1222 год. Вторая половина. Монголы побеждают алан и не задерживая конницу в предгорье, идут на Север. На Дону и Кубани против половцев открывается широкий фронт.
Вожди не знают, что делать. Люди, куда бежать.
Общее начало ТУТ. Подписка на ТЕЛЕГРАММ (Приоритет!)
Продолжение. Предыдущая часть (и стрелы о камни) чиркают ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
Кто не знает цену себе, за того её назначают
Хороший товар не нужно хвалить. Хороший товар сам хвалит себя, и торговца. А у хорошего торговца бывает всё, кроме плохого товара.
Многих, (очень многих!) на базар приводят жадность и лень. Неуемное желание быстрее нажиться, не прилагая труда. Не важно на чем. Продавать горшки или торговать люцерной. Корыстолюбцев не занимает товар и его свойства. И куда важнее кошелек покупателя, чем его интересы. Жалкие прилипалы, день и ночь они жужжат вокруг почтенных людей. Стараясь быстрее всучить то, что так быстро всучили им. И живущие в тени торговли, бросают на неё тень.
Вечная досада базара, и его вечный смех.
Прозябая в грезах, скороспелые ленивцы мечтают о времени. Когда всё это наконец кончится, и начнется настоящая жизнь в богатстве. Не подозревая, что торговля это и есть жизнь, и нет ничего ценнее времени. О котором не мечтают, но которым пользуются. И которого не купишь ничем.
Стоит ли удивляться, что небрежный не собирает достатка. Скучающий разоряется. А торговец, незнающий о товаре всё, сам им становится.
Самир аль Амини знал о товаре всё. Настолько. Что его сведения сами были товаром. Беседу ценили не меньше сделки. А за советы платили золотом. Аль Амини происходил из старых денег. Древнего дома александрийских торговцев, выстроенного на работе с самым сложным товаром на свете.
Самир аль Амини торговал людьми.
Крокодиловы слёзы
Когда людоеды пускают слезу, людям пускают кровь
Арабы.. давно не воюют
Сказал собеседник.
Чуть суетливый (плавность усваивается не раньше трех поколений) представитель новой Династии Аюбидов. Высказавший известное всем. Богачи покупали сыновьям государственные должности. Или торговали. Или не занимались ничем. Но в войска не шли. Представляя военную службу уделом пришлых рабов и своих оборванцев.
Вылепить нечто сносное из детей бедноты, пытались еще Фатимиды. Сулящие простонародью выгоды жалованья, и избавления от лишних ртов. Но приступая к делу, они не спрашивали советов, и дела не сложились. Приходя служить, арабы приносили больше хлопот, чем толку.
Приходилось нянчиться.
А меряться силой с тюрками (не говоря о франках), составленные из арабов отряды не могли. Разбегаясь раньше, чем до них добегали враги. Притом что оказывая им все больше услуг, власть выдвигала все меньше требований. Как это бывает в жизни, и с чувствами. Да и домашние рабы - арабы (не мусульмане!) умели незаметно стать любимцами семьи.
Так, что было не понятно. Кто кого купил, и кто кому служит.
Справедливости ради, арабы оставались в пеших частях. Поддерживая знамя (и имя) самых успешных покорителей мира. В пехоте, жителей Мисра (Египет) и Сирии подкрепляли чернокожие обитатели с Юга. Но чем больше их становилось, тем внимательнее становились они.
Между воинами возникало множество разногласий.
Делавшим поножовщину явлением частым. Число пехотинцев из Судана ограничивали вынужденно, а легкую конницу набирали из кочевых берберов. Их было слышно издалека слышно, но франкский строй они не держали.
Встречалось много армян. Плененных в сражениях и селениях Малой Азии. Они были неплохи, но себе не изменяли в главном. Армянин слишком ценил собственные дела, что-бы ставить выше них чужие.
Как сакалиба.
Реки этих голубоглазых северян, когда то переполняли невольничьи рынки от Андалузии до Багдада. Закрывая ненасытные потребности гаремов и кухонь, отрядов и рудников. Сакалиба ценились высоко, дела благодаря им процветали. А деловой человек чувствовал под ногами твердь, а в руках золото.
