Внимание Афанасия привлёк танк, у которого суетилась группа военных в чёрных комбинезонах, оборудуя ему огневую позицию. Нет, Афанасий и раньше видел танки: Т-16 во время службы в армии и новенькие Т-34, когда охранял места погрузки этих танков на платформы в начале войны.
(часть 1 - https://dzen.ru/a/Zkn--BQ5kUeohP6h)
Но то, что он видел сейчас, не было похоже ни на что, увиденное ранее. Это была какая-то громадина, ощетинившаяся во все стороны несколькими пушечными и пулемётными стволами, торчащими из нескольких башен.
Афанасий подъехал поближе, спешился и, ведя Кайзера за повод, подошёл ещё ближе, чтобы рассмотреть необычный танк.
На него обратил внимание один из танкистов и пошёл ему навстречу.
– Здравия желаю! Вестовой штаба дивизии рядовой Годенко, – опережая вопросы танкиста, представился Афанасий. – Вчера эти позиции занимал один из наших полков, и сейчас личный состав вновь сюда возвращается. Что я должен доложить начальству про вашу боевую машину?
Деловой вид и уверенный тон незнакомого красноармейца успокоили танкиста, и он сказал:
– Мы из сводного бронетанкового отряда. Имеем задачу во взаимодействии с пехотой прикрывать западную окраину города. Ждём какого-нибудь вашего командира для организации этого самого взаимодействия.
– Да, командир наш, когда войска подтянутся, придёт обязательно! Но меня танк ваш интересует. Я такого раньше не видел.
Танкист довольно ухмыльнулся:
– Да уж!.. Это наш харьковский танк марки «Т-35». Мы его придумали и делаем на нашем паровозостроительном заводе, и в армию поставляем. А этот отремонтировали недавно. В пяти башнях установлены: одна семидесяти шести- и две сорока пяти миллиметровые пушки, и два пулемёта. Вес, конечно, солидный – сорок восемь тонн, и экипаж, соответственно – двенадцать человек, все заводчане. Так что есть, чем дать фрицам прикурить!
– Спасибо за информацию! Так и доложу начальству, – закончил разговор Афанасий.
Обо всём увиденном Афанасий подробно доложил начальнику штаба дивизии, поинтересовавшись в конце у него о судьбе пропавшего полка.
– Пока ищем. К поиску подключились офицеры штаба обороны города. Они-то окрестности Харькова знают получше нашего. Иди пока отдыхай.
Поесть и пару часов поспать Афанасию удалось. А потом он снова подключился к выполнению хлопотных, в основном, хозяйственных задач по обеспечению деятельности штабных работников. В ночь заступил на пост по охране штаба.
Под утро командир дивизии снова выехал на западную окраину города, куда стали прибывать подразделения возвращающихся полков и занимать свои старые позиции. Командир комендантского взвода и несколько человек выехали его сопровождать. Афанасия с собой не взяли.
К обеду все штабные вернулись с передовых позиций.
Командир комендантского взвода младший лейтенант Сухинич, невысокого роста, щупленький, с маленькой головой почти треугольной формы, суживающейся к острому подбородку, подошёл к Афанасию, сидящему на бревне у поленницы с дровами, сел рядом, закурил, потом спросил своего подчинённого:
– Ну, что, рядовой Годенко, готов?
– Так точно! Хотелось бы знать к чему?
– Да, ко всему! – нервно сказал взводный командир. – Я чувствую, что скоро нас всех отправят в окопы. Полки-то вернулись на старые позиции, но пока они двое суток по колено в грязи бродили по полям и болотам, то половина солдат разбежалась. Ну, не половина, а треть – точно! Да, наш пропавший полк нашёлся. Короче, на передовой командный пункт прибыл полковник Маршалков, начальник гарнизона, долго ругал нашего комдива: дезертиры дезертирами, но почти целый полк пропал. Но тут ему доложили, что его офицеры нашли наш полк, как ты и говорил, намного южнее того места, где ему положено было быть. Сейчас они, то есть, то, что от них осталось, ползут обратно к городу.
