Продолжение "Записок" Александра Христофоровича Эйлера
В 1817 году, до вояжа Государя (Александр Павлович), я послан был инспектором в Калугу, Бобруйск и Несвиж для приведения в порядок тамошних складов и артиллерийских рот; но, слава Богу, что Император их не смотрел, потому что все было в ужасном хаосе.
В 1818 году, весною, главнокомандующий Сакен (Фабиан Вильгельмович Остен-Сакен) осматривал 2-ю кирасирскую дивизию, был у моего развода, посещал госпиталь и за все объявил свою благодарность (в этом же году возвратился из Франции корпус графа Воронцова, а с ним и 5-ть артиллерийских парков, которые поступили в мою команду и расположились в Брянском и Жиздринском уездах).
Вскоре после его отъезда, я имел поручение закупить 60000 пудов селитры, почему и объезжал губернии Черниговскую, Полтавскую, Харьковскую, Курскую и Воронежскую, и везде, для отклонения от себя подозрений, составлял в губернских городах, под своим председательством, из губернаторов и губернских предводителей, комитеты, посредством которых и купил селитру, в сложности, четырьмя рублями на пуд дешевле существовавшей цены.
В октябре проезжал чрез Орел граф Аракчеев (Алексей Андреевич), и я ожидал его с рапортом; он принял меня очень ласково наедине в кабинете, но ни слова не сказал о намерении взять меня к себе. 1819 же года, в конце марта, я получил высочайший приказ о назначении меня начальником артиллерии в Новгородское военное поселение, а вместе с оным письмо графа, чтобы я скорее приехал и прислал к нему чрез того же фельдъегеря записки о двух штаб-офицерах и по пяти с роты лучших мастеровых, для перевода оных в тоже поселение: первых, для занятия должностей, а последних для работ.
Командиры рот, узнав о скором моем отъезде, собрались в Орле и дали мне на прощанье довольно большой фейерверк и столь отличный, что такого, как говорили городские жители, собравшиеся на оный, никогда еще не видали; после фейерверка пригласили они меня с семейством к себе на вечер, где все были артиллеристы; за ужином пили мое здоровье и поднесли мне на память серебряный кубок, который желаю, чтобы навсегда сохранился в старшей нисходящей моей линии, в память того, что можно быть взыскательным по службе, но не жестоким и что любовь подчиненных приобретается справедливостью.
Апреля 10-го я сдал свою команду полковнику Брамсу и 13-го отправился в Петербург; по прибытии, на другой день представлялся графу Аракчееву; 28-го поехал в поселение, где получил квартиру в деревне Коломне, на левом берегу Волхова, а 1-го мая начались уже общие работы построения каменных штабов и деревянных строений для поселян, устройство дорог, бульваров, мостов и труб, что и производилось ежедневно кроме воскресных и праздничных дней.
В команду мою поступило 9 резервных, 3 парковые роты, в которые, по моему представлению дано для обучения 12 орудий с лошадьми, и 4 коннорабочие команды, учрежденные для перевозки материалов; а сверх того граф поручил мне главный надзор при построении двух поселенных рот его полка.
В конце июля приезжал Государь, осматривал все работы, был очень доволен, и в первый раз после шести лет Его Величество удостоил меня своим разговором. При осмотре моем в роте Ш. объявлено много претензий, что заставило меня отрешить его от команды, а он, не сдав роты, уехал без позволения к себе в деревню в Екатеринославскую губернию; его привезли за караулом, граф намеревался предать его суду, и он наверно был бы солдатом; однако ж я упросил графа смягчить заслуженное наказание отставкой и запрещением принимать в службу.
Октября 1-го окончены работы строевыми войсками, и я остался старшим в поселении. По субботам собирался у меня комитет из всех отдельных начальников; они объявляли мне свои надобности, которым я составлял общую записку и посылал в Петербург, к графу; он возвращал их с резолюцией, и в следующую субботу я мог уже давать разрешение, что много ускоряло ход дел.