Благоденствие рухнуло, когда север поклонился Кресту.
Запретившим правителям продавать своих в рабство. Полноводные потоки иссякли, а редкий ручеек пленников уже не наполнял бездонных утроб. Древние дома пришли в запустение, целые династии разорились. И потомки торговцев чужими детьми, продавали своих. Семья Самира смогла пережить бедственные годы только оттого, что здесь знали о товаре всё.
Даже то, что он может закончиться.
Аль Амини выходил из отцовской тени, когда сакалиба появились на рынке вновь. В заметных числах. Их поставляли неведомые многобожники (грех!), получавшие плату грабежом земли, за помощь её правителям. Пленников пригоняли в гавани далекого моря, сбывая даром (мошенникам!) купцам из Венеции. У тех тоже был Крест, но какой-то другой.
Отчего и торговать единоверцами, во грех не вменялось.
Несколько десятков (сотен) сакалиба, Самир приобрел. Изучив поведение полностью. Потому что хороший торговец, должен знать всё о товаре. Особенно если товар хорош. Сакалиба были хороши. Превосходны!
Люди, которым он о них рассказывал (покупатели), путали. Перенося описание рабов на народ, из которого они взяты. То же самое, что судить о небе по его отражению в луже. Народы и их характеры не интересовали Самира.
Самира интересовали рабы.
Выносливые, очень. Способные выживать в невыносимых условиях дольше нубийцев. Крепкие, они с легкостью мирились с участью, приспосабливаясь к капризам судьбы. Но так же легко принимали за Божью волю, её противоположность - человеческий произвол. Сакалиба предпочитал подстроиться к обстоятельствам, нежели противостоять им.
Даровитые во всём.
Они могли быть лучшими поварами в приготовлении чужих блюд. Свои удавались хуже. Схватывали на лету. Их не нужно было учить пению. А истории ими пересказанные, оказывались интереснее ими услышанных. Еще.. сакалиба чувствовал другого человека насквозь. Зная всё о нем с первого взгляда. Дом Самира постигал это умение поколениями, а они с ним рождались.
В каждом сакалиба текла могучая и плавная река, но каждая в свою сторону. Для этого места (рабства) эти люди были слишком разобщены. Несчастья их не сближали, а власть портила. И принимая её вид, они совершенно не усваивали назначения. Стоило кого-нибудь возвысить, и он так превозносился над товарищами, будто дышит с ними разным воздухом и ходит по разной землею.
Почитая себя человеком иного рода, если человеком вообще.
Ни одной глупости не упуская, и до любой гнусности опустившись. Теснил, унижал, бранился. Распускал руки и ноги. Требовал одобрения и искал лести. Чтобы бесстыдства признали скромностью, низость - благородством, черствость - добротой. В конце он и вовсе переставал замечать людей, а дела хозяев считал своими. Проявляя исступленное рвение в них.
Дождавшись, пока раб надоест всем. Самир находил проступок и возвращал ему прежнее положение. А на его место ставил того, кто от него более всех натерпелся. И.. все повторялось. Униженный сносил издевательства прежних товарищей со стойкостью героев румских книг. А возвышенный возносился.
Пеший сакалиба доходил дальше конного тюрка. Но два тюрка приводили на рынок сто сакалиба, потому что умели действовать сообща. Еще сакалиба много хуже держались в седле, и создать из них хорошую конницу было дорого и долго. А хороший торговец мерит прибыль не в деньгах, а во времени.
Пошел слух..
Миср зашептался. Что неведомые многобожники, наполнявшие сакалиба венецианские трюмы, сами в них оказались. И ими уже вовсю торгуют на Крите.
Хорошо бы не упустить товар
Задумался вслух собеседник
И найти человека способного.. оценить. Чего этот товар стоит
Мужчины сменили тему и не коснулись низменного.
А слуга одного, передал слуге другого туго набитый мешок. Следующим утром Самир отправился в путь. И вскоре чайки, громко приветствовали его на Крите. Еще громче хохотал Большой Энцо. Огромный венецианец с окладистой бородой и неохватным пузом. Распахнувший старому знакомому объятия.
