Что может быть приятнее утра выходного дня? Лена, проснувшись в семь, потянулась, чихнула и перевернулась на другой бок — досыпать. И спала бы, наверное, до десяти, если бы не телефонная трель (или телефонная дрель).
— Привет! — голос давней подружки Софки звучал озабоченно, — у тебя, когда мама болела, кто ее выхаживал? Сиделку нанимала?
Дурацкие вопросы. Послать Софку далеко и надолго? Всю жизнь дружат, с какого перепугу она дурочку включает? Откуда у Лены деньги на (прости господи) сиделку? В те годы навалилось на Ленкины плечи все и сразу: сократили на работе (олигарх поспорил о чем-то с другим олигархом, в результате — встал их завод надолго), развод с Серегой и… мама заболела.
Лена устроилась в кулинарию, частную шарашку, где за многофункциональный труд повара, уборщицы и рабочего по кухне платили гроши.
Тут же, не отходя от кассы, Лена нашла подработку — драила полы в ремонтной мастерской дорожного управления. И тоже — за гроши. Директор все удивлялся: красивая баба, а бегает со шваброй.
Зато владелица шарашки не удивлялась ничему. Та была недовольна даже: с какого перепуга повариха (которую она сама же и упрашивала устроиться в кулинарию) отпрашивается каждый день с восьми, а не с девяти вечера — полы мыть в дорожном. За час, между прочим, можно еще десять килограммов голубцов накрутить. Вдруг покупатель пойдет? То, что она экономила на Ленке в три раза больше, уже казалось привычным. К хорошему быстро привыкается. Отвыкать потом тяжело…
На жизнь не хватало. Да еще мама, характером вредная и капризная, совсем слетела с резьбы. Она жила в поселке в сорока километрах от города. Переезжать к Ленке категорически не желала. А ведь за ней требовался ежедневный уход! Как тут быть? С криками, визгами уговорила. И началось: это я не хочу, то я не буду. Диван неудобный, телевизор плоский, тесно, шумно, душно…
Понятно, не может человек в городе. Тесно здесь. Душно. Шумно. И Ленка курит. И вообще — отстаньте от нее. Отойдите.
— Правильно от тебя Сережа ушел, от такой засранки! — стонала мама, — не дочь, а недоразумение!
Ленка выглядела тогда хуже больной матери: та высасывала последнюю энергию, давила… Хотелось встряхнуть хорошенько вредную бабу, привести в чувство. Но… Человек умирает. Лечение уже не помогает. В чем мать виновата? Надо терпеть. Надо любить. Надо понимать. Это не мама — плохая, это кто-то внутри нее — плохой. Мучает маму, грызет, беснуется…
То, что спасать ее бесполезно, Лена поняла одним не самым прекрасным утром. Накануне ей приснился страшный сон: маму душил огромный желтый, толстый, равнодушный питон. Лена пыталась помочь матери, оторвать от ее тела змею, но гад был тяжелый и сильный, огромные кольца его сдавливались вокруг женщины, медленно, но верно творя свое черное дело. Глаза матери стекленели, она умирала и не делала никаких попыток высвободиться… Ленка тогда проснулась от раздирающего душу крика.
Какая нафиг сиделка? Все средства уходили на памперсы, пеленки, лекарства… А еще за квартиру платить надо. Обувь к осени пришла в никудышное состояние — Лена тогда кроссовки бывшего донашивала. У того нога сорокового размера. Ватки подложила — и вперед. Бегом. Чтобы люди не успели разглядеть этакую кенгуру. А если бывший Сереженька встретится? Он так и говорил, что Ленка без него «под забором сдохнет». Увидь он эти кроссовки — так и скажет:
— Что и следовало доказать!
Вот радости будет у человека…
***
Ну не дура эта Софка? Она в параллельной реальности живет? Конечно, в параллельной. Когда-то, в зеленой юности, София так же, как и Лена, буквально копила деньги по копеечке на девичьи нужды: одежду, бусики… бывало, и на хлеб едва хватало. Голодная сидела неделями. Родители помогали, конечно. Но родители сами бедовали — конец девяностых, особо не напомогаешься. Софкин муж, тоже бывший, мечтатель и бездарь, толком не работал. Зато кушал за двоих. Тянула эту ношу Софка, тянула, пока не взбунтовалась. Переехала к папе с мамой, вновь заняла свою комнату, уже превращенную мамой в склад барахла. Расчистила авгиевы конюшни, предварительно поцапавшись с мамулькой (тот еще фрукт), сделала простенький ремонт и зажила новой холостяцкой жизнью.
