Последние несколько дней были особенно тяжёлые. Всё смешалось: эмоции, переживания, мысли, догадки, воспоминания, попытки хоть немного работать. Невозможность сконцентрироваться, собраться, настроиться. Полная расфокусировка внимания, невозможность даже на минуту удержать в голове то, что только что прочитала или увидела. Устала. Ушла вечером гулять с Никитой в сквере недалеко от дома. Там фонтаны, по ним можно бегать, Никита обожает это место. А я просто села на скамейку под раскидистым деревом, смотрела на счастливого Никиту и старалась остановить поток мыслей.
Сначала я чувствовала только боль. Потом стало очень грустно. Потом навалилась слабость. А потом, глядя на Никиту, я вдруг увидела другого своего сына. Перед глазами как будто встали два ярких воспоминания, таких ярких и живых, что перехватило дыхание.
Вот первое: я сижу дома и держу на руках трёхмесячного Гошу. У нас за плечами - отделение патологии новорождённых, реанимация, больница, и вот уже - первый месяц дома. Гоша только что поел. Ест он немного и только из бутылочки. Грудь не берёт, у него гипотония, ему по-прежнему очень тяжело сосать. И вот он поел, уснул и вдруг... перестал дышать. Я смотрю на своего ребёнка, уставшая, измученная, напуганная, ничего не понимающая, и вижу, как его крохотное личико начинает сереть. У Гоши до сих пор - ни одного диагноза, ни одной внятной и логичной причины, почему с ним происходит то, что происходит. Есть подозрение на СМА. Есть подозрения на последствия инсульта. Есть подозрения на ядерную желтуху или гемолитическую болезнь новорождённых. Но чёткого, понятного, логичного диагноза нет. А значит, нет ни прогнозов, ни перспектив, не понимания, как и чем его лечить.
И вот этот малыш, любимый и беспомощный, которого я не оставляю одного ни на минуту с того дня, как его перевели из реанимации, вдруг начинает умирать у меня на руках. Я делаю всё, чтобы защитить его от смерти, но смерть приходит и забирает его прямо у меня на руках. Те несколько секунд превратились в вечность: лицо посерело пятнами, треугольник от носа до подбородка стал прозрачным, кожа под глазами начала синеть. Это произошло практически мгновенно.
Я звонила в "скорую", поднимала Гошу вертикально, растирала спину и грудь, трясла, шлёпала по щекам: не помню, что ещё и в каком порядке я делала. Гоша задышал, "скорая" приехала за несколько минут, ему что-то впрыснули в ротик, что-то вкололи. Он проснулся, поморгал сонными глазками и тут же снова уснул: бодрствование тогда давалось ему тяжело. Врач полистал Гошину медицинскую карту, посмотрел на меня сочувственно и сказал: "Это может повториться. Мы не знаем причину". "Что же мне делать?" Врач подавил инстинктивное движение плечами: "Хотите поехать в больницу?" "Нам там помогут?" Врач помотал головой. Никто в целом мире, ни один врач, не мог тогда нам помочь. "Если что-то случится снова, звоните сразу". Я кивнула.
С того момента ничего в моей жизни не может меня ранить. Ничего не может причинить мне боль сильнее, чем любимый ребёнок, умирающий у меня на руках. Нет ничего страшнее, чем это чувство беспомощности, ужаса, оцепенения и огромной любви, разрывающей сердце. Даже моя любовь, бесконечная материнская любовь, была тогда совершенно беспомощна перед этим страшным серым цветом, на моих глазах пожирающим его крохотное личико.
Никита по-прежнему играл в тёплой воде фонтанов. Визжал, смеялся, с разбега влетал в тёплые струи. Я вспомнила, в каком состоянии пришла в сквер всего несколько минут назад и вдруг ясно почувствовала: ничто в мире больше не сможет причинить мне такую боль.
И тут я увидела второе воспоминание: Гошке семь или восемь месяцев, он лежит в кроватке и перебирает свои пальчики. Всю свою жизнь он вот так лежит. Он умеет только перебирать свои пальчики и изредка издавать слабые мяукающие звуки. Мы с ним ни разу не встречались взглядом. Врачи ставят ему ангиопатию сетчатки и частичную атрофию зрительного нерва. Гоша смотрел всегда куда-то в пространство между моим и его лицом, но никогда не встречался со мной взглядом. И вдруг это случилось.
Он оторвал взгляд от пальчиков, как всегда посмотрел в пустоту, будто пытаясь взглядом до меня дотянуться, и вдруг - дотянулся. Он смотрел прямо на меня. Не отрываясь. А я смотрела на него и не шевелилась. Он несколько раз моргнул своими длинными ресницами. Сомнений не оставалось: он смотрел прямо мне глаза, и впервые в жизни он меня по-настоящему видел! Не пятном, не расплывчато. И тут Гоша в первый раз в жизни улыбнулся! Широко, беспечно, искренне и очень счастливо. Я не могу передать, какое безграничное счастье я почувствовала в ту минуту. После всех этих месяцев тревоги, обследований, реабилитаций, страхов, бессонных ночей, диагнозов, после полнейшего непонимания, что нам, родителям, делать и как дальше жить, я вдруг почувствовала счастье. Я счастлива быть мамой этого особого ребёнка. А этот особый ребёнок счастлив просто быть нашим сыном. Ничего больше не надо для счастья: ни первых шагов, ни первых слов, ни отличных оценок, ни школьных грамот, ни медалей, ни дипломов, ни премий на работе. Да, я, конечно, хочу, чтобы мой ребёнок развивался, умел ходить и говорить, но для меня эти навыки больше не имеют значения. Он счастлив! Мой ребёнок может чувствовать счастье! Что ещё может сделать меня счастливее?
"Мам, можно я сяду в фонтан?" "А?" - воспоминание мгновенно растаяло от звонкого Никиткиного голоса. "Можно я сяду в фонтан?" "А давай!" - и я чувствую, что от напряжения последних нескольких дней не осталось и следа. Та Гошкина улыбка восемь лет назад расвеяла всё напряжение окончательно. Моё счастье со мной. Моё счастье внутри меня, что бы сейчас ни происходило вокруг.