– В смысле – осталось? – не понял Афанасий. – Они же ещё не воевали?
– В прямом смысле. Я же тебе говорю, что много ночью народу разбежалось и в заблудившемся полку и в других. Комдив за голову взялся, когда за дивизию посчитали. Пропала целая стрелковая рота, две миномётные, одна сапёрная, потом – взвод истребителей танков! А по мелочам – и не сосчитать. И я думаю, что это ещё не всё! Ещё не все подразделения на позиции вернулись.
– Ладно! – сказал Афанасий. – Прорвёмся! И не такие дела заваливали! Но я не верю в эти цифры. Как сказал «Очкарик», ну, писарь Романчук, пропавших записывают в разные списки: кто потерялся в бою или во время бомбёжки те попадают в список «без вести пропавших», а кто пропал в тылу, на марше или даже на передовой во время затишья, записываются в дезертиры. Но я думаю, что между этими списками очень узкая межа. Без вести пропавшие попадают в дезертиры и наоборот. Неточные эти списки. Я был вчера в батальоне пятьсот восемьдесят девятого полка. У них дезертировало десять человек. Я, конечно, не бухгалтер, но если взять это число за среднее, и умножить на него все наши батальоны и дивизионы, то получится… чуть больше тысячи. Ну, во всяком случае, не больше полутора тысяч. Это для всей дивизии, конечно, не капля в море, но, примерно, как несколько вёдер воды из колодца.
– Так это вчера было десять! А сегодня сколько? – возразил комвзвода.
– Нет. Нестойкие бойцы убегают тогда, когда идут в сторону фронта, а сейчас они двигаются назад, как бы уходят от войны. Куда тут бежать и, главное, зачем? И я, вообще, не понимаю смысла в таком убегании. Куда бежать? К немцам? В любом случае ты для них враг. В свой тыл? Дезертировав, ты становишься врагом для своих. А от себя в любом случае не убежишь. Даже если ты спрячешься и от своих, и от чужих, то, как жить-то дальше? От судьбы не убежишь! – подвёл Афанасий черту своим рассуждениям. – Мне отец рассказывал (он в Империалистическую воевал у Брусилова), что однажды австрияки прорвали наш фронт, и остановить их прорыв было нечем, кроме последнего резерва – Двенадцатой Донской казачьей дивизии. Её и отправил Брусилов в бой со словами: «Дивизии – умереть, но умирать не сразу, а до вечера».
– И что? Они умерли? – простодушно спросил взводный командир.
– Да, нет…. Сначала держались, держались.… А потом, собрали все силы и атаковали австрияк. Комдив лично возглавил атаку. Австрийцы не выдержали, запаниковали и отступили. Так вот отец говорил, что за всю ту войну ни один казак не дезертировал. После ранения отец вернулся домой в село с Георгиевским крестом.
– Так ты что – из казаков? То-то я смотрю, что в лошадях знаешь толк!
– Нет. Хотя мои предки и были казаками Азовского казачьего войска, но это войско давно, ещё при царе, почти сто лет назад, было расформировано. И все, кто в нём находился, были обращены в гражданское состояние. Так что я – гражданский человек…, но из колхозников. А в колхозе без лошади – никак. Мы даже несколько раз в областных соревнованиях участвовали.
– И как?
Афанасий сначала хотел похвастаться перед командиром взвода, сказать, что победили, заняли первое место. Но сказал правду:
– Призовые места брали, но первое не давалось. Всегда побеждали конники из соседнего колхоза «Искра». Чего мы только не делали, как ни старались, а они в итоге всегда оказывались чуть лучше, чуть сильнее, чуть быстрее…
– А я думаю, что вы все были примерно одинаковы, но они, вероятней всего, были более организованные, чем вы. Порядок бьёт класс!