1820-го года 1-го января поступили в мою команду оба военно-рабочие батальона, №№ 5 и 7, с деловыми дворами, в которых я нашел десятого человека больным, против чего немедленно принял строжайшие меры и представил графу, чтобы: 1) для успокоения совести и поддержания правил веры, позволить нижним чинам держать все посты и допустить говеть в великий пост, и 2) назначить отдых от работ на Сырной неделе 3 дня, для говенья неделю, на Страстной неделе 3 дни, и в Пасху и Рождество по неделе.
Граф долго на это не соглашался, опасаясь большой остановки работ, но я упросил его и, внушив солдатам, как велико сделанное им благодеяние, был вполне вознагражден за мою о них заботливость, которая придавала мастеровым охоту и усердие к их занятиям.
В феврале изволил приезжать Император Александр Павлович на несколько часов, осматривал все мои зимние работы, был всем очень доволен, благодарил и, прощаясь, Его Величество сказал мне: "я завидую тебе, ты живешь в удалении от суеты мирской, в кругу своего семейства; я желал бы быть на твоем месте".
В конце апреля прибыли с зимних квартир в округи поселения строевые войска и расположились на бивуаках, устроенных ими собственными средствами, без расходов от казны, а 1-го мая начали производить работы по расписанию. На что не способен русский солдат! Строевые войска употреблялись не только во все земляные работы, к вырубке бревен и дров и прогону их по рекам, но и они же производили выделку кирпича, выломку плиты, обжог оный на известь и решительно все плотничные, пильные, каменные, печные и щекатурные работы, которыми и занимались по пяти дней в каждую неделю, а по субботам производили ученья и, по словам самого Императора, были по строевой части лучшие войск в армии.
Граф Аракчеев поручил в мою команду и полное распоряжение: Свинорецкую вотчину, флотилию, состоящую из 3-х пароходов, 7-ми ботов н 30-ти семериков, употребляемых для перевозки материалов, и все работы по построению в полку короля Прусского, по выломке плиты, по приготовлению извести и по перевозкам на лошадях и на судах флотилии, чем занятия мои распространялись до чрезвычайности; но граф Аракчеев, желая воспользоваться моим усердием и распорядительностью, давал мне за то и все средства к успехам в исполнении.
Работы в полку графа подходили к концу, почему он приказал отвести мне просторную квартиру в купленном господском доме с садом, куда я с семейством переехал в начале июня, а в конце посетил поселение Государь. Проезжая по работам, Его Величество изволил заехать ко мне; жена с детьми встретила его у коляски. Император подал ей руку и вел до гостиной; старшая дочь поднесла ему чай, и Его Величество, выкушав чашку и пробыв еще четверть часа, изволил отправиться далее; а на другой день я получил от графа Аракчеева бумагу, что все дети мои всемилостивейше приняты на счет Государя: дочери в Екатерининский институт, а сыновья в Пажеский корпус.
В ноябре граф возложил на меня, сверх всех прежних занятий, и заготовление бревен и дров для всего поселения, которых ежегодно требовалось первых до 180000, а дров до 12000 кубических сажен. В феврале 1821-го года я просил позволения у графа отлучиться в Петербург и получил собственноручное его следующее распоряжение: "Позволяется вашему превосходительству, не спрашиваясь, отъезжать во всякое время, куда захотите и на какое время пожелаете".
Вероятно, позволения такого никто никогда и ни от кого не имели, и оно доказывает неограниченную ко мне доверенность графа. Зима этого года была малоснежна, почему пред вскрытием вод отправился я в Рышевскую волость, чтобы под своим распоряжением произвести по малым рекам сплав огромного количества бревен и дров; для сего прожил я там три недели и успешно кончил эту операцию.
1-го мая, строевые войска, прибыв в поселение, вступили в работы, а в конце июня приезжал Государь, пробыл три дни и осматривал все строения и войска в параде; во всех отношениях был очень доволен, изъявил всем совершенную благодарность и пожаловал мне бриллиантовую табакерку со своим вензелем. В ноябре потребовал от меня граф сведений, сколько бревен и каких размеров можно еще вырубить в огромных лесах Хубецкой и Рышевской волостей; я донес, что леса до того завалены, что я никакого даже приблизительного сведения дать не могу.
