Осень нынче выдалась дождливая. Хмуро и тоскливо на улице. С самого утра непрекращающийся дождь, мелкий, холодный, противный. Так и на душе у Пистимии, тоскливо и зябко. Поселилась в их с Федором доме какая-то тревога. Иногда, сидят за столом, ужинают, а потом вдруг замолчат и кажется прислушиваются, каждый к чему-то своему. Олюшка только и веселила их. Девочка получилась у них не по годам умненькая. Бывало иногда смотрит на них такими взрослыми глазами, будто понимает, что мамку с папкой тревожит. Сны тревожные и страшные так и не отпустили Пистимию. Снилась ей бабка Ефимия, раньше ругалась, а в последнее время только стояла с печальным взглядом, да слегка покачивала головой. Пистимия просыпалась, будто выныривала из сна и тревога, поселившаяся в душе, не давала больше заснуть. Тревожилась бедная за всех, за Олюшку, Федора, в последнее время раны еще больше стали беспокоить его. Сколько раз просила:
-- Федя, давай посмотрю, облегчу боль, -- но он категорически был против.
-- Нет, нет и нет, ты что придумала? Чтобы я прошедший всю войну стал лечиться у знахарки, да еще у какой, у собственной жены? Ты мне Пистимия брось эти твои штучки, ведь просил же.
-- Да что ты Федя, я ж как лучше хотела, что б ты не так мучился. Я ведь вижу как тебя иногда боль скручивает.
-- Все моя дорогая жена, больше мы к этому вопросу возвращаться не будем. Сказал как отрезал.
Федор Морозов прошедший войну получил два серьезных ранения, после которых так и не оправился до конца. Первое ранение он получил под Новочеркасском, когда гнали из города немцев. Осколочное ранение сбило его с ног. В горячке не понял, еще продолжал бежать, а потом все почернело перед глазами. Очнулся уже в госпитале, перевязанный весь, грудь саднило от боли, но крепился, только зубами скрипел, но не жаловался. Посекло грудь осколками, а один так и остался у сердца. Доктор, который оперировал, так и сказал:
-- Не можем достать, близко к сердцу, ну ты не переживай, люди и с этим живут. Хотели домой списать, да Федор заупрямился.
-- Немец родную землю топчет, а я домой? Не бывать этому, пока могу оружие держать, буду воевать. И воевал, хорошо, героически воевал, за что был награжден медалями за отвагу. Второе ранение получил как раз в конце войны, ранило в ногу. Конец войне праздновал уже в госпитале. Долго залечивал Федор раны, после последнего ранения стал он прихрамывать на больную ногу.
Сидел Федор, у горячей печурки, курил самокрутку в поддувало и вспоминал своих друзей фронтовых, кого уже не было на этом свете. Помнил, как терял их друзей своих в боях. Как потом пил сто грамм фронтовых за помин души. А в израненном сердце такая тоска была. Знал Федор, что не долго ему осталось топтать эту землю, после одного случая. А случилось это по лету.
Как-то возвращался Федор из лесу, ходил за орешником, плетень подлатать и вдруг краем глаза увидел между деревьев тень какую-то, присмотрелся, а тень исчезла.
-- Видно показалось, в лесу чего только не, кажется, -- подумал он. Второй раз увидел тень, когда в коровнике убирался. Опять краем глаза увидел, как мелькнуло что-то в сарайке и исчезло на улице. Федор кинулся к двери и увидел старуху, сгорбленная она брела в своих черных одеждах опираясь на свой страшный посох.
Теперь старуху Федор видел часто. В поле выезжал и там ее видел бредущей по пшеничному полю, в лес ходил и там между деревьями. Тенью старуха стала ходить за Федором. Однажды он крикнул ей:
-- Что ж ты костлявая не забираешь меня? А старуха рассмеялась своим страшным смехом и прохрипела:
-- Скоро, скоро приду за тобой -- и исчезла, только отдавался в ушах ее страшный смех.
Пистимия стала замечать за мужем : печаль в глазах, задумчивый стал, Олюшку все по голове гладил.
-- Федя, что с тобой, скажи? Сколько раз она допытывалась у него, что гложет его больное сердце?
-- Все хорошо, не переживай, все нормально. Но Пистимия видела, что не нормально с мужем, похудел, и виски посеребрились. Потеряла покой Пистимия, да и сны еще эти, спать не давали. Бабка Ефимия все реже стала сниться, а вот себя теперь она стала видеть чаще все в черных одеждах, да еще старуху с посохом. И сны такие странные ей чудились:
"Стоит будто она в поле, а рядом холмик могильный прямо посередине поля. Пистимия удивляется, -- кто же тут лежит под этим холмиком? Вдруг появилась старуха из ниоткуда, вся в черных одеждах, да посох деревянный в руках. Птица летела, пичужка маленькая, да на посох к старухе приземлилась, тут же замертво и упала.
-- Ой, Господи, да как же так? -- Кинулась к птичке Пистимия, да только старуха руку выставила вперед, женщина остановилась резко, будто со стеной столкнулась.
-- Остановись, тебе не время.
-- А кому время? Кто здесь лежит? -- Ткнула она рукой в сторону могильного холмика.
-- Так Федор твой и лежит тут, -- сказала и захохотала. Пистимия вскочила вся в холодном поту. Посмотрела Федя рядом спит, а только в ушах еще эхом раздавался страшный смех старухи. Хотела встать потихоньку, да Федор за руку схватил.
-- Ты чего встрепенулась, душа моя? Приснилось что?
-- Да сон дурной приснился, ну куда ночь, туда и сон -- прошептала она глядя на окно. А за окном уже загорался рассвет.
Федор вдруг поднялся и сел на кровати.
-- Поговорить с тобой хочу Пистимия.
-- О чем Федя, может не надо?! -- Она вдруг испугалась этого разговора, душа вдруг зашлась от чего-то страшного, непереносимого. -- Не надо Федя, пожалуйста.
-- Давай поговорим сейчас, потом поздно будет, -- сказал он и погладил ее по руке.
-- Скоро меня не станет душа моя, я хочу чтобы ты не убивалась обо мне.
-- Федя, Федя, остановись! -- Вскричала Пистимия.
-- Хватит, я не хочу ничего слышать! -- Плакала бедная женщина.
-- Послушай меня, вдруг больше не доведётся нам с тобой поговорить, так послушай. Олюшку в школу отдай обязательно, пусть закончит восьмилетку, проследи за этим. Грамотным людям везде почет, любая дорога открыта.
-- Федя, перестань, ты еще сам ее в школу проведешь...
--Не получится милая моя, чувствую, что приходит мой черед..
-- Не надо Федя, -- Пистимия прикрыла холодной ладошкой губы мужу, не дав ему договорить.
-- Не надо Федя, остановись, не будет этого, не отдам тебя смертушке, -- она голосила не в силах остановиться.
Пистимия после ночного разговора с Федей стала ночами заговоры над ним читать, как он уснет Долго читала, считай до утра, но понимала, что поздно, поздно спохватилась.
Федя все чаще тер грудь, болью отдавался каждый вдох.
-- Видно зашевелился осколок, что под сердцем, -- думал он.
-- Доктор говорил, что и с осколком люди живут, но видно недолго, -- вздыхал Федор. Но Пистимии ничего не говорил и виду не показывал.
-- Нечего ее тревожить, -- думал он. Олюшка будто предчувствовала, что с папкой не все ладно. Все липла к нему с обнимашками, добрая, ласковая. Непрошенные слезы почему-то навернулись на глаза председателю.
-- Да, рано ты костлявая ко мне в гости собралась...
Продолжение следует...