– Это точно! – согласился Афанасий. – Но это всё было до войны. А теперь мы все – военные люди. И если пошлют нас, комендачей, в окопы, пойдём в окопы. А я пойду сейчас Кайзера проведаю!
Чтобы не обходить всё здание по улице, Афанасий решил, пройти через здание штаба. В коридоре навстречу ему попалась группа военных. Впереди быстрыми шагами шёл полковник с портфелем в левой руке и недовольным выражением на лице. А вот правая его рука как-то странно висела, не подчиняясь движениям всего тела полковника. Он громко и отрывисто что-то говорил, адресуя свои слова полковнику с инженерными эмблемами на петлицах, который семенил чуть позади, еле успевая за ним. Когда они приблизились, Афанасий услышал:
«Дамба на водохранилище к взрыву готова. Если что, оттуда немцы не скоро выберутся…. Ну, почему, почему вы взорвали городскую электростанцию? Вся работа по электрифицированным инженерным заграждениям – насмарку!»
«Команда на взрыв поступила со штаба обороны города. Немцы почти в городе!» – оправдывался начальник инженерной службы армии перед полковником.
Группа прошла мимо вытянувшегося в струнку Афанасия, на приветствие которого незнакомый полковник отреагировал кивком головы, и начала подниматься на второй этаж в направлении кабинета командующего армией.
– Ну, полковник Старинов даст тут всем прикурить! – услышал Афанасий от одного из двух офицеров, стоящих поблизости в коридоре. – Я не удивлюсь, если его люди ещё до нашего приезда сюда уже заминировали это здание!
– А что у него с рукой? – спросил второй офицер.
– Так снайпер ещё, когда линию Маннергейма брали в Финскую кампанию, раздробил ему руку. А он всё равно везде поспевает и никому спуску не даёт.
За ночь обстановка на подступах к городу ещё более осложнилась. Боевое охранение дивизии – разведрота, перекрывшая дорогу Коротич-Песочин, уже вступила в бой. А подразделения 647-го полка всю ночь воевали с немецкими автоматчиками, просочившимися к хутору Небоженко. Дамбу водохранилища в Лозовеньках, что на северо-западе от города, люди полковника Старинова взорвали вовремя, иначе подступы к северной окраине Харькова были бы открыты. Туда срочно перебрасывалась дивизия НКВД, охранявшая до этого район Харьковского тракторного завода.
Афанасий всего этого не знал, но понимал, что для дивизии, в которой он служит, наступил решающий момент, когда она непосредственно вступила в бой. С утра до обеда, судя по различным обрывочным сведениям, приходящим к Афанасию со всех сторон, отдельные части дивизии готовились к проведению контратакующих действий против передовых подразделений противника, вышедших к окраинам.
II
Секретарь Центрального Комитета Всесоюзной Коммунистический партии (большевиков), он же Председатель Совета народных комиссаров СССР, а с 30 июня этого года и Председатель Государственного комитета обороны, а с 19 июля ещё и Народный комиссар обороны, а по совокупности всех должностей – руководитель Советского государства Иосиф Виссарионович Сталин стоял у окна своего кабинета и сквозь стёкла с наклеенными крест-накрест полосками материи смотрел во двор, к изменённому виду которого он ещё не привык, хотя основные работы по маскировке Кремля, чтобы максимально затруднить немецкой авиации его поиск на фоне города при подлёте самолётов, были закончены месяц назад.
Зелёные крыши затемнили, здания и кремлёвскую стену перекрасили под жилые кварталы, кресты с кремлёвских соборов сняли, позолоченные купола закрасили в тёмные цвета. Внутри Кремля, на Красной и Манежной площадях появились макеты зданий, а часть Тайницкого сада и трибуны Мавзолея перекрыли полотнищами, раскрашенными под городские крыши. Мавзолей Ленина закрыли макетом двухэтажного дома с надстройкой.