Меня потребовали в Петербург, и граф, хотя рассерженный, но принял чрезвычайно вежливо, сам подвинул стул, посадил и начал вымогать требуемое сведение, говоря, что этого желает Государь; но я остался непреклонным, доказывая в течение 2-х часов действительную невозможность дать удовлетворительный ответ.
После сего граф под разными предлогами не принимал меня две недели, а когда я приезжал чрез день, то всегда генерал Клейнмихель (Петр Андреевич) спрашивал, не скучно ли мне в Петербурге одному, и хотя я действительно скучал, но зная, что спросы эти от графа, всегда говорил, что живу к кругу родных и знакомых очень весело. Приехав в день Рождества, я просил адъютанта меня записать, но адъютант побежал и доложил графу, который принял меня весьма милостиво, несколько раз поцеловался и сказал, что теперь дела до меня не имеет, и, что я могу ехать; но ежели желаю, то могу прожить и в столице, сколько угодно.
Конечно, я выбрал первое и чрез час был уже в дороге и вскоре по прибытии принял в свое ведение устроенные в поселении паровой лесопильный завод и под Новгородом на голландский манер ветреную мукомольную о 4-х поставах мельницу, действиями которых граф по справедливости был недоволен, почему и поручил оные под мой надзор.
В конце февраля 1822-го года я опять просил позволения у графа отлучиться в Петербург, и он написал следующую резолюцию: "Ваше превосходительство имеет позволение во всякое время ездить, куда вам угодно; а потому, если впредь, пришлете подобное прошение, то оное останется без ответа", после чего я, уже не спрашиваясь всегда отъезжал, куда имел надобность.
В Петербурге я представлялся Великим Князьям Николаю и Михаилу Павловичам, которые меня тотчас весьма милостиво приняли во внутренних комнатах, а Его Высочество Михаил возил с собой и показывал заведенное им артиллерийское училище. После, столь ласкового приема все гвардейские генералы, как это обыкновенно бывает, подходили ко мне и искали моего знакомства.
В апреле я получил приказание графа принять в свое ведение в Новгороде дом, бывший вице-губернатора, купленный у полковника Акермана для помещения чиновников и перестроить оный в путевой дворец для Государя, также приискать и нанять квартиру для самого графа и отделать ее немедленно, что в течение лета и было исполнено солдатами и казенными мастеровыми; даже вся мебель сделана последними, не только в квартиру графа, но и в целый дом, устраиваемый для приезда Императора.
По окончании построений поселенных рот в полку графа Аракчеева, возложил он на меня начать в текущем году построение рот в саперном округе и вместе с тем приступить к устройству корпусной квартиры из господского дома, купленного с имением у Михайлы Михайловича Сперанского. Кроме того, в начале июня, граф, объезжая со мною по округам работы, поручил мне немедленно приступить к построению второго лесопильного парового завода; ибо до 70000 досок, выпиливаемых в год на первом, были для работ весьма недостаточны, и с устройством при оном мукомольной о 4-х поставах мельницы; а в Новгороде, осматривая флотилию, приказал заготовить леса и к 1824-му году построить один запасной пароход.
Выслушав все приказания, я, усмехнувшись, сказал: "Ваше сиятельство, и теперь я едва успеваю исполнять свои обязанности; боюсь, что буду неисправным не от лени, а от недостатка времени", на что он отвечал: "мне более не кому поручать; знаю, что у тебя много занятий и тебе трудно, но за то люблю тебя и обхожусь с тобою по-дружески".