Законов обхождения, невоспитанная падаль не знала вовсе. И тепло поздоровавшись, они тут же отправились в недра хищных галер. За товаром. Самир старательно отводил глаза от гребцов. Признав своего (мусульманина) они ловили его взгляд и громко вопили. Надсмотрщики взялись за кнуты, Аль Амини спрятался за молчанием.
Если ты не в силах дурного изменить, незачем его разглядывать.
Трюмы врезали густым запахом и крысиным писком. Верный слуга (нубиец!) желудка не удержал и посматривал на хозяина виновато. А Большой Энцо зарычал от удовольствия, как феллах чьи семена проросли в удобрениях. Темнота дышала спертостью гнилой воды, крысиной шерсти, немытого тела и нечистот. А еще оттуда веяло смертью. Древняя уловка перевозимых рабов, не выдающих тел, чтобы получать за них хлеб.
Узкий трюм был долог и светили оттуда только глаза. Узкие, тюркские и внимательные. Фонарь выхватил лица. Одни мальчики. Юноши, отроки, дети. То, что последние не превратились в живые (и неживые) скелеты. Говорило, что взрослые заботились о них даже там, где взрослых не было.
Опасные люди. Опасны все кто заботится о своих.
Некоторых он выбрал, и купил сразу. Вечером их отмыли, одели в чистую ткань и посадили за стол с господином. Слуга подавал хрустящее мясо с травами, чтобы ожило тело. И подливал запретного (!), чтобы развязать языки. Не узнав как человек стал рабом, не узнаешь каким он рабом станет.
А стали они рабами вот как.
На пиру похмелье
Раб не бывает добрым. Раб бывает добрым рабом.
Той гремел десятые сутки. Губы устали от кумыса, глаза от плясок. Рабы-колодники не хотели есть, и вся челядь славословила ханов. Данилу сравнивали Шаруканом, а Юрия с самим.. Боняком. И ведь было за что!
Без боя взять столько..
В (краткие) просветы от хмеля, предводители бегали проведать повозки. Не уставая любоваться золотом и примерять одежды. А как извивались танцовщицы в облегающем шелке.. Как на них блестели тяжелые серьги..
И как они улыбались при том.
И всё это мне принадлежит! Моё это, всё! Даром! За каких-то аланов. Воды чужого колодца. Ветра чужой степи. Ликовали ханы: Юрий Кончакович, Данила Кобякович и сын Юрия - молодой Татаур. С нарядным поясом и безоблачной жизнью. Чьи подвиги уже воспевали.
Хотя он еще их не совершил.
Кумыс пенился в церковных Чашах. И едва-ли вместе (с ним) входила мысль, - если ты взял чужую чашу. То и пить из неё придется до дна.
Пир гремел, уходить не хотелось. Хотя кошевые и старики начинали ворчать, что скот подъедает зимники и стадам пора на айлаги (летние кочевья). Ханы кивали, но вместо ответа, собственноручно подливали просителям. И умиленные старики слезились. Чуточку внимания, немного хмеля
Много-ли старому надо для слёз..
Беспокойство пришло с погорельцами. Прорвавшимися в шатры сквозь веселую челядь. От них ханы и куренные узнали, что.. все вежи южнее реки (Кубани) сгорели. А все люди истреблены. Чему не хотелось верить, вырываясь из блаженного забытья.
НО! Погорельцев становилось больше, и по лагерю пошел гул.
А после не вернулись дозоры. А из посланных их проверить, возвратился один. Без головы и привязанный к лошади. Сметая всё, татары катили по степи валом. И скарб пришлось бросать.
Всё погибло..
Золото, камни, монисты. Позабытые в суете отступления невольницы, радовали облегающим шелком других. Какая разница серьгам, в чьих ушах звенеть. И рабыне, перед кем извиваться.
В среднем течении (Кубани) толпы кое-как удалось собрать в строй.
Толку не вышло.
