванович), Великий Князь отправил его под арест, но почетно, в свою палатку, в Зимницу.
Драгомиров просил за заслуги и за содействие, которое он оказал ему при переправе, отменить это почетное наказание".
Про саму переправу говорили, что Великий Князь провел ее мастерски, что никто не знал, где она будет; что демонстрировали все время на Никополь и что от самого Государя, в виду его многочисленной квартиры, скрыто было место совершение оной. В ночь на 15 июня Государь прибыл на указанное ему высокое место с курганом на левом берегу Дуная выше Зимницы на несколько верст.
Государь с Милютиным на рассвете навели подзорные трубы на Никополь и недоумевали, что не видят приготовлений. Через некоторое время показалась четверка уже сильно вылинявших и показывавших ребра вороных рысаков, запряженных в коляску Великого Князя, и Главнокомандующий взошел на курган.
Государь, будто, встретил Великого Князя выражением недоумения. Великий Князь взял Государя за плечи, обернул его в другую сторону и навел трубу. Государь увидал понтоны с войсками под правым берегом у Систова и в то же время грянули первые выстрелы. Государь был в восторге, благодарил и целовал Главнокомандующего.
Армия становилась под предводительством Великого Князя победоносною, но в главной квартире стало известным, что старый Вильгельм спрашивал: wo ist aber der feind? (но где же враг?). Нам малоизвестно было, что делается вокруг. В главной квартире слышалось про не совсем удачные действия отряда генерала Тутомлина (Иван Федорович), после взятия Никополя, высланного на правый фланг к Плевне.
После взятия помянутой крепости заняты были значительное время пропуском войск через Зимницкий мост, для сформирования отрядов, и когда это подвинулось, мы тронулись вслед за ними.
Узкий понтонный мост служил отныне связью армии с ее базой. Главная квартира вышла часа в три, мы с братом не торопились, предвидя тесноту на переправе, и вышли верхами значительно позже, с нами поравнялся генерал свиты Толстой (Илларион Николаевич?), и мы втроем шли шагом по песчаной Дунайской косе, когда показались шедшие нам навстречу рысью два конвойных казака, минуты через две из-за лозняка показалась царская коляска, сопровождаемая еще четырьмя казаками, и в ней сидел Государь, возвращавшийся с проводов Великого Князя и двух сыновей своих: Наследника Цесаревича (Александр Александрович) и Великого Князя Владимира Александровича, уходивших за Дунай с главной квартирой.
Мы стали во фронт и взяли руки под козырек. Государь поднял руку, отдавая честь, и поравнявшись с братом, мягким, показалось мне, голосом сказал ему: "В добрый час, и возвращайся здоровым". Брат наклонился в седле, и, тронутые прощальным приветом, мы несколько минут провожали взглядом величественного и доброго Государя, выказавшего за это время столько участия к своим воинам.
Приближаясь к правому берегу, мы обходили обоз главной квартиры, и я между прочими фурами увидели фургон брата, запряженной знакомой мне его шорной, страшно горячей лошадью, которая тащила изо всех сил на вожжах правившего ею камердинера его, Егора Григорьевича, который еле справлялся с нею и сидел ни жив, ни мертв, опасаясь ежеминутно слететь с нею в Дунай.
Лошадь эта так и таскала его неугомонно весь поход и за Малыми Балканами пала на одном из переходов, не выдержав похода, и измученный ею Егор Григорьевич все-таки "пожалел ее" и позвал меня посмотреть на бедное, павшее животное.
Первый переход был небольшой, всего верст 5 иди 6 до деревни Царевичи, в которую мы пришли к закату. Болгария показалась мне лучше южной части Румынии, дорога была живописная, много зелени, и, придя в деревню, мы увидели уже раскинутые палатки главной квартиры и Великого Князя, сидевшего на завалинке болгарской хижины.
Поджидая обоз, я сидел на козлах телеграфной кареты, когда увидел шедших к нашей группе Цесаревича и Великого Князя Владимира. Последнему негде было сесть, и он, позавидовав видно мне, стал лезть на мои козлы, я поспешил ретироваться, но он не позволил; брат, увидев это, поспешили представить меня.
Из происходившего кругом разговора я понял, что Цесаревичи едет командовать Рущукским отрядом и что корпус Великого Князя Владимира входит в его состав.
Подошел ординарец Всеволожский с большими тюком бумаги.
- Что это у вас? - спросил Великий Князь.
- Прокламации, - ответили тот.
- Либерал! - сострил Великий Князь.
Это было Царское воззвание к болгарскому народу, которое в последующие дни читала вся Европа.