В Петров день изволил приехать в поселение Государь, пробыл у нас четыре дня, осматривал все работы, ученья и парад войск, был очень милостив, благодарил всех и пожаловал мне другую табакерку с бриллиантами и своим вензелем. Осенью и в начале зимы в свободное время я составлял по поручению полное положение действию лесопильных паровых заводов и в ноябре представил оное графу, который без малейшей перемены положение это утвердил, приказал отпечатать и разослать к руководству.
В декабре занялся я увеличением делового двора, а особенно кузнечными и слесарными мастерскими; из 8-ми горнов я устроил 24 и приказал приучать мастеровых к приготовлению инструментов. Предприятие это пошло столь успешно, что в 1824-м году поселение не имело надобности и половины суммы расходовать против прежнего на покупку инструментов для огромного числа рабочих, которых в летнее время бывало более 30000 человек. Граф особенно и дружески благодарил меня за это, а командира 5-го рабочего батальона, Евдокимова, по ходатайству моему представил в майоры, и он был произведен.
Чтобы мастеровых делового двора приохотить к мастерствам, я приказал назначать им работы на целую неделю вперед, с тем, что если кто хорошо кончит свой урок ранее, то может работать в свою пользу. В цене предоставлялось каждому договариваться по произволу, но вещь, им сделанная не могла отдаваться прежде осмотра мастеров при командире; хорошо сделанные вещи мастеровой мог отдавать тому, кто ему оные заказывал, а худые тут же подверглись сломке.
Средство это дало жителям доверенность к мастеровым, а они начали усовершенствоваться в ремеслах. Общие работы 1823 года по обыкновенному порядку начаты 1-го мая, а Государь для осмотра изволил приезжать в конце июня, был по всем частям доволен, благодарил и пожаловал мне орден Св. Владимира 2-й степени со звездой.
В начале июля (1823 года) прислано ко мне от графа новое положение о поселении артиллерии с надписью: "Государь Император изволил читать и одобрить, но приказал препроводить к г. майору Эйлеру, с тем чтобы составил под председательством своим комитет из достойных командиров рот и, сделав свои замечания, представил положение это при особом своем мнении. Я прочитал тетрадь положений в половину дюйма толщиною и, по убеждению не соглашаясь ни с одним параграфом, отложил оное до свидания с графом.
В августе назначен был отъезд в южное поселение Государя с графом Аракчеевым, который управление своими делами по всем поселениям поручил ген.- майору Бухмейеру, моему старинному знакомому и за отказом его потребовал меня в Грузино, где встретил меня словами: "Надеюсь, что ты не откажешься и примешь почетное место управлять поселением вместо меня". Я отвечал, что "обязанности графа без сомнения будут для каждого затруднительны, но поставив себе за правило в службе никогда не отговариваться, принимаю место с благодарностью и буду стараться оправдать лестную для меня его доверенность".
После сего я выехал в Петербург, где нашел уже приготовленную квартиру и на другой же день вступил в управление делами всего военного поселения. Августа 3-го прибыл граф из Грузина прямо на Каменный Остров, где жил Император; на другой день я поехал к нему с докладом по делам, на кои желал иметь его разрешение; он принял меня тотчас, был очень благосклонен, положил своею рукою все резолюции и оставил у себя обедать, а прощаясь, спросил, "скоро ли я представлю свое мнение на положение о поселении артиллерии?".
Я отвечал: "оно утверждено Государем, и потому ожидаю приказаний привести в исполнение; мнение же свое на высочайше одобренное положение писать не могу и, тем более что убежден в невозможности по оному действовать".
Граф: "Но Государь требует, чтоб ты сказал свои мысли и указал что полагаешь необходимым переменить и по чему".
Я: "В таком случае считаю нужным все положение от первой до последней строки переделать".
Граф: "Это уж чересчур много, но я спрошу Императора" и с тем вместе вышел, а возвратясь объявил: "Государь позволяет тебе положение переделать, но чтобы к возвращению Его Величества было представлено". После сего мы простились без малейшего неудовольствия, а 7-го числа Император и граф выехали в Чугуев.
