Пять-шесть лет назад, когда я сильно увлекался живописью XX века и составлял коллажи на досуге, мое внимание привлекла японская афиша культового французского фильма Жана-Люка Годара “La Chinoise” [1967].
Мне приглянулись и конструкция самого коллажа, и имена в списке актеров самого фильма — Anne Wiazemsky и Michel Semeniako, с происхождением которых все очевидно с первого взгляда. Забегая вперед, у Семеняко не сложилось крупной карьеры. Он довольствовался небольшими ролями во французском кино, и некоторыми успехами в области фотографии. У него были выставки — причем до самого последнего времени, во Франции издавались его фотоальбомы. Однако, по степени успеха и известности, мёсье Семеняко не может всерьез тягаться со своей коллегой по “La Chinoise” — Анн Вяземски. В отличии от Семеняки, мадемуазель Вяземски повезло стать звездой французского кино, а также сделать себе имя во Франции на литературном поприще. Впрочем, с её ярким происхождением, по-другому быть не могло. Об этом происхождении сегодня и пойдет речь в моей рецензии на книгу Анн “Mon enfant de Berlin” [2009], которую я читал по-английски как “My Berlin Child” [рус. “Мой берлинский ребёнок”].
Мне уже давно перестали быть интересными традиционные книги белоэмигрантов. В том, как они встретили Революцию, как бежали из России, и что они чувствовали и чем жили по прибытии в Европу после или во время Гражданской Войны, я более менее уже разобрался. Конечно, если я натыкаюсь на что-то про Лондон или США [таких книг мало] или что-то выдающееся, я с удовольствием прочитаю. Однако, теперь мне стало интересно узнать — А что же было потом? Как выглядела жизнь белоэмигрантов, после того как они прижились на новом месте? Что было с их детьми? Внуками? Какими для них лично были такие яркие декады как 1930-е, 1940-е, 1960-е?
Книги отвечающие на эти вопросы имеются, однако не всегда они касаются того, что мне интересно. Наиболее хорошо белоэмигрантами описаны 1920-е годы — когда большинство из них были полны сил, азарта, и интереса к себе и окружающему миру. Следующие десятилетия обычно отражены менее хорошо — люди старели, и их запал, активность, и созерцательность были уже не на том уровне. Тем не менее, эмигрантских книг, которые открывают свет на жизнь русских эмигрантов в 1930-е, 1940-е, 1950-е, 1960-е, достаточно. Большинство из них написаны детьми эмигрантов на языках их стран пребывания [или точнее ассимиляции]. Так как многие белоэмигранты осели именно в Франции — многое написано на французском, которым, я, увы, не владею. Подавляющее большинство эмигрантских детей неизвестны в России, а на Западе своей русскостью не шибко кого интересовали, даже в случае собственного успеха. В итоге, рыться в поисках подобного чтива — дело на любителя. Однако, мне повезло — я и есть тот самый любитель.
x x x
Фильм Жана-Люка Годара “La Chinoise” [фр. Китаянка] представляет собой вольную экранизацию “Бесов” Достоевского, где действие происходит не в русской провинции середины XIX века, а в Париже второй половины 1960-х годов — одной из столиц западного молодежного левацкого протеста.
Годар считается культовым французским режиссером послевоенных лет, однако если честно его фильмы…муть. Меня такое не цепляет, Голливуд мне куда более понятен и ясен. Однако, смотреть его мне было интересно. Во-первых, я слабо знаком с Францией и Парижем 1960-х, а у Годара при всей его скучной и вялой арт-хаусности, довольно красивая визуальная составляющая. Его видеоряд приятно смотреть.
Глядя на Париж Годара тех лет, я могу понять почему наша интеллигенция аж до 1970-х - 1980-х годов все еще с пиететом относилась к современной французской культуре. Там действительно что-то было. Сегодняшняя Франция, с которой я знаком поверхностно, кажется менее интересной, стильной, милой, утонченной, и наоборот — грязной, помятой, несчастливой, уставшей.
