По свидетельству современников, прочитавших повесть Каратеева, послужившую основой романа, она «изображала пожилого немца, мучившего свою подругу, добродушную старушку Аграфену Степановну, и дочь от них, прелестную барышню, Катерину, которая не любила отца за грубое обращение с матерью». Тургенев же выводит в качестве главы семейства русского барина.
В статьях об «Отцах и детях» я приводила слова Ивана Сергеевича о желании показать «хороших представителей дворянства», чтобы «тем вернее доказать тему: если сливки плохи, что же молоко?» А что мы увидим, если будем говорить о людях старшего поколения в «Накануне»?
Николая Артемьевича Стахова, думаю, очень трудно причислить к «лучшим» из дворянства, однако же если мы вспомним других дворян, выведенных Тургеневым (к примеру, Хвалынского и Стегунова из «Двух помещиков»), то поймём, что и к худшим его тоже никак нельзя отнести.
Это просто, говоря языком той эпохи, «дюжинный» человек – такой, каких много.
Он не может похвастаться знатностью («сын отставного капитана, раненного в двенадцатом году и получившего доходное место в Петербурге»), а потому «в большой свет ему не было дороги»; хоть и «вышел в гвардию», но с мечтой «попасть в флигель-адъютанты» «скоро расстался», однако сумел реализовать вторую – «выгодно жениться», по выражению автора «подцепив» Анну Васильевну Шубину, «наследницу довольно значительного имения».
«Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса», - писал Тургенев об «Отцах и детях», отмечая в лицах своих героев «слабость и вялость или ограниченность». Здесь же, как мне кажется, автор подчас откровенно издевается над своим персонажем – великолепно, к примеру, замечание «Николай Артемьевич… слыл философом, потому что не кутил». В молодости он «считался едва ли не лучшим кавалером на вечеринках средней руки, которые посещал преимущественно», так как «был красив собою, хорошо сложен» и «порядочно говорил по-французски».
Не сумев как следует вести хозяйство в деревне, Стахов живёт в Москве в доме Анны Васильевны, судя по всему, используя её состояние для собственных прихотей: оправдываясь «расстроенным здоровьем» жены, «сошёлся со вдовой немецкого происхождения и проводил у ней почти всё время», даже «не подозревая того, что Августина Христиановна в письмах к своей кузине, Феодолинде Петерзилиус, называла его: Mein Pinselchen [мой дурачок]».
Тургенев безжалостен: «Раз кто-то назвал его frondeur; это название очень ему понравилось. "Да, — думал он, самодовольно опуская углы губ и покачиваясь, — меня удовлетворить не легко; меня не надуешь"», но «фрондёрство» его состоит лишь в том, что почти на всё, о чём ему говорят, он отвечает: «Всё это одни фразы».
Казалось бы, и упоминать об этом человеке не стоит, но, тем не менее, есть в нём нечто любопытное. И в первую очередь это важно для понимания характера его дочери.
Тургенев заметит: «Она росла очень странно; сперва обожала отца, потом страстно привязалась к матери и охладела к обоим, особенно к отцу». Мать Елена явно продолжает нежно жалеть («обходилась с матерью, как с больною бабушкой»), а вот отношения с отцом куда сложнее.
Николай Артемьевич заявит: «Елену Николаевну я не понимаю, точно. Я для неё не довольно возвышен. Её сердце так обширно, что обнимает всю природу, до малейшего таракана или лягушки, словом всё, за исключением родного отца». Но почему так происходит? Елена, как мы помним, «ложь не прощала "во веки веков"», а ведь именно ложью окружены поступки её папеньки. Нам уже сообщили: «На лето 53-го года он не переехал в Кунцево: он остался в Москве, будто бы для того, чтобы пользоваться минеральными водами; в сущности, ему не хотелось расстаться с своею вдовой». Шубин возмущается: «Совсем с ума сошёл старец. Сидит по целым дням у своей Августины Христиановны… Вот поди ты! Каким семейством Бог благословил этого человека: нет, подай ему Августину Христиановну!» Знает ли об этом Елена? Несомненно. Может ли уважать отца? Думаю, ответ ясен.
Видя такое отношение дочери, «отец, который гордился ею, пока она слыла за необыкновенного ребёнка, стал её бояться, когда она выросла, и говорил о ней, что она какая-то восторженная республиканка, Бог знает в кого!» Елена с детства слышит упрёки отца «за её, как он выражался, пошлое нежничанье», за то, что «от собак да кошек в доме ступить негде», «но она его не слушала». Ещё раз напомню: «Стоило человеку потерять её уважение,.. и уж он переставал существовать для неё». Да, конечно, «суд произносила она скоро, часто слишком скоро», возможно, и к отцу она слишком сурова, но во многом в этом виноват и он сам, устраивая сцены, подобные той, когда, укоряя Шубина, что тот «манкирует старшему, человеку, которому он всё-таки, можно сказать, обязан многим», в то же время страшно боится разглашения своих тайн.