При управлении всеми военными поселениями я не находил никакого затруднения. Штаб имел отличных чиновников; а дела, требующие непосредственного разрешения Императора, я отправлял с еженедельным фельдъегерем к графу, который оные докладывал и в скорости возвращал с полными резолюциями. В свободное время я занимался составлением нового положения о поселении артиллерии; подполковник Батенков (Гавриил Степанович) мне помогал, а в ноябре оно было совершенно готово.
На переезд в Петербург пожаловал мне Государь три тысячи рублей ассигнациями; в конце августа приехала ко мне жена с семейством, и мы прожили в столице четыре месяца весьма приятно. В продолжение этого времени я три раза объезжал все округа военного Новгородского поселения, чтобы сохранить порядок, заведенный графом, и хорошо делал, потому что в первый объезд нашел уже большие беспорядки; но строгость взысканий заставила всех исполнять по прежнему свои обязанности. В половине декабря возвратился граф и очень благодарил словесно и приказом за исправное управление всем поселением, но однажды за обедом отозвался:
"Я тебя очень люблю и почитаю, и всеми твоими распоряжениями чрезвычайно доволен, но желал, чтобы ты был построже и поболее сажал на гауптвахты", на что я отвечал, что аресты должны быть моральным наказанием, чувствительным для благородного человека; от частого же арестования за малые проступки они потеряют свою важность в наказании, и тогда уже будет необходимо обратить их в физическое оштрафование.
Граф хотя на это не согласился, но и перестал оспаривать мои мнения и правила об арестах. Вскоре после сего он прочитал со мною составленное мною же положение и сказал: "Я, братец, совершенно согласен с тобою, но Государь, наверное, будет держаться прежнего", на что я отвечал, что "воля Его Императорского Величества будет свято исполнена, Государю стоит только приказать, и если ему угодно, я же сам буду все приводить в исполнение, но когда меня удостаивает и спрашивает моего мнения, то считаю святою обязанностью сказать свои мысли чистосердечно и добросовестно".
После сего чрез несколько дней я простился с графом и отправился с семейством к прежней своей должности в Новгородское поселение.
В февраль 1824 года граф Аракчеев прислал ко мне составленные архитектором Стасовым (Василий Петрович) и утвержденные чертежи госпиталю и предписывал по оным построить таковой же в Новгороде, но я, усмотрев, что деревянное это строение должно иметь палаты в 12 сажен длины, в 7 широты и в три высоты, донес, что я за возведение подобного госпиталя не берусь, потому что предвижу его разрушение и вероятно даже до введения больных, после чего граф поручил строение самому Стасову, а мне приказал только вывести фундамент; но я и от того отказался, донося по истинной уверенности, что строение непременно упадет, почему возведение госпиталя по проекту Стасова и было совершенно отменено.
Вслед за тем граф поручил мне перестройку каменного путевого дворца в Новгороде для помещения в оном корпусного командира гренадерского корпуса со всем его штабом. Постройка поселенных рот в полку короля Прусского приходила уже к концу, а потому граф назначил мне квартиру в Новгороде, в доме Корбоцкого, но на лето, дабы быть ближе к работам, приказал переехать в 47-ю роту.
В конце июня изволил приезжать Государь, пробыл в поселении 4 дня, смотрел все работы и войска в ученье и параде, был во всех отношениях всем доволен, благодарил за большой успех в строениях и за хорошее состояние войск и пожаловал мне орден Св. Анны 1-ой степени. В июле прислано ко мне вновь положение о поселении артиллерии, которое, мною составленное, Государь собственноручно от начала до конца переправил и изволил приказать, чтобы я, не касаясь общего плана, изложил свое мнение по параграфам, что мною и было исполнено в августе и отдано графу, причем он мне сказал:
"Ты право прекрасный человек, братец, но упрям; посмотрю я, чем спор твой здесь кончится". В октябре переехал я с семейством на житье в Новгород, где, познакомясь почти со всеми хорошими домами, жили приятно и проводили время весьма хорошо. Работы свои объезжал я три и четыре раза в неделю.