Годар не был русофобом, и принадлежал к французским левым интеллектуалам, которые осуждали американский империализм военный [в том числе войны во Вьетнаме и Палестине] и культурный [консюмеризм и “американизацию”]. Как и полагается настоящему радикальному леваку, он происходил из очень привилегированной франко-швейцарской семьи. Его дед был основателем известной французской банковской группы BNP Paribas. Вторую Мировую войну они всей семьей отсидели в Швейцарии.
Второй женой Годара [с 1967 по 1979 год] была [полу]русская дама — та самая Анн Вяземски, которую он снял в своей “La Chinoise”. Это был уже второй фильм на счету Анны.
Так кто же такая Анн Вяземски?
Милая рыжая симпатяжка бэби-бумерша Анечка имеет интересное происхождение по обоим родителям. Ее отцом был родившейся в Питере и выросший во Франции, русский князь Иван Владимирович Вяземский-Левашов [1915-1964], а ее матерью была Клэр Мориак — дочь умеренно правого популярного французского писателя середины XX века Франсуа Мориака [1885-1970]. Познакомились они в 1945 году в Берлине, где Клэр работала во французском Красном Кресте, а Иван занимался вызволением французских граждан из Германии, будучи ответственным секретарем французской секции по перемещенным лицам Союзнического Контрольного Совета.
“Клиентами” Ивана и Клэр были французы, работавшие на немецких заводах в рамках франко-нацистской схемы Service du Travail Obligatoire [по сути те же остарбайтеры — только из Франции, и на более божеских условиях чем восточноевропейцы]; французы воевавшие на стороне немцев [в самой меньшей степени], и отдельно жители Эльзаса и Лотарингии [родные края, которых с 1945 года опять попали под французскую оккупацию, со всеми последствиями для местной немецкой культуры, языка, и самосознания, однако зато они стали жить в стране-победительнице войны, а не стране-пугале]. Так как, СССР занял более ⅔ прежнего Рейха, то по большей части Ивану и Клэр приходилось работать именно с советской стороной.
Берлинский ребёнок [я обращаюсь к названию книги Анн Вяземски] — это и есть сама Вяземская. Её книга ведает в прозе об истории знакомства её родителей с конца 1944 года по начало 1947-го.
Меня удивило, что Вяземская не просто взяла за основу историю знакомства своих родителей и написала на её основе новеллу [на двести страниц], а написала своего рода небольшой исторический роман — то есть непосредственно про своих родителей, с использованием записей из дневников и писем её мамы за те годы. Это необычно и привлекает. Если у меня дойдут руки, то я переведу эту книгу, и может быть найду издателя, дабы она где-то вышла, в знак уважения к памяти мадемуазель Вяземской, которая ушла в мир иной в 2017 году в Париже.
Увы, Анн не оставила после себя детей. Зато, ее брат — французский иллюстратор Pierre Wiazemsky, более известный как Wiaz, оставил потомство. Красивую русскую фамилию сегодня носит племянница Анн, дочь Пьера — Lea Wiazemsky 1979 года рождения — тоже актриса и тоже писательница. У нее тоже интересная мама — французская феминистка и эротическая писательница Regine Deforges [1935 - 2014].
Что интересного внутри книги?
Если разделить книгу по периодам, то получиться следующая картина:
Период 1. Знакомство с Клэр. Конец 1944 года — начало Осень 1945 года
Вяземская знакомит нас со своей молодой мамой Клэр — дочерью известных и богатых родителей, которая наслаждается тем, что она работает в Красном Кресте наряду с простыми французами, и вносит свой маленький вклад в победу, следуя за движением фронта по мере освобождения союзниками Франции от немецких войск. Коллеги ценят Клэр как свою коллегу, а не мажорку — дочь известного писателя. Она ждет своего парня Патриса, попавшего в плен к немцам в 1940 году [когда немцы одной левой взяли Францию], с которым у нее был просто роман до войны. После его попадания в плен, по инерции у нее завязывается с Патрисом любовная переписка, и по той же инерции всеми ожидается, что они должны жениться после того, как он вернется во Францию.