Едва горизонт посерел сталью монгольских тысяч, рыхлое половецкое воинство разбежалось. И кулюки (удальцы) хохотали, наблюдая как конюхи уносят зады. Теряя седла и торбы. Строгий Джэбэ-нойон! Которого и улыбающимся (то) сроду никто не видел. И тот смеялся до слёз. Много было битв, но таких..
Ибн Ал Асир по-арабски ироничен:
Тут стали они (Татары) нападать на них раз за разом. И отобрали у них вдвое против того, что (сами) им принесли
А Лаврентьевский летописец по-русски прост
Приде неслыханная рать: безбожнии Моавитяне, рекомыи Татарове, придоша на землю Половецькую. Половцем же ставшим, Юргий Кончакович бе болийше всих Половец, не може стати противу лицю их; бегающи же ему, и мнози избини быша, до реки Днепра.
Разойдясь широким охватом
Монголы бросили беглецов под мечи и копыта. Уцелела небольшая часть на лучших конях. Ведомая к лесу, неизвестным удальцом в нарядном поясе. Абага-мэргэн бьющий суслика в норах, не спешил натягивать лук. Казалось, Нарядный ушел, когда стрела впилась в плечо и руки выпустили поводья.
Беглецов скрыла чаща, ловить их не стали. Жрать захотят - выйдут, или там сдохнут. Монголы собрались у костров, ели мясо и смотрели на танцы красавиц.
Из лесу вышел человек, которого дозорные привели к полководцам.
Я раб
Представился он.
Из чего следовало, что верности от него ждать не стоит. Потому что для верности нужна длинная воля, а длинной воле свободный выбор. Но от рабов и не ждут верности, от рабов ждут пользы.
Сохраните нам жизнь.
Попросил раб
Мы выдаём вам хозяина
Молодого Татаура вытащили из леса и бросили монголам под ноги. Где ослабевшего, израненного юношу - умертвили. А пленников..
ЮАНЬ ШИ:
Дошли и встретились с их (кыпчаков) главарями Юрием и Татауром, которые как раз собрались вместе у реки Буцзу. Субэдэй пустил воинов в решительную атаку, рассеял и разогнал их людей.
Был поражен стрелой сын Юрия, который сбежал в леса. Его рабы явились к монголам с донесением. И сына Юрия схватили. Остальные целиком покорились монголам.
Служивших половцам пленников взяли в союзники (хашаром).
Всё равно у раба нет собственной жизни, какая ему разница за кого её отдавать. Наступил черёд веж.
Смерть кощея
Когда приходит новое, старого не щадят
Кышлаги (зимовья) Сугурова коша сочились зеленью в донских низинах. И девять каменных изваяний, гордо взирали на пришельцев с возвышенности. Они стояли давно и чего только не видели. Кошевой был стар. Настолько, что сыновей его уже и не помнили, а внуки забывали себя. Кожа старика просвечивала на солнце, голос дрожал как крылья у мотылька.
И только ум оставался крепок.
Кочевье слушало его беспрекословно. Соседи прислушивались уважительно. И сам хан Юрга (Юрий Кончакович) Сугура чтил. Родился кошевой в серые дни, во время злое. Когда урусы Кровавого Буладемира (Владимир Мономах) ежегодно устремлялись в степи. Вырезая вежи до последней овцы.
И земля опустела.
Солнце сделалось черным, а народ убегал босым. Тогда и появился на свете Сугур. Про которого говорили, что его глаза никогда не плачут. Потому что видели всё. А когда слёзы увидят в них - всё завершится.
Вежей заправлял правнук Бынгоба. Свирепый батыр в сабельных шрамах, умевший одной рукой удержать жеребца и не сдвинуться с места. Знавали руку Бынгобы урусы.. Огузы знавали.. Булгары помнили. В походах он бывал, и пленные в коше водились.
Одна из них, полоумная чага (невольница), бесцельно бродила между холмами и разговаривала с собой. Берендейку эту взяли в Поросье. Когда пожалев серебра, урусский князь-наниматель расплатился полоном. Земля была не его. Чужая.. А чужого жалеть, своего не хватит.