Николай Артемьевич даже стремится по-своему устроить будущее дочери, подыскав ей подходящего, с его точки зрения, жениха – «Не находите ли вы, что пора ей, наконец, ступить твёрдой стопою на стезю... выйти замуж, я хочу сказать. Все эти умствования и филантропии хороши, но до известной степени, до известных лет. Пора ей покинуть свои туманы, выйти из общества разных артистов, школяров и каких-то черногорцев и сделаться как все».
И поэтому так велико его возмущение, когда он услышит от лакея, «куда Елена Николаевна отлучаться изволят» («Вот до чего дошло наконец!.. Un laquais! Quelle humiliation! [Лакей! Какое унижение!]»)
Однако, наверное, тем и велик настоящий художник, что рисует он нам не схему, а живого человека. Вот только что разгневанный Николай Артемьевич метал громы и молнии, обличая грешную дочь: «Да, сударыня, одним словом! Нечего глядеть-то! (Он скрестил руки на груди.) Позвольте вас спросить, известен ли вам некоторый дом в ...м переулке, возле Поварской? Вы посещали этот дом? (Он топнул ногой.) Отвечай же, негодная, и не думай хитрить! Люди, люди, лакеи, сударыня, des vils laquais [презренные лакеи] видели вас, как вы входили туда, к вашему...» Вот, услышав о замужестве дочери, ищет выхода своему гневу: «Замужем! За этим оборвышем, черногорцем! Дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца! Без родительского благословения! И ты думаешь, что я это так оставлю? что я не буду жаловаться? что я позволю тебе... что ты... что... В монастырь тебя, а его в каторгу, в арестантские роты! Анна Васильевна, извольте сейчас сказать ей, что вы лишаете её наследства… И ты, бесстыдная притворщица, могла после эдакого поступка жить под родительской кровлей! Ты не побоялась... грома небесного?» Правда, в какой-то момент проглянет в его речи знаменитая «княгиня Марья Алексевна»: «Боже мой! Что скажут теперь все знакомые, весь свет!»
Сцена будет прервана вмешательством Шубина, который затем будет открыто над Стаховым смеяться: «Ваш племянничек шумел и орал на весь дом; заперся, для секрету, в спальню, а не только лакеи и горничные, — кучера всё слышать могли! Он и теперь так и рвёт и мечет, со мной чуть не подрался, с отцовским проклятием носится, как медведь с чурбаном». Он тут же добавит: «Кому весело свою родную дочь губить! Попетушится и опустит хвост».
На первый взгляд, так и будет. После бурного объяснения с женой «Николай Артемьевич согласился "не поднимать истории"; но Анна Васильевна не сказала своей дочери, какую цену он положил своему согласию. Она не сказала ей, что обещалась заплатить все его долги да с рук на руки дала ему тысячу рублей серебром».
И тем не менее, объявив, «что не желает встретиться с Инсаровым, которого продолжал величать черногорцем», сказав в клубе, что его дочь «от очень большой учёности, вышла замуж за какого-то студента», Стахов не выдерживает взятой на себя роли до конца. И Тургенев рисует потрясающую сцену прощания.
«Все стояли у крыльца, как вдруг на двор влетели богатые сани, запряжённые лихим рысаком, и из саней, стряхая снег с воротника шинели, выскочил Николай Артемьевич.
— Застал ещё, слава Богу, — воскликнул он и подбежал к повозке. — Вот тебе, Елена, наше последнее родительское благословение, — сказал он, нагнувшись под балчук, и, достав из кармана сюртука маленький образок, зашитый в бархатную сумочку, надел ей на шею. Она зарыдала и стала целовать его руки, а кучер между тем вынул из передка саней полубутылку шампанского и три бокала.
— Ну! — сказал Николай Артемьевич, а у самого слёзы так и капали на бобровый воротник шинели, — надо проводить... и пожелать... — Он стал наливать шампанское; руки его дрожали, пена поднималась через край и падала на снег. Он взял один бокал, а два другие подал Елене и Инсарову, который уже успел поместиться возле неё. — Дай Бог вам... — начал Николай Артемьевич, и не мог договорить — и выпил вино; те тоже выпили. — Теперь вам бы следовало, господа, — прибавил он, обращаясь к Шубину и Берсеневу, но в это мгновение ямщик тронул лошадей. Николай Артемьевич побежал рядом с повозкой. — Смотри ж, пиши нам, — говорил он прерывистым голосом». Простите, но сократить, по-моему, невозможно.
И в эпилоге романа мы узнаем, что «Николай Артемьевич, после заключения мира, ездил в Венецию, в Зару», чтобы узнать что-то о дочери… Наверное, это тоже говорит о его любви к ней.
И пусть в самом конце снова будет авторская ирония – «Николай Артемьевич тоже постарел и поседел и расстался с Августиной Христиановной... Он теперь бранит всё иностранное. Ключница его, красивая женщина лет тридцати, из русских, ходит в шёлковых платьях и носит золотые кольца и серёжки», - мы всё же подумаем, что не так уж и плох Николай Артемьевич Стахов.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