Родители зазывают Клэр остаться в Париже. Родители Патриса и сам Патрис [который вскоре таки возвращается в Париже из плена] давят на Клэр своим грузом будущих обязательств, коих она, положа руку на сердце, не желает. Сразу после окончания войны, Клэр подкидывается возможность поехать по работе в Берлин и она недолго думая соглашается. Что-то физически отталкивает ее от жизни во Франции, и она чувствует себя слишком молодой и свободной чтобы быть с Патрисом — в чем она со слезами на глазах ему честно признается перед выездом в Берлин.
Клэр оказывается в восторге от Берлина, ибо там кипит жизнь. Она постоянно тусуется с американскими и французскими, а иногда даже с советскими офицерами. Туда постоянно приезжают интересные политические визитёры из Франции. У нее особенная работа, где она “приносит людям добро и пользу”. Вы ведь знаете как важно заниматься “meaningful work” молодым людям-идеалистам из хороших семей? Я не иронизирую!. Впрочем, Клэр честно проговаривается в одном из писем домой, что хорошо быть в [послевоенном] Берлине, если ты сам не немец [а оккупант], а ее гуманитарная работа иногда оказывается очень грязной — в частности, ей приходиться насильно разделять семьи немцев и французов, а иногда и забирать полуфранцузских детей у немецкого родителя, даже если французский родитель погиб или пропал без вести. Какие же все таки мелочные были французишки! Впрочем, согласно новелле, иногда Клэр в нарушение всех инструкций, предупреждала подобных немцев о том, что французы собираются отнять у них ребенка, и советовала им уехать из Берлина. Если это не выдача желаемого за действительное — поклон Клэр.
Что же касается национальных предрассудков, то Клэр в своих письмах домой пишет, что вся ее ненависть улетучилась после встречи с побежденными немцами — она просто физически не могла продолжать их ненавидеть после непосредственного столкновения с их горем. В то же время, забавно, что союзников-англичашек Клэр конкретно не любила, и напиваясь на тусовках, им высказывала все накопленные претензии к ним начиная с того, что “они сожгли Жанну Д'арк” и заканчивая тем, что “они отравили нашего Наполеона”. А вот американцы Клэр нравятся, но в целом американки и англичанки по ее мнению — некрасивые и не умеют одеваться. Смешно? :)
Период 2. История знакомства Клэр и Ивана. Осень 1945 - начало 1947 года.
Раскрыв персоналию матери Анны Вяземски, новелла переходит к своей основной части — истории знакомства Клэр со своим будущем мужем Иваном Вяземским — отцом Анны.
Повествуя о сотрудничестве французов и советских в послевоенном Берлине, Клэр рассказывает, что с французской стороны делами занимались некие “русскоязычные французские офицеры”. И так, в ноябре 1945 года на франко-советской тусовке по случаю юбилея Компьенского перемирия [11 ноября 1918 года], она знакомится с двумя “русскоговорящими французскими офицерами”, один из которых производит на нее впечатление. Русскоговорящие французские офицеры — это конечно же наши белоэмигранты или их дети, как собственно тот самый приглянувшийся офицер Иван Вяземский.
Вот какой портрет Ивана дает сама Клэр:
Его зовут Иван Вяземский, он родился в 1915 году в Санкт-Петербурге, и его семья, как и тысячи других, эмигрировала во время революции. Долгое время они были лицами без гражданства, а затем в 1930-е годы получили французское гражданство. Виа [Wia], как его все называют, был мобилизован, как только была объявлена война. Его сразу взяли в плен. Пять лет лишений в лагерях не повлияли на его уверенность и энтузиазм. Освобожденный Советами, он сражался на их стороне, пока не встретил нас с Леоном де Розеном, а затем стал его правой рукой и лучшим другом. Он самый популярный французский офицер на Курфюрстендамм 96, его обожают как мужчины, так и женщины. Он всегда первым вызывается на решение той или иной задачи и первым устраивает вечеринку.