Кстати, кабинет Ленина располагался не очень далеко от Мавзолея, буквально за кремлёвской стеной, на третьем этаже треугольного здания бывшего Сенатского дворца. На этом же этаже размещалась и квартира Ленина, рядом с залом заседаний Совета народных комиссаров. А кабинет Сталина располагался на первом этаже этого же здания, только в другом его крыле.
До бомбардировок закончить маскировку Кремля и прилегающих кварталов не успели. Во время первого авианалёта, случившегося ровно через месяц после начала войны в ночь на 22-е июля, в котором участвовало 220 вражеских самолётов (22 удалось сбить!) бомба весом 250 килограммов попала в Большой Кремлёвский дворец и, пробив крышу и потолочное перекрытие, ударилась об пол Георгиевского зала, но не взорвалась. Докладывая о случившемся Сталину, комендант Кремля генерал-майор Спиридонов Н.К. назвал это чудом.
Конечно, Сталин сразу же дал команду на проведение бомбардировки Берлина нашими самолётами. Несмотря на то, что решение такой задачи было очень сложным, так как тяжёлых бомбардировщиков в армии было немного и их техническое состояние, и возможности были ограниченными, 7 августа 1941-го года 15 торпедоносцев ДБ-3Т («Дальний бомбардировщик - третий» конструктора Ильюшина) из состава авиации Балтийского флота взлетели с аэродрома на острове Эйзель в Моодзунском архипелаге (самый западный аэродром в стране) и взяли курс на Берлин. В результате пять самолётов сбросили по 500 килограмм бомб каждый на столицу Германии, а остальные отбомбились по другим целям.
Второй налёт на Берлин, проведённый 10 августа из аэродрома в городе Пушкино при личном участии комдива 81-й авиадивизии Героя Советского Союза Водопьянова М.В. (получившего высокое звание за спасение челюскинцев) был менее успешным, если не сказать, провальным. Из 12 самолётов ТБ-7 и 28 ДБ-240 смогли взлететь семь ТБ-7 и три ДБ-240. Долететь до Берлина и сбросить бомбы смогли только шесть самолётов.
А на аэродром в Пушкино вернулся лишь один бомбардировщик старшего лейтенанта Пепегелова. Остальные, не долетели до цели и не вернулись по различным причинам. У кого-то отказал двигатель, кого-то сбили наши же истребители, кого-то, включая экипаж Водопьянова, повредили зенитчики, как немецкие, так и свои.
Самолёт капитана Степанова пропал без вести. Самой большой проблемой оказались ненадёжные двигатели. Сказались системные проблемы в авиационной промышленности. Все эти проблемы надо было учитывать, исправлять… А виноватым за плачевные результаты второго налёта на Берлин назначили Водопьянова, которого немецкие зенитки сбили над Эстонией, но ему с экипажем удалось посадить самолёт и добраться до своих.
12 августа, когда при очередной бомбёжке Кремля немецкая бомба попала в Арсенал, чуда не случилось. Взрывом авиабомбы была разрушена восточная часть Арсенала, пострадали склады, общежитие, столовая, кухня, а также Сталинский гараж, расположенный во дворе. В результате этого взрыва погибло 28 человек.
За окном моросил холодный октябрьский дождь, свидетельствующий, что погода сегодня нелётная, авианалёта не будет, и можно спокойно поработать в кремлёвском кабинете.
Будучи человеком южным, Сталин не любил осень, потому что за ней неизбежно наступала холодная русская зима. Что она принесёт стране в этом году, неизвестно. Неделю назад, а точнее – 15 октября 1941 года, в этом кабинете Сталин подписал секретную директиву «Об эвакуации столицы СССР из г. Москвы». Руководство Москвы, соответственно, тоже издало свои указы и распоряжения: о закрытии учреждений и предприятий, эвакуации, подготовке к взрывам и т.д.