Правда, недолго. Через месяц свободы клюнул на нее мужчина. Оказалось, дядя в полном порядке — и внешность брутальная, и деньги имелись. Правда, о браке разговоров не было. Ленка не давила: позвонит Дмитрий — несется к нему, как угорелая. Не позвонит — страдает.
Дмитрий, отродясь перед бабьем не прогибавшийся, на страдания Софкины плевал с высокой колокольни. Ну и дурак. От Софки ни один мужик так просто не уходил. Она это делать умела. Вроде бы встречаются. Полная свобода отношений. А потом рыпнулся Дима туда-сюда — не вырвешься. Не выходит Софа из башки, хоть и изменял ей, и обманывал, весь такой независимый. Ага. Конечно. Разбежался. София — дамочка с секретиком, в ней увязаешь, как в трясине.
И посему до сих пор у них отношения. Почти семейные. Им и без колец нормально: две квартиры купили. В родительской забабахали шикарный ремонт. Папе Софы купили новенький автомобиль. Дачу отремонтировали. Сама Софка тачки меняет, одна другой круче. Собачка у нее стоимостью с мотоцикл. Отдых на дорогом курорте. Маме зубы вставили за полмиллиона. Все счастливы.
Софа обожала отца, дядю Сашу. Дядя Саша — мировой мужчина. Добрый, с отличным чувством юмора, честный. Высокий, крепкий, дородный. Красавец. Типичный русский богатырь с соболиными бровями и с косой саженью в плечах. Даже в свои шестьдесят лет хорош. Его любят все, хотя он ничего такого не делал, чтобы понравиться. Он просто жил, творил добрые дела, помогал людям, не навязывался в друзья. С Софкой у него сложились нежные отношения: доченька для него всегда была любимой, единственной красавицей в мире. После мамы Нины, разумеется.
А вот мама Нина немного (то есть — вообще) не соответствовала образу, созданному дядей Сашей. До красавицы Нине было очень и очень далеко: низенькая, коротконогая, с вечно недовольной миной на лице. Ну да ладно — дело не в красоте. Софка любила бы маму в любом виде, если бы не отвратительные манеры ее и привычки.
Нина ни в грош не ставила своего мужа. Вечно пререкалась с ним. Была лентяйкой, сварливой спорщицей. Могла при всех публично оскорбить дядю Сашу. Даже ударить. Смотришь на них и испанский стыд испытываешь. По своей дремучей глупости, нежелании набираться знаний, учиться чему-то, тетя Нина считала себя исключительной по уму женщиной. Гордыня в этом характере преобладала. Не получив толкового образования, она всю жизнь просидела в заводской проходной. Так и там умудрялась обидеть людей, не соответствующих ее «высокому уровню».
Но как она лебезила перед начальством! Как она приседала и выплясывала! Противно даже. И Софке противно было!
— Мам, ну правда, прекрати! Что ты прыгаешь?
Нина огрызалась, орала и устраивала домашним бойкот. Могла целый день висеть на телефоне. Молола дремучую чушь, забывая про семью.
— Сидит, представляешь, трубка к уху прилипла, на кухне бардак, а она даже ухом не ведет, — иногда ворчала Софка, — папа дома, а она даже не стесняется — жалуется на него таким же тупым подружкам, поливает папу грязью. Даже не покраснеет. Я психану, посуду намою, папу накормлю — она словно не видит. Сидим с папой, переглядываемся, слушаем… Я ему уже говорю: «Пап, дай маме подзатыльник, чтобы пургу про тебя не несла». А он угорает, смеется: «Пусть развлекается, смешно ведь».
Нина навязывалась в друзья сильным людям. Ради их расположения готова была в кольцо свернуться: прям мать родная: сю-сю-сю, ми-ми-ми. Тьфу прямо.