Он свободно говорит на семи языках, включая русский, французский, английский и немецкий, и умеет заводить друзей, где бы он ни был, как в лагере, где он был узником, так и в оккупированном союзниками Берлине. Эти качества сделали его отличным переговорщиком, и девушки часто просят его пойти с ними, когда они идут вызволять французов из советской зоны.
Клэр размышляет про себя — Я только что избавилась от мертвого груза — своего бойфренда Патриса, мне же не нужны сейчас отношения?… и все равно влюбляется в нашего героя. Чувства взаимны — Иван сам начал влюбляться в Клэр сразу после знакомства. Ей, кстати, очень импонирует, что она не знал, что она дочь известного писателя, хотя её даже чуть-чуть это задевает [Как он мог не знать кто мой отец?].
Вот еще одна характеристика Ивана глазами Клэр:
Виа бреется и насвистывает «Интернационал», которому его научили его советские товарищи. Он встал первым — Клэр не могла заставить себя встать с кровати — и он сразу же оказался в хорошем настроении, спешил начать новый день, спешил жить. «Невероятно иметь такой темперамент», — думает Клэр. Она продолжает удивляться тому, что она живет вместе с этим человеком, этим русским, этим «марсианином», как она его называет. Это делает ее мечтательной. Рассеянно она ласкает своего котенка, дремлющего у ее ног, и закуривает первую за день сигарету, самую лучшую.
Неожиданной для меня стала развязка книги, когда Клэр написала родителям про нового бойфренда, что у них все серьезно и они собираются играть свадьбу. Казалось бы — какие проблемы? Дочь известного французского писателя и выросший во Франции молодой белоэмигрант, отличившийся французский солдат и дипломат, наконец князь?
Лучше всего тут будет процитировать книгу:
“И вот она влюбляется в иностранца, о котором ничего не знает, бывшего русского, практически советского, не имеющего профессии и выходца из чужой среды, «космополитической среды», как говорят в народе. Влюбиться в мужчину, любого мужчину – это риск. И влюбиться в такого, как он…”
«Ты хоть представляешь, что поставлено на карту в браке между француженкой из хорошей семьи и бывшим русским князем, потерявшим все свое состояние из-за революции?»
Так Анн Вяземски описывает пересказ Клэр Ивану и своим друзьям в Берлине того, как реагировали её родители на весть об их свадьбе:
Итак, папа немного насторожен. В Париже все русские — таксисты или музыканты в ночных клубах, князья они или нет. «Что мы будем делать, что мы будем делать?» — причитает мама, в который раз перечитывая мое письмо.
У папы есть идея: «Давайте позвоним Труайя, Анри Труайя, он большой друг моего старшего брата Клода». Он русский иммигрант, как Виа, изгнанник, как Виа, натурализованный француз, опять же, как и Виа. Разница лишь в том, что он взял псевдоним и является писателем. Он даже получил Гонкуровскую премию в 1938 году за книгу под названием «Арень», и позвольте мне сказать вам, что в тот день он устроил отвязную вечеринку!»
Папа звонит Труайя и поручает ему узнать больше об этом так называемом князе по имени Иван Вяземский. Труайя чувствует, что тот очень волнуется, и пытается его успокоить: «Фамилию я припоминаю, ничего эдакого она мне не говорит... Я тебе перезвоню» Папа идет к маме в гостиную. Они так нервничают, что все, что им остается, это ждать. Мама, как всегда, ожидает худшего, в этом она настоящий чемпион. Папа раздражается: «Помолчи, Жанна, ради бога, помолчи!» Я просто слышу их. «Звонят, нам звонят!» Они бросаются к телефону, Папа берет трубку, и он слышит, как Труайя взрывается восторгом и восторгом: «Вяземский не только совсем не плох, но и просто превосходен!» Лучшего невозможно было представить!» И он продолжает рассказывать папе, что Иван происходит из одной из старейших семей в России, они ведут свою историю еще с 800 года или около того. Папа все еще немного насторожен: «Ты уверен, что он не жулик?» Труайя смеется в ответ. «Конечно, я уверен. До войны он жил с сестрой и родителями неподалеку от вас, на рю Ренуар. Его родители все еще здесь, и, возможно, вы регулярно встречаетесь на улице».