На юге сумерки быстрее, чем у нас, сменяются ночью. Становилось совсем темно; вдруг послышался голос Великого Князя:
- Сашка!
Как лист перед травой встал перед ним брат, смотрю, стоит стрункой рука под козырек. Великий Князь ему что-то приказал, куда-то его посылал. Через минуты две он уже подтягивал подпруги своей Скарлат-Летер.
- Куда ты, - спросил я, но он только неопределенно указал куда-то головой. - Да кого и где ты найдешь ночью, - удивился я, но он исчез в темноте, куда-то проскакал и ночью только вернулся в наше расположение.
Мы в первый раз после пыльной Зимницы ночевали биваком, спалось недурно. Цесаревича мало было видно, он вскоре, кажется на другой же день, отделился от нас, уйдя к Рущуку. Дня через три из Зимницы проезжал верхом Государь со своей свитою и вернулся обратно.
В Царевичах мы с Кладищевым ходили в расположение 14-й дивизии для справок по наградным листам, пришедшим к нам в невероятно путанном виде; мы застали Драгомирова и Радецкого (Федор Федорович), сидевшими перед избой на высокой скамейке, и последний болтал ногами. Наружность бывает обманчива: генерал этот показался мне совершенным простаком, и я никак не предположил бы в нем одного из достойнейших героев минувшей кампании.
В Царевичах служили первый раз при мне благодарственный молебен по случаю занятия генералом Гурко (Иосиф Владимирович) Тырнова. Придворный священник Великого Князя читал молитвы с проникавшим всех чувством, и это первое богослужение, походное, в военном лагере производило глубокое впечатление.
Генерал Гурко из Тырнова двинулся к Габрову, а Великий Князь направился к Тырнову. Движение главной квартиры в тылу отрядов мало напоминало о войне; в несколько переходов мы подошли к этой древней столице Болгарии по стране, не носившей на себе никаких следов опустошения. Поля были покрыты зреющими хлебами и луга густыми травами, в одной только деревне Великому Князю доложили, что турки, отступая, зарезали болгар; действительно, пройдя несколько шагов, мы увидели несколько трупов, сброшенных в кучу.
Великий Князь перекрестился и велел предать их земле. Переходы до Тырнова Великий Князь делал верхом на своем арабском жеребце Аксу, за ним непосредственно следовал Артур Адамович и весь почти военный персонал главной квартиры верхом. Наши с братом английские лошади всегда и на шагу опережали других, и мы по большей части от Великого Князя не отставали.
- И ты на англичанке, - сказал, оглянувшись на меня на одном из переходов, Великий Князь.
На привалах раскидывали на земле скатерть и подавали холодную говядину, колбасу, хлеб и болгарское вино, все собирались вокруг Великого Князя, всегда спокойного и радушно приветливого в эти минуты хозяина.
Узкая по обрыву над рекой дорога к Тырнову не дала мне возможности видеть восторженной встречи Великого Князя населением Тырнова; мы очутились с Кладищевым в хвосте колонны и прошли город после всех, но и мы получили от болгарок несколько букетиков чудных в этой стране цветов.
Главная квартира расположилась лагерем за городом, в саду, на склоне горы. Когда стали разбивать палатки, мы тут впервые вытащили свою, круглую, с вертикальными на стойках стенками, на которые пристегивался конический купол, как только заканчивалась её постановка, она проклятая рушилась, покрывая нас с помогавшими нам людьми; так как это повторялось несколько раз, то многих это от нечего делать забавляло и каждое падение сопровождалось взрывом хохота главной квартиры, смеялся и подзадоривал нас и Главнокомандующий, пока не научились ее ставить.
Под горой стоял конвойный батальон и казаки, вечером играли зорю, утром вставали с музыкой, завтракали и обедали в установленные часы. Мы заняли единственный в саду дом под свою наградную канцелярию, в которой сидели до первого часу ночи. Выходя однажды оттуда, я споткнулся о чьи-то ноги и тогда только рассмотрел в темноте, что вокруг палатки Великого Князя, мимо которой мне надо было проходить, лежало несколько конвойных атаманцев, охранявших сон Главнокомандующего.
Казак не шелохнулся, не проронил звука, только тихо отодвинулся, чтобы дать мне пройти. Эта необычайная охрана меня удивила, я узнал потом, что на флангах наших неблагополучно, и предусмотрительный Штейн, когда Великий Князь засыпал, присылал казаков.