Пошли слухи, началась настоящая паника. Дошло до беспорядков, самоуправства, мародёрства. Брошенные квартиры, магазины, склады подвергались грабежам. Сталин, возвращавшийся в Москву с Ближней дачи, 16 октября сам стал свидетелем этого, увидев, как люди тащили мешки с мукой, вязанки колбасы, ящики с макаронами и лапшой.
Когда чёрный бронированный шеститонный «Паккард» (подаренный руководителю Советского государства президентом США Франклином Рузвельтом в 1935-м году), остановился, то вокруг быстро собралась толпа. «Когда же, товарищ Сталин, остановим врага?» – спросил самый смелый из толпы.
«Придёт время – прогоним!» – ответил Сталин, никого не упрекнув в растаскивании государственного добра. Прибыв в Кремль, он немедленно созвал совещание, где поставил вопрос: «Кто допустил в городе такой беспорядок?»
Комендант столицы генерал Ревякин В.А., не сумевший своевременно навести должный порядок, был тут же снят с должности. Новым комендантом назначили генерала Сини-лова К.Р. 19 октября было введено в действие Постановление «О введении в Москве и прилегающих к городу районах осадного положения», был установлен комендантский час. Как доложил Берия, решительные меры войск НКВД и милиции, включающие расстрел подстрекателей и мародёров на месте, позволили навести в столице относительный порядок.
Обстановка на фронте действительно была критической. Да она с самого начала войны каждый день была критической. Была и паника, и непонимание, что же делать в такой обстановке. На что, на кого опереться в таком положении? По мнению Сталина, решение Гитлера напасть на Советский Союз противоречил всему установившемуся миропорядку, всем договорённостям.
И логического объяснения этому Сталин не находил. Политическое, военно-техническое и экономическое сотрудничество СССР и Германии было выгодно обеим сторонам. Несмотря на то, что к осени 1933 года (после прихода Гитлера к власти в Германии) были свёрнуты программы по обучению немецких лётчиков в Липецке, танкистов в Казани, а офицеров в академии в Москве, сотрудничество по определённым направлениям продолжалось, как и отдельные военно-политические контакты, что в немалой степени способствовало подписанию пакта «Молотова-Риббентропа» в августе 1939 года, а затем – экономического соглашения между СССР и Германией.
Так как англо-франко-советские политические и военные переговоры о создании широкой антигитлеровской коалиции, проходившие в Москве с июня по август 1939-го года, успехом не увенчались, то советско-германский пакт о ненападении был для советского руководства, с одной стороны, вынужденным, а с другой, необходимым. По дополнительному протоколу Латвия, Эстония, Финляндия и восточные районы Польши и Бессарабии включались в сферу интересов СССР, а Литва и западная часть Польши была отнесена в сферу интересов Германии, что позволило значительно отодвинуть границы СССР на Запад и оттянуть начало неизбежной войны с Германией. (Кстати, Гитлер даже прислал Сталину телеграмму с предложением принять его в Москве для присутствия на подписании пакта, но от этого предложения Сталин отказался.)
Немаловажным обстоятельством был и тот факт, что договор о ненападении между СССР и Германией практически поссорил японцев и немцев, так как Германия нарушила подписанный ещё в 1936 году пакт между Японией и Германией, где говорилось, что договаривающиеся стороны на период действия настоящего соглашения обязуются без взаимного согласия не заключать с СССР каких-либо политических договоров, которые противоречили бы духу настоящего соглашения.
Обида японцев и недоверие к действиям Германии с их стороны, в свою очередь, привели к тому, что японцы стали сговорчивее и подписали в сентябре 1939-го года перемирие с СССР, а 13 апреля 1940-го года – советско-японский пакт о нейтралитете.