Родители вздохнули с облегчением, мама позвонила мне и дала согласие выйти замуж за Виа. Папа поднимает трубку и, ссылаясь на P.S. в моем письме, не может не сказать: «Если ты хочешь стать презентабельной принцессой, то тебе лучше приступить к этому прямо сейчас!»
Вот и все, конец истории! [заканчивает свой рассказ Клэр]
«Браво, какое шоу!» — Виа входит на кухню, бурно аплодируя. Из одного кармана военной шинели торчит горлышко бутылки. Клэр продолжает играть роль клоуна, прощаясь со своей аудиторией. Виа ставит бутылку шампанского на стол, а девочки приносят бокалы. Он наливает каждому по стакану, затем поворачивается к Клэр: «Я ошибаюсь, или мы обязаны своей помолвкой бывшему русскому, хотя его имя мне незнакомо. Откуда мы знаем, что он настоящий русский? Может быть он и есть тот жулик, которого так боится твой отец…»
«О, Виа, давай не придумывай! Расследование велось о тебе, а не о нем. Не могу поверить, что ты не слышал об этом молодом русском, который натурализовался и выиграл Гонкуровскую премию.
Вы, конечно, ничего не знаете о литературе, но наверняка слышали о нем через русскую общину! Вы, должно быть, все очень гордились этим событием!»
Сморщив лоб от усилия, Виа пытается вспомнить.
Он хочет доставить удовольствие Клэр или, по крайней мере, не разочаровать ее, и то, что она рассказывала ему о молодом писателе, постепенно начинает звучать знакомо. Но это не то, что она думает.
«Если ваш писатель — тот русский, о котором я думаю, один из сыновей Тарасова, то не все в нашей общине, как вы ее называете, праздновали. Многих из них задело то, что он сменил имя, когда стал французом. Моя сестра Нина была в шоке и очень на него злилась».
x
Как видите, для Клэр и ее родителей по умолчанию Иван не был человеком их круга. Он был слишком экзотичен, космополитичен, и иностранен, даже несмотря на свою французскость. Однако, как мы видели, Клэр зря боялась непонимания со стороны родителей.
На самом деле, по-человечески, напряг и отторжение семейства Мориаков понятны. В наше время, я был свидетелем того, что “полноценные англичане” не всегда считают до конца своими даже белых полуангличан с одним из родителей небританского европейского происхождения. Без грязи или чего-то лишнего, но они просто другие — чуть-чуть не свои, но со всеми вытекающими включая дружбу и симпатии. Казалось бы XXI век на дворе, и я говорю конкретно про супер космополитичный лондонский регион, но вот так вот и всё тут. Хотя по логике, я понимаю, в случае Клэр, мы имеем дело с рафинированными французскими патриотами-консерваторами, да еще и солидного достатка, все таки их отторгающий рефлекс на нашего Вяземского меня удивил, особенно учитывая статус Парижа первой половины XX века как главной столицы мира [и стало быть столицы космополитов].
В дополнение к вышесказанному, я обратил внимание на дважды или трижды повторяющуюся ситуацию в книге, которую сама Анн, вряд ли отразила случайно. Пару раз Клэр спрашивает Ивана и его русских друзей что-то по “русской теме”, ожидая получить в ответ нормальный лаконичный ответ, получая вместо этого лекцию, от которой ее клонит в сон, и которую она каждый раз пропускает мимо своих ушей. Это никакая не русофобия, или предвзятость с её стороны, а типичная западноевропейская реакция на любовь русских рассказать о себе “основательно, чтобы собеседник все понял”. Недавно, на самом высшем уровне такой пример был показан нашим дорогим Владимиром Владимировичем в интервью Такеру Карлсону.
Другим удивительным открытием для Клэр [и для меня лично] стала бедность князей Вяземских — родителей Ивана. В некоторой степени подтвердилась правота советской пропаганды о том, что эмигранты зачастую влачили жалкое существование на чужбине, однако в СССР все равно тогда жилось хуже, плюс белоэмигрантам туда был путь заказан.