Естественно, появление обеспеченного Димы на горизонте превратило Нину в трепетную, нежнейшую тещу. Она готова была боготворить богатого мужика. София один раз распечатала фотку любимого и увеличила портрет. Вручила маме.
— Повесь в угол. Молись, как на икону.
Тетя Нина в ответ съязвила:
— А вот повешу! А вот и буду! Хоть мужик нормальный, не то, что папенька твой.
Звучало это обидно. Таких, как «папенька», в наше время днем с огнем не сыщешь. И руки у дяди Саши из правильного места растут: сам, без денег и связей отгрохал прекрасную дачу за городом. Сам печку сложил, сам возделал землю и засадил ее плодовыми деревьями, овощами и цветами. Сам собирал и перерабатывал урожай. Нина только цветочки нюхала и славу мужа-садовода присваивала себе. Местные все понимали, да вежливо помалкивали.
Летом Нина отдыхать на даче любила, а вот зимой накрепко прирастала к дивану квартиры. Дядя Саша посмеивался: Нина с возу, кобыле легче.
— Зову ее в деревню, топлю заранее печку, блины пеку. А она приедет, посидит денек, скукожится вся — холодно. В туалет уличный бегать неудобно — зябко. Интернета нет. Связь не ловит. Скучно. И улетает в город, только ее и видели. А я, честно говоря, рад. Некогда нянчиться с капризой такой: у меня рыбалка, охота. Погоды стоят чудесные — мороз, солнце, деревья в инее. Красота! За день по лесу набегаюсь и сплю как убитый! Пусть ее — коли так в городе нравится…
Как тетя Нина, залюбленная, обласканная добрым мужем, умудрилась упасть от инсульта, непонятно. Ленка недоумевала — понятно, когда на женщине висят пять работ, трое детей и муж-лентяй. Но тут… Почему?
— Потому что! — огрызалась София, — от безделья! От злости. От обжорства!
Она тысячу раз ругалась с матерью, находя в холодильнике килограммы сливочного масла, трехлитровые банки жирного, похожего на сливки, молока, тонны шоколадных конфет, сало, салями и еще кучу всего вредного. У тети Нины появилась дурная привычка: заедать скуку вкусненьким. Она любила отрезать толстый кусок батона, намазать его толстым слоем масла, сверху положить сыр, а на сыр кинуть копченой колбасы. И запивать это великолепие сладким чаем вприкуску с шоколадом. Можно еще майонеза навернуть — любимое лакомство. А в последнее время на пиццу подсела.
— Понравилось, что ей еду наготовенько доставляют. И рада. Мне не жалко. Но ведь мама — не студент, черт возьми. Можно ведь борщ сварить. Винегрета нарезать. Но ей готовить лень, вот и кусоломничает. А потом голова болит, и давление скачет. Ругаемся. Обижается. И снова — ест.
Софья насильно записывала маму к врачу. Сидела рядом — караулила. Мама правдами и неправдами избегала визитов в поликлинику. Софья устраивала разгрузочные дни, гуляла с ней по тропе здоровья. Тщетно. Тетю Нину не победишь. Тетя Нина продолжала богемный образ жизни и на предостережения отмахивалась раздраженно:
— Не учите меня жить! Пристали!
Что и требовалось доказать, как любит говорить Ленкин бывший. Тетю Нину разбил инсульт. Теперь, парализованная, она лежала в больнице и могла лишь ворочать глазами.
— Вот теперь ей прекрасно. Вообще ничего делать не надо — лежи себе, — сокрушалась София.
Она, конечно, на первых порах завела сиделку. Медсестра показала, что нужно делать. Как мыть. Как кормить. Как заниматься. В дом инвалидов Софка маму не сдала, хотя грозилась раз сто — тетя Нина не желала выздоравливать, разрабатывать отнявшуюся руку, учиться говорить заново. На мужа, ухаживающего за ней, плевала в буквальном смысле этого слова и вращала, вращала, вращала на него полными беспричинной злобы глазами.
Дима купил для тещи роскошную кровать. Оплатил услуги массажистки. Нашел приличный пансионат для больных такого рода. Софка тогда взбунтовалась:
— Это очень легко. И маме будет приятно помереть там. А я умереть ей не дам! Ишь, надумала легко отделаться!
