Привет друзья.
Странное состояние ступора и отсутствия чувств.
Вчера нифига не работала. После того, как нашла дочкин рисунок с подписью, что она воспитанник детского ребцентра (приюта), звонила по всем найденным в сети номерам в этот ребцентр. Ни один номер - не существовал. Мне казалось, что я сошла с ума. Сюр какой-то.
Наконец, выяснила, что Химкинский РЦСО ликвидирован, присоединён к Красногорскому. Туда я дозвонилась охраннику, который ничего не знал. И очень хорошей женщине. Которая подтвердила: наша бывшая кураторша, да, у них работает. Но она в Химках. Нет, ее телефон она дать мне не может, но может передать ей мой номер. Ребенка точно у них нет, но фамилия - ей знакома. Это мне очень не понравилось, что знакома ей фамилия.
Я позвонила завучу в школу. Она отправила меня к секретарю школы. Секретарь отказалась давать информацию о классном руководителе и ребенке по телефону. И я договорилась прийти в пятницу утром в школу к ней, с паспортом.
Потом я весь день пикировалась на пародийном канале. Меня там обозвали аттеншнвхора. Шлюшка, подсевшая на внимание. Зависимая от внимания. Прикольно.
Это тоже было моё бегство от реальности - троллинг там. Унять страх, выпустить пар, безопасно, безопасно... Параллельно ещё и биржевая игра. Всё падало к херам и росло - наоборот тому, на что я ставила. И я проиграла 300 рублей.
Не в силах больше сидеть в офисе, я вышла на улицу. Было ветрено, и я озябла. Долго ждала под дверью судебного зала. Другие люди тоже ждали, и я была хоть с чужими, но не одна. Было легче. Многие тоже сидели в телефонах. Я подумала, вдруг это те самые тётки, с дзена, или такие же. Знали бы, кто я, и как прожила, сейчас обступили бы и... Не знаю что. Дали бы п..ды. Или прочли бы нотацию: "Кококо-кококо, как так можно... Кококо, а страшная ты какая." Я знала, что не страшная. В лифте я поправила волосы перед зеркалом и отметила, что я окей.
И мне нравились мои реплики.
Я знала, что многие из этих кококо, оказавшись на моем месте, уже бы лежали в могиле. А я выжила и живу. И правильно они пишут, что я себя люблю, и я вполне счастливая, хоть и такая вся, не такая, как им бы понравилась. Мне они тоже не нравились, так что всё было на своих местах. Я дружила с теми, кто нравился мне, и была обсир@ема теми, кто внушал мне неприязнь.
Ехала в электричке. Было странное состояние взвинченности и силы. Отсутствие страха, отсутствие душевной боли. Словно это была вообще не я.
Позвонил Рыжий. И сказал, что у него две новости - хорошая и плохая. Плохая, что его не берут на работу. А хорошая, что он не будет рано в ночь вставать и будить меня. Я распереживалась, заплатили ли ему. Да, заплатили, две тысячи. Он же выходил и с пяти утра до пяти дня пёк булки и хлеб. И я его называла хлебопёк и рагнарёк... Но согласилась вернуться старая работница, мультиповар, которую не нужно было обучать. И его не взяли. А может, почему то подумала я, эта баба просто была в запое. И оклемалась. И ей дали еще один шанс за то, что она хороший повар.
Дома утешала его, сидел с видом погорельца, или просто не выспался. А у меня ребенок может в приюте, - я ему сказала. - Но это не точно... Рано пока переживать, надо выяснить. Бедный К. сидел с каким-то в край ох.евшим видом.
Утешала его, как сыночка. Хороший опыт же! Подработал, заплатили, всё хорошо! А то, что не взяли - лучше найдёшь, тяжелые ведь условия. Он говорил, что уже настроился на долгую работу именно здесь. Я думала, что я его уважаю, когда работает. И сам он себя - тоже уважает, когда вспоминает свои прежние места работы, видно, что он собой гордится. И скорее бы уже нашел.
Поужинали, К. пошел в магазин и на свои деньги купил продуктов. Принес мороженное и шутил, что отметим потерю его работницкой девственности мороженным. Я слопала кусочек, но мне и без мороженного было холодно.
Много раз целовала его наждачное уставшее лицо. Чего ты, спрашивал он, гнала же прочь. И мне казалось - вот, заработал деньги, поверил в себя, что может заработать. И совсем я ему низачем уже. Ну и хорошо. Пусть будет счастлив. Со мной - или без меня - не важно.
Спала тоже мало - почти не спала, взвинченная.
Утром позавтракала, сделала маленькую тренировку, уложила волосы. Музыку слушала. Было ощущение, что будет хорошо, по любому. Я всё выдержу, не сломаюсь уже. Прочная стала, бесчувственная. Боже мой, какая песня. Я сейчас улечу, особенно когда на второй половине вступает бессловесный голос. Я пою в нём, а он во мне. Как же мы счастливы. И на улице совсем почти лето...
Шла и пришла в школу, в которую ходили мои дети. Там был тот же охранник, что и много лет назад. Записал меня в журнал. И я поговорила с секретарем, пожилой женщиной, хорошей. Она была спокойная, умиротворяющая. И я тоже была спокойная.