Я просто процитирую фрагмент книги, где описывается встреча Клэр с родителями Ивана.
Виа жмёт на звонок, потом еще раз, и потом в третий раз более настойчиво. Он внезапно стал очень нервным и нетерпеливым.
«Чего они там возятся?»
По ту сторону двери доносятся смутные звуки, кто-то шаркает туда-сюда и бормочет. Наконец дверь открывается, и в квартиру входит Виа. Клэр осталась на лестничной площадке, оторопев; перед ней стоят двое пожилых людей в халатах, а за ними она видит неопрятную комнату, на столе еще лежат остатки еды. Кто эта женщина в бигудях с усталым лицом, смотрящая на Клэр с тем же потрясенным и удивленным выражением лица?
х
Клэр развалилась на скамейке на улице Ля Фонтен, охваченная животной паникой. Прохожим кажется, что она внезапно почувствовала недомогание, и останавливаются, чтобы предложить помощь, но, столкнувшись с ее яростным молчанием и враждебным взглядом, смирившись, они продолжают свой путь. «Разбитое сердце», — шепчет кто-то в толпе.
Эти слова эхом отдаются в ее ушах. Она повторяет их несколько раз, чтобы лучше уловить их смысл. Поскольку она заставляет себя дышать медленно, постепенно тиски вокруг ее груди расслабляются, и воспоминания врываются в нее столь же резкие, как фотографии. Она видит родителей Вии, их квартиру. Два слова проносятся в ее голове рефреном: уродство и бедность, бедность и уродство. Ей не понадобилось и десяти минут, чтобы заметить, какой беспорядок в комнате, как плохо разбросана мебель; повсюду были шали, гравюры, безделушки, казавшиеся ей ужасно безвкусными. Но если бы только это было всем... Прежде всего она видит его родителей. Она собственной плотью чувствует, как униженно они, должно быть, себя чувствовали, застигнутые врасплох, в своих поношенных халатах, полных дырок от сигарет. Как могла Виа хотя бы на мгновение подумать, что они будут в восторге от подобного неожиданного визита? Разве он не мог видеть слезы на глазах матери, неловкие жесты, которые она делала, пытаясь снять свои нелепые бигуди... Это была Клэр, кто в порыве жалости, искренней жалости инстинктивно подошла к матери Виа, чтобы обнять ее и извиниться за их неудачный визит.
Клэр закуривает сигарету. С ледяной ясностью она сравнивает свою семью с семьей Вии. Это не просто их две разные национальности — они живут в двух совершенно разных мирах. На своей скамейке на улице Ля Фонтен она находится ровно на полпути между квартирой на авеню Теофиль Готье, 38, и квартирой на улице Рейнуар 12. Это ироничное географическое совпадение не рассмешило ее: оно просто напомнило ей о ее утренней программе. Разве она не планировала также неожиданный визит к своим родителям? На мгновение она выходит за пределы себя, чтобы представить, каково было бы объявить им, что она разорвала помолвку. Потому что это именно то, о чем она думает. Другие образы нападают на нее, и она видит себя такой, какой она была год назад, на другой скамейке возле моста Александра III, помолвленной с Патрисом и обнаруживающей, что не хочет выходить за него замуж. И сегодня ее охватило то же удушающее ощущение, что она попала в ловушку. «История повторяется», — говорит она несколько раз. Она чувствует непреодолимое желание плакать.
И она снова слышит то, что прохожие сказали всего несколько минут назад: «Разбитое сердце».