Дядя Саша тоже был против пансионата:
— Нет уж. Я не отдам Нину. Я сам ее выхожу.
Дима только руками развел.
— Софка, ты понимаешь, на что идешь? Ты со здоровой мамой не ладила. Она тебя раздражала! Деньги позволяют, какого черта? — возмутилась тогда Лена.
— А если тебе тогда позволяли деньги, ты бы отправила маму свою? — тихо спросила Софья.
— Отправила бы, — ответила Лена.
— Сомневаюсь я что-то.
Лена сама засомневалась в своих запальчивых словах. Мама была неспокойной, вредной, ворчливой — да. Но тете Нине до мамы очень далеко. Она бы эту тетю Нину отправила в дом престарелых, не думая. Особенно после того, как Софья поделилась с Леной подробностями выхаживания своей матушки.
***
И дядя Саша, и Софья безропотно терпели капризы и безобразные выходки Нины. Вытаскивали ее с того света за шкирку. Ситуация усугублялась тем, что у мамы началась деменция. Она уже потихонечку двигалась, ела самостоятельно, умывалась, кое-как говорила. Но мозг тети Нины разрушался, терял связь с реальным миром. Ее нельзя было оставлять одну. Но дядя Саша оставался с ней и ухаживал, как ухаживают за хрупким цветком.
— Иногда мне хочется выть! Она меня забывает, Ленка. За-бы-ва-ет! — плакала Софья.
— Как отец? — осторожно спрашивала Лена.
— Читает маме ее любимые дешевые любовные романы. Каждый день, — грустно отвечала Софья, — ему кажется, что маме ужасно интересно слушать про этих бесконечных герцогинь, бедных родственниц и богатых принцев.
— Тяжко вам.
— Не очень. Мы придумали тактику изгнания дьявола из души. Молимся, в храм ходим. Не мама плохая, а тот, кто сидит в ней — плохой. И болезнь ей, как благо дана. Чтобы того плохого убить.
***
Тетя Нина умерла через три года. Она ушла тихо и спокойно на руках у мужа и дочери. Умирая, впервые за много-много лет погладила сначала руку мужа, потом — дочери с ласковой благодарностью.
Говорят, когда человек страдает деменцией, душа покидает его. Несчастный становится подозрительным и злобным, забывает близких. Ухаживать за такими больными — адская мука. Люди приговаривают себя, живых и здоровых, несут тяжкий крест. На Западе принято изолировать от семьи таких стариков. И это считается нормальным — чего ради рисковать нервами, спокойствием, безопасностью детей и домашних животных?
Русские не могут понять иноземцев. Может быть, там, в дорогом пансионате, за больными будет прекрасный уход, но спокойствие в эту семью прийти не может — гложет совесть и тоска. Русские ведь как устроены — без страданий не видят смысла. Только через страдания к ним приходит истинная благодать.
И Софье с дядей Сашей пришла такая благодать, словно они вместе с Ниной искупили все свои земные грехи. Это очень тяжело — не каждый решится на подвиг такого рода. Наверное, нужно очень сильно любить человека. И значит, они любили Нину по-настоящему, без красивых слов: с ворчанием, руганью и болью в душе.
Царство ей небесное — близкие помогли Нине. А я надеюсь, что там, на небе, прощенная Господом Нина не оставит милостью дочь и мужа, помолится за них. Ведь они достойны материнской молитвы, правда.
---
Автор: Анна Лебедева
---
За что меня так Бог наказывает?
Наташку похоронили в конце января. Ей еще и сорока не было. Надежда не плакала. Устала плакать. В её голове постоянно крутилась мысль: хорошо, что раньше работала в дорожном – техники полно, в такую стужу, бесплатно, выкопали яму и с похоронами помогли. Без рабочих дорожной службы нипочём не справилась бы Надежда: третьи похороны за год! Озолотились бы «ритуальщики», поймавшие богатую жилу на людских смертях. Цены заоблачные – как ей, пенсионерке, управиться?