«Простые люди, не связанные с решением важных политических вопросов, странные, – размышлял Сталин. – Никто не хочет смотреть в корень проблемы, разбираться в сути дела. А ведь при решении государственных вопросов полагаться на душу и сердце нельзя, они могут подвести. Здесь нужно опираться только на здравый смысл, разум и строгий расчёт. Частные дела, домашние, с родственниками и знакомыми можно решать душой и сердцем, а государственные – нет. Вот многим не нравится выражение «политика – грязное дело».
А как можно делать любую грязную работу, не испачкавшись? А разгребать в политике приходится, ох, как много. Точнее всех на эту тему высказался Отто Бисмарк: «Политика – искусство приспособляться к обстоятельствам и извлекать пользу из всего, даже из того, что претит».
Жаль, что к его предостережениям и советам «никогда не воевать с русскими» в Германии не прислушались. А где мы могли достать алюминий, молибден, коксующийся уголь, станки? – задал Сталин вопрос воображаемым оппонентам. – Даже военную технику и комплектующие поставляла нам Германия. Каучук, правда, поставила Япония.
Конечно, пришлось за это кое-что отправить в Германию: нефтепродукты, хлопок, медь, руду. А из-за неурожая в Германии в сороковом году помогли немецкому народу немного и зерном. И потом… Германия завоевала почти всю Европу, кроме Великобритании, расположенной на острове.
Но ведь понятно, что сначала надо было немцам разобраться с этим островом в соответствии с разработанным планом операции «Морской лев». А уже после победы над Англией строить какие-то другие планы. Нельзя воевать на два фронта. Это любой выпускник военной академии скажет. А многие немецкие офицеры учились в нашей академии. И что, никто не подсказал Гитлеру, что так не делается?»
Сталин не любил вспоминать первые дни, а точнее – первые десять дней с начала войны. Вернее, он просто старался вычеркнуть их из памяти. Неожиданное, потому что необъяснимое, нападение Гитлеровской Германии на Советский Союз выбило Сталина из привычного ритма жизни, в котором он управлял страной и влиял на значительную часть мировых процессов.
В одночасье обрушились краеугольные камни, основы, на которые он опирался во внешней, да и во внутренней политике. До начала войны он знал, что делать и как, а главное – зачем. А война всё изменила, перемешала. Эти изменения надо было как-то осмыслить, прийти в себя, избавиться от подавленного состояния. На что Сталину потребовалось какое-то время. Не прибавляли оптимизма и постоянные неутешительные сообщения с линии фронта, стремительно продвигающейся вглубь страны.
Но ещё хуже становилось, когда и таких сообщений не было, то есть – из-за отсутствия связи с отступающими войсками ни Наркомат обороны, ни Генеральный штаб, даже руководство страны в какие-то периоды вообще не знало, что там, на Западе страны, происходит.
Самыми тяжёлыми для Сталина оказались 29 и 30 июня. Он, после посещения поздним вечером 28 июня здания Наркомата обороны на улице Фрунзе, где, не сдержавшись, обрушился с гневными и обидными упрёками на руководителей Наркомата и Генштаба, уехал на дачу в Кунцево, никого не принимая и не желая видеть. Хорошо, что запасы любимого Сталиным грузинского вина «хванчкара» с приятным малиновым привкусом позволяли иногда расслабиться…
Нет, Сталина определённо нельзя было отнести к людям, имеющим тягу к спиртному ради выпивки. Просто, будучи уроженцем Грузии, или, как сам себя Сталин однажды назвал, «старым русским человеком грузинской национальности», он мог позволить себе выпить, но умеренно.
Его охрана и товарищи по партии видели Сталина сильно пьяным лишь трижды: на юбилее начальника Генштаба С.М. Штеменко, на поминках А.А. Жданова и в ночь, когда после ссоры с мужем вторая его жена Надежда Аллилуева покончила с собой…»
Александр Вырвич (продолжение - https://dzen.ru/a/ZkzEU4_Bl0K22tRA)