В октябре проезжал чрез Новгород Государь, которого мы ожидали целый день; но Его Величество прибыл поздно вечером и на утро отправился в Петербург. При этом я до того простудился, что выдержал ужасную болезнь воспаления в кишках; милостью Божией, искусство славного доктора Соколовского спасло меня, но едва чрез два месяца я оправился и мог выезжать.
По окончании в 1824 году работ по построению рот в округах короля Прусского и саперном, по отделке летней корпусной квартиры и возведению нового лесопильного парового завода, граф поручил мне еще все работы в округе императора Австрийского полка и отдал в мою команду 10-й военно-рабочий батальон, расположенный в Старой Руссе.
В начале марта 1825 года приехал граф в Новгород и тотчас прислал звать меня к обеду, после которого по обыкновению, не отдохнув, приступил он со мною к рассмотрению вновь исправленного Государем положения о поселении артиллерии. Г-н Самборский читал оное, граф после прочтения каждого параграфа защищал мнение Государя, а я объяснял, что готов свято исполнить волю Монарха, но опровергал постановляемые правила как неудобные или даже невозможные к исполнению.
Спор наш продолжался от 4-х-часов и почти до 11-ти; я напомнил графу время и что он себя слишком изнуряет; на что он отвечал: "я, братец, с тобою во всем согласен; но Император поручил мне убедить тебя в его предположениях, ибо желает, чтоб ты подписал положение".
Я повторил опять, что совершенно готов исполнять приказания Его Величества, но подписать положения не могу по причинам, мною изложенным в особом мнении если же вашему сиятельству угодно будет позволить мне при подписке сказать, что это делается только для опыта и по правилам предначертанным собственно Императором, то я исполню волю Монарха и ваше желание.
Граф сперва согласился на это, но на другой день, но утру в шесть часов, уехав в Старую Руссу, прислал ко мне г-на Самборского сказать, что припиской по моему желанию Государь не будет доволен, а потому допустить оной не может, на что я отвечал, что без этой оговорки никогда не решусь подписывать положения невозможного исполнить, и потому просил после переписки ко мне и не присылать.
Важнейшее это происшествие в моей жизни едва ли случалось с кем-нибудь, и примечательно, во-первых тем, что 2,5 года я решался опровергать мнение самодержавного великого Государя, который хотя не соглашался со мною, но при всем том, что Коростынская волость была же принята под поселение артиллерии и положение сему поселении одобрено, артиллерия однако во все остальное царствование Александра, т. е. в течение 2,5 лет, не была поселена; а во вторых, что в эти 2,5 года оспариваний, Император особенно хорошо был ко мне расположен и чрезвычайно милостив, и в это короткое время в награду за ревностную, полезную службу мою, пожаловал мне три звезды: Владимирскую, Анненскую и такую же с бриллиантами, что служит доказательством справедливости и великости души и ума Александра Благословенного, которого природа наградила всеми своими дарами в высшей степени.
По обыкновению Государь изволил приезжать в поселение в конце июня и, пробыл в округах 5 дней, осматривал все работы, ученья и парады. Артиллеристы мои при орудиях и дивизионами в 73 ряда прошли отлично, и за успешность работ Император благодарил меня лично и приказом и всемилостивейше пожаловал мне бриллиантовые знаки ордена Св. Анны 1 степени.
Так и теперь, как ежегодно, во время высочайшего пребывания в округах поселения, я всякий день имел счастье обедать у Государя, как и всегда, он был весьма благосклонен, расспрашивал по многим предметам, но никогда не касался поселения артиллерии. Окончив смотры, Император ночевал в Новгороде, в доме собственно для него казенными мастеровыми отстроенном, и много благодарил меня за чистоту в отделке; на другой день, поутру в четыре часа, изволил ездить на моем катере в Юрьев монастырь, где слушал только с графом раннюю обедню, а потом наедине беседовал с тамошним архимандритом Фотием около часа, в 10 часов вернулся в Новгород и вскоре отправился в Петербург.