И еще одна зарисовка. На этот раз со свадьбы Ивана и Клэр, глазами молодой русской эмигрантки Ольги Стахович:
Слушая болтовню бывшего полковника Белой армии, Ольга тайно наблюдает за тем, как родители Клэр разговаривают с родителями Вии. Разница между двумя парами поразительна: месье Мориак и его жена отличительно элегантны по сравнению с другой парой в своей потрепанной одежде. Наиболее это заметно по женщинам. На матери Клэр широкополая шляпа из рисовой соломы и длинное серое шелковое платье, подчеркивающее ее стройные формы и тонкие черты лица. Мать Вии выглядит комковатой в поношенном синем платье, и, несмотря на летнюю жару в этот июльский день, на ней уродливая темная шляпа и старый лисий мех на шее. «Бедная дорогая княгиня София, она уже не знает, как одеваться и как себя вести», — с грустью думает Ольга.
x
В итоге, свадьбу Клэр и Иван сыграли в Берлине, и затем в Париже [в храме Александра Невского] — одну для друзей и коллег, другую — для своих семей. Все вышло замечательно — семьи Вяземских и Мориак были в восторге друг от друга. В семейной жизни тоже все сложится неплохо. В 1947 году в Берлине у них рождается дочь Анн [на этом моменте и заканчивается книга “Мой Берлинский ребёнок”], а двумя годами позднее — сын Пьер. Иван становится кадровым французским дипломатом, которого отправляют с супругой в Каракас, а затем Женеву. К сожалению, он умрет в 1964 году, в возрасте 49 лет. Анн будет тогда всего 17 лет. Клэр доживет до 1992 года, уйдя в мир иной в возрасте 75 лет.
Итого: книга представляет собой замечательную краткую [200 страниц] зарисовку из жизни реальных русских эмигрантов-парижан в яркий исторический момент — самое начало послевоенного времени. Тому, кто увлекается эмигрантами рекомендую прочесть. В равной степени могу порекомендовать книгу и просто любознательному русскому интеллигенту — тот факт, что она касается военного времени, в данный исторический момент делает книгу чуть интереснее.
Заметки на полях, которые не вошли в основную описательную часть:
- На английском языке я не смог найти других переведенных книг Анн Вяземски [помимо “Моего Берлинского ребенка”], а на русский была переведена лишь её книга “Горстка Людей” [фр. Une poignée de gens] — новелла про 1917-1918 годы в России. А ведь Анн написала не одну книгу на французском про яркие французские 1960-е годы! Будем ждать перевода или возможно мне таки придется освоить французский…
2. Могу вам порекомендовать экранизацию романа Анн “Un an après” про съемки фильма La Chinoise [а заодно и её романа с Годаром] в 1967 году — Redoubtable. Фильм был снят в 2017 году французским режиссером Мишелем Хазанавичусом. Честно говоря, Годар в сём кино выставлен немного кретином — это так Мишель расправляется с ним за то, что Годар топил за Палестину, и похоже Мишель из-за своих еврейских корней за это на него в обиде. Однако, все таки что-то заставило Вяземскую расстаться с Годаром, поэтому возможно это был не единственный косяк Годара. Он, кстати, недавно умер — в сентябре 2022 года, в солидном возрасте 91 года.
3. Ивану Вяземскому кузинами приходились обворожительная Мисси Васильчикова, чей “Берлинский дневник 1940-1945” мы уже разбирали с вами, а также ее родная сестра Татьяна Меттерних, о которой я вам расскажу как-нибудь в другой раз.
4. Хотя книга рассказывает про Берлин, немцы книги — это тени самих себя. Чужие люди на этом празднике жизни. Перед тем как рожать, Клэр ищет в Берлине приличного доктора, ибо не хочет рожать у американцев [видимо госпитали союзников были под ними]. Знакомая немка, помогающая союзникам в качестве переводчицы, немного огрзывнушись ей бросает — Милочка, кхм-кхм, вообще то, ты в Берлине, Германии…мы, немцы, тоже что-то умеем…У меня есть замечательный знакомый доктор…
Клэр недолго думая соглашается, и тут немка еще раз язвит — А тебя не смущает кем этот доктор был во время войны? Какой у него армейский ранг? Может быть проверишь? Изучишь если он может быть военный преступник?
Клэр неудобно от таких речей, но в итоге она принимает помощь у этого доктора, и роды проходят нормально. Потом оказывается, что немецкий доктор был “военным преступником” и его вешают.
Спасибо!
Клемент Таралевич,
Май 2024, Лондон.
Рубрика "На чужбине" на сайте Vatnikstan.ru, где выходят мои статьи о русских эмигрантах