Сначала ушел муж Юрий. К той смерти Надя была готова – супруга разбил инсульт, но он прожил ещё тринадцать лет. Если это можно назвать жизнью – не говорил, толком не ходил, испражнялся в памперсы. Правда, при виде водки блестел глазами и оживлялся. Помнил свою давнюю любовь, истый алкоголик! Дочь и внуков не узнавал, а эту гадость, его сгубившую, не забывал ни на минуту. Надя один раз в сердцах в бутылку воды налила и поставила, так он схватил посудину и с горла ее высосал. И ходил, будто пьяный.
- Плацебо, - сказала тогда дочка, - вот тебе, мама, экономия!
Тогда она ёще не болела. Сидела в декрете с четвертым малышом, виновником разлада между мамой и бабушкой. Надя, увидев у Наташки растущее пузо, взвилась, взъярилась и закатила истерику:
- Сколько можно, Наташа? Сколько можно? Я не двужильная! Зараза такая, ни работать, ни за детьми толком следить не умеешь, где мозги у тебя?
Толку… Наташе нравилось размножаться. Больше она ничего не хотела делать. Вроде, умная, высшее образование имеет, но школе жизни никакие универы не научат. Вырастила этакую идиотку на свою шею. Олежи мало, так теперь Наташенька даёт стране «угля»!
Олег – боль и наказание, Надин старшенький сынок. Родился, казалось бы, на радость. Хорошенький такой был, тёмненький, глазастый, хоть в кино снимай. Девчонки, помнится, табуном толпились в подъезде, караулили Олежку, чтобы хоть одним глазком на него посмотреть. А он – ничего, нес свою красоту достойно, не кобенился. Матери помогал, жалел ее. Отца осуждал за пьянство.
- Папа! Есть у тебя совесть? Посмотри, какая красивая она! А ты, как свинья, под забором валяешься!
На Олежку возлагались самые светлые Надины ожидания. В Олежке заключался весь смысл Надиной жизни! Она все время думала: вот вырастет сын, вот и вздохну спокойно!
Нет. Ничего не получилось. Олег ушёл в армию добрым и ласковым мальчиком, а вернулся ненормальным человеком. Непонятные вспышки ярости, тоска, черная хандра и… беспробудное пьянство. Вот она, война, что делает. Отправляла ребенка в мирное время, думала, отслужит, как все, уму-разуму наберется, возмужает. А он уже через год, когда половину срока оттарабанил, взял и пошел в «горячую» точку, по собственному желанию! Это в кино все красиво, а в жизни – по другому: ломает душу, выворачивая нутро наизнанку.
В глаза сына страшно было смотреть – ничего там не осталось. Пустота. Мрак. Тоннель с чудовищами. Каждый день – то одно, то другое: то пьянка, то драка, то ещё что-нибудь. В моменты просветления Олег плакал светлыми слезами и просил прощения, а уже вечером мочился на свежевыстиранную дорожку, кинутую в прихожей, и вращал дикими, не глазами уже, шарами, в поисках объекта для выхода своего безумия. Крики, звон посуды, разбитого зеркала, топор, воткнутый в шкаф для одежды, милиция, очевидцы, каталажка – жизнь Нади превратилась в перманентный кошмар, которому не было ни конца, ни края.
Юрий, отец, уже боялся приходить домой. А когда приходил, кидался в бой с сыном. Довоевался до инсульта. Хорошо, что Наташка тогда дома не жила – училась. Дурочкой бы стала. Правда, она и так стала дурочкой, иначе, как объяснить ее нездоровую тягу к маргинальному образу жизни с девизом: даст Бог зайку, даст и лужайку?
По профессии Наташка работать не желала. Надя устроила ее к себе в дорожное. Там, кое-как отмаявшись, Наташа не задержалась. Нашла себе какого-то Васю, прожила с ним три месяца и забеременела. А потом смылась в декрет. Родив Максимку, снова забеременела… После Витюшки, с грехом пополам поработав с годик, ушла с работы, заявив, что «это – не ее». В животе уже намечался Игорек.
- Трое детей! Ты обалдела? Ты цены видела? – вопила тогда Надя.
- Муж пусть зарабатывает! – лаконично парировала Наташа, нянькая Витьку, - я буду домохозяйкой.