Из Тырнова Великий Князь послал сына своего, моего брата, Ласковского и ординарца Цурикова (Афанасий Андреевич) на Шипку в отряд Святополк-Мирского (Николай Иванович). После первого отбитого штурма брат приезжал с донесением и тут же опять уехал. После взятия Шипки вернулись все, а брата не было. Я обеспокоился, но вскоре явился и он целый и невредимый, но исхудалый за несколько дней до чрезвычайности от перенесенных боевых трудов, вся фигура его сделалась меньше, не исключая головы; я поразился этой перемене в нем которая, однако, скоро прошла.
Через года два после войны я встретился в вагоне с князем Святополк-Мирским. Он говорил мне, что в этот день огонь турок был так силен, что он, севастопольский георгиевский кавалер, такого огня не видел.
- Весь Орловский полк лежал, - говорил он, - и только три человека: Ласковский на правом фланге, Цуриков на левом и ваш брат в центре стояли как струнки. Ваш брат, кроме того, три раза спускался с горы ко мне, где я находился у перевязочного пункта, не желая подвергать жизнь находившегося при мне Великого Князя Младшего явной опасности. - Турки, - говорил он, - стреляли по нем, как по зайцу, и как его не убили, не понимаю.
Государь, ознакомленный уже с реляцией, когда прибыли к нему в Белу поименованные лица, пошел навстречу к отставшему от других брату с открытыми для объятия руками и сказал: - Здравствуй, молодец мой, произвожу тебя в генералы, беру в свиту и оставляю пока при брате.
В расположении нашем был не то дом, не то павильон, обращенный в столовую, где Великий Князь Николай Николаевич Младший, любивший иногда ужинать, стал иногда созывать некоторых лиц. Хорошо знакомый мне Душин, камердинер, пришел вскоре после взятия Шипки звать к ужину Кладищева; последний по духу товарищества, хотя и был мне начальником, а не товарищем, не пошел, и велел сказать, что еще занимается со мною.
Душин пришел вторично просить и меня, и этим возобновились на время почти прежние отношения с Великим Князем Младшим. Окружающие его любили осведомляться у нас о предстоящих наградах и позднее, однажды проболтавшись не во время, я получил от Главнокомандующего выговор через Кладищева:
- Скажи Анаше, чтоб не болтал у сына.
После первой неудачи под Плевной Великий Князь уехал в Белу к Государю, потом на позиции, и нам вскоре было приказано перейти в Горный Студень, где долго пришлось стоять обеим главным квартирам. Переход этот велено было сделать, не беспокоя города Тырнова, обойти его и сняться до зари, что и сделали. При сборах этих генерал Галл вдруг потерял свою слуховую трубку и был в таком отчаянии, что все приняли в нем участие и стали ее искать. После долгих поисков она была найдена, и эшелон до восхода солнца тронулся в путь.
Шли целый день, который был знойный, и на ночлег пришли только к заходу солнца. Здесь я испытал на себе действие чая на организм. От усталости я еле мог сойти с коня, а выпив 5 стаканов чая с лимоном, я был готов продолжать переход и утомления как не бывало.
В Горном Студне занятия наши увеличились и нам указывали на медленность. Артур Адамович нам выговаривал и, чтобы показать наш труд, мы, с разрешения Великого Князя, однажды пришли работать к нему в палатку. За алфавиты офицеров сели сам Великий Князь, Артур Адамович, Кладищев и я; поработав несколько часов, они убедились, что мы не бражничаем, и отпустили нас с доверием. У Кладищева стали болеть ноги и, когда Великому Князю нас было нужно, стал ходить за приказаниями я.
На это, казалось мне, штабное начальство "косилось". Великий же Князь принимал всегда ласково, отдавал приказания ясно, категорично и не сердился, если переспросишь.
Однажды, ожидая входа к нему, я сидел в столовом шатре и разговаривал с ординарцами. Вдруг две руки сзади закрыли мне глаза, я удивился, но по молчанию ординарцев догадался, что это "сам" и сказал: - Чувствую кто, - сам Главнокомандующий.
- Молодец, - пошутил Великий Князь и позвал к себе.
Писарь Никатов все чаще стал напиваться и во хмелю бранить нас с Кладищевым, который каждый раз просил "меня извинить ему". Мы работали до 12 часов ночи ежедневно, ночами же иногда тревожили нас флигель-адъютанты за крестами, посылавшимися Государем в части.
Во время стояния в Горном Студне ходили слухи по главной квартире, что Великий Князь, осведомившись после первых двух неудач под Плевной об обещании, данном Горчаковым Англии из Бухареста не переходить Балканы, ездил к Государю отказываться от командования армией. Этому обещанию приписывалась возможность для Порты оттянуть из долины Марицы часть войск и бросить их на наш правый фланг, где Главнокомандующий и встретил силы, на которые там не рассчитывал.