Я ей рассказала, что не общалась долго с детьми, отец был против, показала ей наше нотариальное соглашение по детям, и про рисунок, про то, как искала дочку в соцсетях, и увидела этот рисунок с надписью о том, что мой ребенок воспитанник ребцентра. И была просто в шоке. Поэтому позвонила и пришла. Показала ей в смартфоне скрины рисунка и когда он выложен - 27 апреля этого года. Женщина проверила по своей базе, и сказала мне, школа в курсе, если детей отправляют в РЦСО, в этом году отправляли двоих, но моих - никогда. Дала мне телефон классного руководителя. Сказала с ней поговорить, выяснить, какое психологическое состояние у ребенка, и стоит ли мне пробовать с ней общаться. Это было разумно, с заботой о ребенке. Я предлагала оставить секретарю свой номер телефона, чтобы у школы он был. Но она отказалась брать, сказала, лучше классному руководителю. Но классный, правда, скоро будет другой, потому что ребенок перейдёт в пятый класс, в старшую школу. Где по каждому предмету отдельный преподаватель.
И я ушла.
Шла, почему-то вспомнила:
Небо целует землю вдали… В окладе
лета, штрихами – солнечная сангина.
К казни готовится в маленьком палисаде -
свежая, белобрысая георгина…
© Copyright: Ленка Воробей, 2006
Когда-то так любила это стихотворение. И имя Лена. И вот...
Всё это - творчество, которое описывает красиво так и возвышенно - страдание. Потерянность, бесприютность, уязвимость человека, перед миром, перед людьми. Прекрасный танец жизни не смотря на... Попытки забыться, вознеститсь в какой-то волшебный анриал-театр. Театр неба, которое целует землю. Где всё кажется красивым, хотя на самом деле - болезнь и ужас, часто грязь. Алкоголизм, физическая и душевная боль, близкие люди, которые делят с нами это, мучаются. Красота жизни на грани потерять её. Контрасты эти, экзальтированные жесты.
Леной муж назвал дочку. В честь своей школьной подруги, спокойной полноватой Лены, хозяйки магазина купальников, и в честь моей подруги, напарницы со службы, энергичной как волчок рыжей Ленки. (Это ей я хотела позвонить. Может и неплохая идея, если ей не очень некогда. И если поймет и захочет помочь. Она ведь теперь мама малышни.)
И я подумала ещё про себя, О. не сказала - в честь ЛенКи Воробей. Автора этого вот стихотворения...
Сейчас вдруг поняла, какое же оно страшное, это стихотворение. Пусть лучше бы не сбылось, никогда. И может хорошо, что ребята со мной не общаются, то, что мне нравится - эта вот смертельная вся поэзия, мир мой вот этот экзальтированный, то что К. называет "шизофреническая реальность," то что многие называют - "далёкий от реальности мир" - мир-театр, мир-игра, не нужно им это, моим ребятам, никому.
Хотя они всё равно взяли у меня это, наверное, эту прекрасную меланхолию. Старшая Хаяо Миядзаки любила, в совсем юном возрасте, еще в детском садике смотрела Ходячий замок, раз наверное двадцать. Если не больше. Много-много раз, не оторвёшь. И маленькой потом включала. А сын, закрытый был парень. Я даже не знаю, что он любил. Амбициозный, вот в новой школе в олимпиаде участвует. И в младшей школе - участвовал часто в соревнованиях, олимпиадах и конкурсах...
Ладно, надо работать. И надо позвонить теперь классной. Не знаю, что мне сказать ей. Всё вроде хорошо. Я по-прежнему не нужна. Лучше нам видеться с ребенком, или оставить, как есть, и лучше не видеться? Как, что говорить ей, пока не придумала...
Спасибо, что дочитали, всем добра.
Бонусы:
Стихотворение ЛенКи Воробей целиком:
Небо целует землю вдали…В окладе
лета, штрихами – солнечная сангина.
К казни готовится в маленьком палисаде -
свежая, белобрысая георгина…
-
Мята крадется запахом осторожно,
душно. Гроза грядёт… но не меняю позы…
Дождь мне пригладит волосы… спросит – «можно,
хладно пролить за шиворот свои слёзы…?!»
Сколько цветов… сколько цветов канет…
Хоть бы не зря… Часом, бухим в доску,
будто бы белоснежными черепами -
их головами выложи мне причёску…
Я уже никому не должна… Будет
праздник, а с ним похмелье на полбанки…
Жареный гамаюн распластал на блюде
крылья, клюёт яблоки – запеканки…
Вот и ему толикою от рока
тоже досталось… Птица моя… счастье…
Он не попал в Ноев Ковчег Штока…
Он не успел пару найти… Части
света распались на комнаты и каморки,
с вазами. В вазах бумажки от анальгина…
Мама, включи на кухне моей конфорки,
не подноси спичек… Я георгина,
в белой ночнушке из лепестков. Где-то -
светлых туманов выпитые два глаза,
мне уже в дар досталось моё лето,
дивное солнце, с кляксами фрамбуаза…
-
…ты георгина? Ты балерина, Лена!
Ну-ка спляши!
Хмыкают. Тянут тогу.
Но беспомадно с губ выпадает: «хрена…
танца вам в старых кедах, на босу ногу…»
-
Белые георгины… пускай веник…
-
Свежеказненные – люди…как три точки…
-
взглядом стреляют…лучше бы дали денег
на лимонад и пересадку почки…