Детей чаги забирали женщины. Внимание на неё обращали мужчины. Отчего она с голода и не сдохла. Каждый год рожала и быстро сошла с ума. Одно другому не препятствовало. В свободное (от внимания) время, берендейка бродила между курганами. И жаловалась на что-то кому-то.
Молчаливые всадники обошли её кругом, но трогать не стали. Оборванка смотрела в себя и явно была сумасшедшей. Не то что изваяния, от которых веяло мертвечиной и властью.
У подножия тлели жертвы, роились мухи. А в куче костей попадалось разное.
Конюхи не выставили дозоров. Многих взяли со сна. Других с удивления. Слишком сытно кормили степи. Слишком робкими были враги. Осторожность покорилась беспечности, а беспечность - воле. Длинной воле.
Довольно цокая, монголы любовались бесчисленными стадами. Их (теперь) стадами, как и всё. Хмурый сотник и тот не сдержал восхищения, разглядывая долину реки, где сами воды казались сладкими. Здесь они и встретили необычного человека. Оборванный до колена, босой. Он не касался земли подошвой, ковыляя на боковых стопах. Отчего кости ниже колен изогнулись, а ноги вывернуло как колесо.
Человека привели к нойону, где переводчик спросил, - кто он?
Колодник. Максим.
Почему ты так ходишь?
Терние.
Максим сел на землю.
И обоими руками приподнял пятку. Откуда торчал пучок вросших волос с конской гривы. Монголы переглянулись. Боголов (рабов) они знали, но такой ловкости в рабовладении нет. Хотя в их степях и бежать было некуда.
Колодника спросили, чего он хочет для своих мучителей. Намекая, что пожелания выполнимы. Максим схватился за голову, заволновался. Сбежал к реке, снова подковылял на пригорок. Ответа у него не было, да ответ и не нужен. Когда у задающих вопросы, он есть.
Звука не проронил кошевой. Не прикрыл глаз, когда пришельцы кидали в горящие кибитки тела удальцов. Зарезали как овцу избитого силача Бынгобу. И всю его (Сугура) кровь вылили в пыль. И не такое помнили степи.
Буладемир был страшней.
Нойон смотрел на старика, старик на нойона. И (едва-ли) кто уступил, если бы возня не началась на кургане. Где кости сторожил волкодав Алдай. Свирепый пёс, отец всех щенков и гроза всех стай. Неспешным бочком, к нему подбирался невесть откуда взявшийся серый. Волк слишком большой для тех, кого в этих степях встретишь. И Алдай.. завалился на спину, подставив брюхо.
Серый убил его слишком просто и занял холм. А из закрытых очей Сугура скатилась слеза. Когда глаза видели всё, кто их удержит открытыми.. Отделив от девиц, юношей сбили в толпу у дороги. И дождавшись несчастных из других кошей, погнали гуртом к морю.
Вежу умертвили, остались только колодники. Которым бросили деревянную дощечку. Объявив, что они освобождены людьми великого хана, посланного Небом наказать вселенную за преступления. Монголы ушли, а колодники остались. Обездоленным некуда уходить. Никто их (на земле) не ждет. А свобода от рабства только названием и разнятся.
Максим с Берендейкой старого кошевого и закопали. Даже в сказках бессмертные кощеи умирают.
А в жизни бессмертных кощеев - нет.
Подписывайтесь на канал (и на ТЕЛЕГРАММ!) Продолжение следует..
Поддержать проект:
Мобильный банк 7 903 383 28 31 (СБЕР, Киви)
Яндекс деньги 410011870193415
Карта 2202 2036 5104 0489
BTC - bc1qmtljd5u4h2j5gvcv72p5daj764nqk73f90gl3w
ETH - 0x2C14a05Bc098b8451c34d31B3fB5299a658375Dc
LTC - MNNMeS859dz2mVfUuHuYf3Z8j78xUB7VmU
DASH - Xo7nCW1N76K4x7s1knmiNtb3PCYX5KkvaC
ZEC - t1fmb1kL1jbana1XrGgJwoErQ35vtyzQ53u