Когда наступили бешеные атаки Сулеймана-паши на Шипку, положение в главной квартире стало унылым; говорили, что у нас не хватит снарядов, что наши орудия и ружья не достигают неприятеля, тогда как наших бьют. Великий Князь зачастую сам сиживал на телеграфной карете, отдавая приказания, скакали ординарцы, Государь приезжал к нему несколько раз из своего расположения.
Ему, случалось, спешно подавали воду, говорили, что Систовский мост не имеет тет-де-пона, что мы можем быть отрезаны. В эти дни я раз или два, приходя к Великому Князю, заставал его окруженным чуть ли не всей главной квартирой и в простой беседе излагавшим наше военное положение. Из беседы вытекало, что "все, что можно было в человеческих силах сделать - сделано, что он давно предупреждал, что ему войск дают мало и что мы не выйдем из затруднений, пока войска не придут".
Он вероятно делал это для поддержания духа главной квартиры, и от него все уходили успокоенные, с верою в своего вождя и с любовью к нему. С того дня, как телеграф дал знать из Габрова, что генерал Дмитровский (Виктор Иванович), посадив своих стрелков по двое на лошадей, поднимается на Шипку, у нас стало надёжнее и спокойнее.
Перед взятием Ловчи и к штурму Плевны мы переходили два раза на несколько дней в деревню Радоницу. Кухня уходила на позиции с Великим Князем, и пришлось в этой деревне питаться чаем и кукурузным хлебом. После взятия Ловчи сюда приезжал М. Д. Скобелев, и я видел, как сильно повлиял на него этот жестокий бой, он был сильно расстроен и слезы невольно капали из глаз его. Мне он сказал: - Не сокращайте наград ни офицеру, ни солдату.
Во время штурма Плевны мне ночью пришлось по делу пройти в расположение императорской квартиры, и при этом случае я видел, как неустанно, не ложась в постель, генерал Рылеев (Александр Михайлович) сам сторожил Государя.
При передвижениях к Радонице, на ночлегах, в болгарских избах мы наблюдали, как ночами несли между собою информационную службу болгары; заснуть не было возможности почти всю ночь, кто-нибудь стучался в избу, входил болгарин, спешно, но тихо говорил что-то хозяину и удалялся.
В первый день штурма Плевны, мы были с Кладищевым на так называемой Царской батарее во время стрельбы по ней турок. Мы застали на ней генерала Непокойчицкого и Николая Николаевича Вельяминова, из коих первый обратился ко мне с вопросом, "не видят ли мои молодые глаза, какие войска двигаются вдали".
Ничего разглядеть нельзя было. Впереди батареи выставлены были для обмана туры, около которых земля была изрыта снарядами; проследив несколько выстрелов, мы удалились, чтобы не сделать из себя пушечного мяса.
После штурма Плевны говорили относительно брата, что он был послан Великим Князем удостовериться, взят ли Гривицкий редут, по которому мы продолжали стрелять, и что он для удачного исполнения поручения и остановки огня прошел туда и назад ползком. Зотов (Павел Дмитриевич) представил его к награде, а мы с Кладищевым прописали ему за это мечи на имевшийся у него шейный Владимирский крест.
В августе Дмитрий Петрович уехал к больной жене и так как я был статский малый чин (меня так и называли "малое наградное"), то штабные генералы воспротивились допущению меня к официальному исправлению должности, и временно назначен был моим начальником генерал Ефимович, бывший адъютант Великого Князя и помощник гофмаршала. Его заведывание канцелярию ознаменовалось для меня тем, что нам стали приносить чай в канцелярскую избу с вкусным хлебом и сдобными булками, которых я давно не видал.
К этому времени я приготовил производство юнкеров по всей армии, вышла большая тетрадь в три пальца толщиной, и я понес ее к Артуру Адамовичу. Почтенный генерал отнесся с недоверием к моей работе.
- Кто делал?
- Я.
- А как вы ошибок наделали?
- Не извольте беспокоиться, когда я имел сомнения в правах, я спрашивал Стефана и генерала Кучевского (Мартын Альбертович). Хотел Артур Адамович проверить, видит, масса, ворочал тетрадь и так и сяк, почесал за ухом, покряхтел и, наконец, подписав, поблагодарил за работу.
Приезжал в Горный Студень Государь Наследник с Ванновским (Петр Семенович), и нам опять нагорело за медленность, но мы категорически заявили, что "два человека скорее работать не могут, и что надо прибавить чинов". Нам никого не дали, но велели прибавить Рущукский отряд вне очереди.