Он знал, что лет им с Соней было одинаково — ему шестнадцать и ей шестнадцать. Только почему она пахнет юно, и нос у неё розовый. А он не чувствует уже, чем пахнет, и нос совсем пересох...
«Ты зачем схватила меня на руки, наглая девчонка? Я и сам ещё могу, да я ещё!..» - ворчал, вяло скаля жёлтые зубы, старенький Бакс на руках у шестнадцатилетней Сони, поднимающей его по лестнице с прогулки каждый раз на своих руках.
Никак не мог он понять, зачем она его таскает, он что, разве немощный старик?! Он охотник, бегун, спортсмен!
Да он же велосипед вместе с бабушкой возит! И вместе с сумками! Что она, в самом деле — с ума сошла?!
Бакс вспоминал свои былые дни, будто это с ним было ещё вчера, да так с тихим ворчанием и засыпал...
Никогда нигде не спал на улице, жил, как барин — у него было своё собственное кресло. У них в семье так было не принято, чтобы собака, друг, брат, родная душа — да на улице, в темноте и в холоде!
Бакс на вид был так похож на свою мать-далматинку.
Чудной был вечно: то изваляется на даче в саду, прибежит весь вонючий — никто не знает, как его теперь отмыть, куда положить, то со всех ног пустится бежать и пропадёт денька на три!
Бабушка изводилась, места себе не находила. Но он неизменно через трое суток в шесть утра приходил к её подъезду и жалобно скулил под окном, чтобы пустили обратно домой. Отсыпался столько же, сколько и гулял...
Они с бабушкой друг другу подходили, рука об руку искали приключений: каждый день на велосипеде гнали километров шесть-семь до дачи: она за рулем, он — сбоку, язык на плечо.
«Дама с собачкой! Возьмите левее! Едет автоколонна!» - предупреждал с ухмылкой милиционер в громкоговоритель.
Теперь хозяйка почему-то больше не гуляла с ним, не ездила, не играла. Бакс злился и часто лаял по пустякам. Не понимал, что это за скребущее чувство такое — будто косточка застряла где-то внутри глубоко?
Из открытой форточки пахнет летом, кошками, ветром...
«Где же поводок? Эй, хозяйка! Нас ждёт дорога, ветер в лицо! Ты где? Я что... Как это по-вашему? Пенсионер? Тащи свой велосипед, я тебе покажу, кто тут быстрее всех!» - полосовал густой пыльный воздух он басовитым возмущением.
- Тихо, тихо, Баксик. Всё хорошо. Пойдём потихонечку, я помогу тебе, - успокаивала его Соня.
Она теперь подросла, она теперь не тот буйный человеческий щенок, что задирал его от скуки, дергал за хвост и мотал, смеясь, за длинные уши.
Добрая стала, смотрит с заботой, с жалостью, не тревожит. Руки, вон, какие сильные... Носит его, терпит, не устаёт совсем будто...
Бакс медленно гонял свои мысли тусклым стариковским взглядом из угла в угол комнаты, рассеченной плотными закатными лучами. Много было времени для этого теперь, «на пенсии».
Всё никак было ему не понятно, как это у них на земле устроено время. Почему оно для всех идёт по-разному. А во времени он кое-что понимал, он ведь мальчик был смышлёный.
Знал что вон на стене Часы щелкают надоедливо, трясут своим маятником, нагоняют сон — это прибор для того, чтобы знать, сколько тебе осталось от Сегодня.
А вон там, на дальней — бумажный, с квадратиками листок — это Календарь. Он для того, чтобы знать, сколько тебе осталось до поездки на дачу, или до прихода шумных гостей на праздник.
Когда все листки закончатся — его снимут, повесят новый. А в этот день поставят Ёлку. Её ронять ни в коем случае нельзя! В день Ёлки начинается Год.
Это всё было очень удобно устроено, и от этого он знал, что лет им с Соней было одинаково — ему шестнадцать и ей шестнадцать.
Только невдомёк было, почему она пахнет юно, и нос у неё розовый. А он не чувствует уже, чем пахнет, и нос совсем пересох... И спать хочется, поспать бы...
И снилось ему, как бешено гонит он во все свои лапы сквозь арку густо посаженных деревьев, тащит за собой и велосипед, и любимую бабушку.
Быстро, хлёстко меняются перед глазами кадры: ветка — солнце, ветка — солнце, ветка — солнце... Дует в морду чёрно-белый ветер...
*****
«Эх, старичок мой! Доездились мы с тобой, докатались. Как же теперь, для чего бодрость наша? Куда девать искры в глазах?» - думала бабушка Люда, хозяйка Бакса, давно лёжа в соседней комнате.
Переломы бедра в таком возрасте заживают нелегко. Мама, вон, её тогда так и не оправилась...
Вынужденная резкая необходимость отказаться от активности стала ударом в самое сердце. Слегла. И в забытьи, так же, как и Баксик её, думала, петляя взглядом по вечерним отсветам на циферблате часов.
О том, почему так странно идёт время на этой планете. Почему тело стареет вперед души. Почему с каждым месяцем разрыв этот становится всё сильнее ощутим и оттого так тревожит...
Вчера ещё взяла она себе щеночка. Вчера ещё внесли в её дом маленькую черноволосую внученьку. И вот уже того гляди она упорхнет, уедет в свой институт.
А вон, в соседней комнате ворчит её верный спутник, защитник-старичок. Не может сам ходить, лапки не держат от времени.
Кажется, будто дело не в старости вовсе. Это на поверхности Земли что-то такое произошло, что воздух стал похожим на кисель: пыль в солнечных лучах комнаты не может осесть вниз сквозь такую густоту, стрелкам тяжело отщелкивать минуты, а ногам тяжело ходить.
Думала бабушка Люда, закрывая глаза в усталой дремоте:
«Да и встану я, и заживёт всё однажды. А Баксик-то уже не может ни ездить, ни даже ходить, не запинаясь. Куда же мне спешить? Полежу ещё...
Интересно, а почему на самом деле мы тогда с ним упали? Может, это ноги мои стали медленнее, чем разум, не вошла в резонанс душа с телом? Вот и толчок, вот и падение...
А может, уже слишком быстр для нас чёрно-белый ветер...»
*****
- Соня! Принеси утку! - услышала Соня из комнаты.
Пошла, отвлеклась от зудящего хаотичного роя раздумий в голове. Нужно было ухаживать за бабушкой.
На улице бесцельно шатались ровесники, никто их ни к чему не принуждал, пока шло привольное лето.
У них в семье никогда не потакали праздности и лености. Бабушка была строгой, всю жизнь преподавала русский и литературу, научила её, что «мы не все», «делу время, а потехе час», учить, читать, писать, думать, стремиться...
Сейчас она нуждалась в помощи. Нуждался в ней и старенький Бакс, перед которым часто было так стыдно за то, что любила его меньше, чем своих собак, за время, когда она его бездумно и беспричинно задирала и обижала. Просто так, от детскости своей, от любопытства — где границы его терпения?
Терпение... Страшное слово какое. Если бы знать, в каком источнике его добывают, ходила бы туда тайком и приносила бы его себе по блюдечку.
Наверняка оно похоже на смолу или нефть, и пока будешь добывать его — вся изведешься.
Так хотелось к маме с папой. Но они были в деревне, а ей необходимо было оставаться здесь. Здесь была школа, здесь дорогие старички нуждались в её помощи.
Когда луна заглядывала своим огромным насмешливым взглядом сквозь тонкую штору открытого балкона — хотелось завыть...
От тоски? Ну нет, ведь всё же было правильно — ты моложе всех, ты сильнее всех. Пора и тебе показать, что ты достаточно подросла для того, чтобы быть ответственной и заботливой.
Выть хотелось от стыда, что злишься на них, беспомощных, которым и так досталось. Казалось, что как бы ни старалась, не удастся скрыть это чувство, которое должно быть присуще только слабакам... Что вот-вот его заметят. Опускала глаза.
Иногда хотелось стать Баксом на денёк — сбежать из квартиры со всех своих собачьих лап, денька на три...
Надышаться ветром, нахвататься репьёв! Вернулась бы потом, конечно. Ведь нас не учили бросать своих.
Лунный желтый глаз лишал сна. Старички посапывали. И думала Соня, стоя на балконе:
«А почему это время так странно течёт на этой планете? Почему оно быстрое такое? И вроде бы, у нас на всех одни часы и один календарь...
Но я будто бы не успеваю дорасти до Сегодня, а всегда отстаю. Моргнула только глазом, а день безвозвратно пролетел. Уснула ненадолго, а Баксик уже седой старичок, уже не кусается, а снисходительно позволяет мне его придержать...
Только бы не уснуть, только бы не сомкнуть глаз. Вдруг тогда я снова ничего не успею. Стрелки крутятся, как бешеные, листки календаря срывает со стены будто воздушной пушкой...
Луна, не смотри! Луна, отвези меня к мамочке!»
Стыд уходил. Любовь к своим всегда побеждала. Бабушка не учила сдаваться, падать духом. Им, дорогим старичкам, ведь бодрость сейчас была гораздо нужней!
В полумраке разглядывала она поседевшую шёрстку Баксика: черное пятнышко — белый воротничок, чёрное пятнышко — белая полоска... А ведь чёрных пятнышек-то на его груди было куда меньше, чем белого. А ночи летом куда короче, чем дни...
Утро встречало её уснувшей с улыбкой. Она улыбалась от того, что хоть и медленно, и трудно — но ей снова удалось одолеть уныние, трусость и страх. Всё так, как и учила бабуля.
- Эй, вставайте, старички! Скорее! Доброе утро, бабушка Люда! Баксик, гулять! Мы ещё побегаем с вами, мы ещё поездим! Всё пройдет, родные! Ну чего ты, ворчун? - смеялась она, торопясь с ним по лестнице вниз.
И мелькало в глазах черно-белым ветром: перила — солнце, перила — солнце...
Автор СОФЬЯ САМОРОДОВА