Прощаясь с Его Величеством, я здесь в последний раз имел счастье видеть возлюбленного Благословенного Монарха.
Лето протекло в обыкновенных занятиях. 9 сентября назначил мне граф ожидать его у парома чрез Волхов и, явясь в определенный час, мы поехали на моих дрожках в штаб императора Австрийского. Дорогою рассказал мне граф случившееся происшествие в Могилевском поселении между генералом Клейнмихелем и подполковником Гинцелем (?). Осмотрев работы, он много меня благодарил и чрезвычайно ласково распростился, а 11 сентября получил я от него вдруг, ничего не зная, повеление следующего содержания:
"Происшествие, случившееся в селе моем Грузине, лишило меня всех способностей. Предписываю вашему превосходительству немедленно вступить в командование корпусом и всеми военными поселениями, о чем я вместе с сим донес Государю Императору". Узнав подробно о сем происшествии (здесь убийство Анастасии Шумской), я тотчас послал к графу записку и просил позволения явиться к нему, но не был принят по причине сильного расстройства.
Поселение учреждалось уже девять лет по собственному предначертанию Государя, а граф Аракчеев, имея бланки, был исполнитель самовластный и именем Императора разрешал встречаемые затруднения, следовательно вступить в его обязанности была должность выше сил каждого, особенно в отсутствие Государя, которому я донес о предписании мне графом, но в ответ получил только записку Дибича, что Император доклад мой изволил читать в Таганроге.
В последней трети каждого года собирались от всех военных поселений отчеты о произведенных работах и продовольствии, составлялись общие сметы и доклады для представления Государю, чрез Комитет Министров, и делались распоряжения по всем предметам к будущему году; следовательно, время моего вступления было самое трудное: надо было производить торги и делать покупки на огромные суммы, а разрешение испрашивать у самого Императора, потому что военное поселение не подчинялось не только министру, но и ни одному высшему государственному управлению.
Для сего я отправил фельдъегеря в Таганрог к Государю с докладами, которые без всякой резолюции возвращены мне Дибичем (Иван Иванович) при записке, что "Император изволил их читать", что поставило меня в ужасное положение. По общим правилам, без разрешения Его Величества, я не имел права ничего приводить в исполнение, и равномерно не имел власти объявлять высочайшую волю, а между тем, не сделав этого, предвидел, что от сего все устройство военного поселения должно в предстоящем году остановиться.
Необходимость заставила меня принять на себя власть мне неприсвоенную, и я надписал на всех докладах своеручно: "Государь Император изволил читать это представленье в Таганроге и одобрить", т. е. сделал то же что исполнял граф, и передал все доклады при предписаниях в экономический комитет, который по оным действовал. Все пошло в прежнем порядке, и управление мое кончилось благополучно, без малейшего притязания с чьей либо стороны и к совершенному удовольствию графа; но на это немногие бы решились, а чтобы решиться так смело, надо было очень знать дела.
Живя в Петербурге, я еженедельно навещал дочерей моих в Екатерининском Институте и, приехав туда 26-го ноября, нашел всех девиц горько плачущих; вдовствующая Императрица была у них во время обеда, объявила об усиливающейся болезни Государя и просила их молиться за него Богу; институтки возвращались тогда от молебна, и детские лица их показывали, с каким усердием они просили Всемогущего о выздоровлении возлюбленного Монарха.
В городе же, 27-го ноября поутру, назначен был в Невском монастыре общий молебен, который едва успели начать, как прискакал фельдъегерь с горестным известием о кончине Александра Благословенного, последовавшей в Таганроге 19-го ноября, в 10-ть часов утра, и весь Петербург погрузился в печаль.
Я был тогда в штабе и до 3-х часов ожидал, что ко мне пришлют о сем объявление и распоряжение к приведению к присяге войск и поселян более 200000; но тщетно. Пообедав, я поехал в 5 часов к военному министру Татищеву (Александр Иванович), который повстречался со мною на лестнице и на спрос мой отвечал: "Государь точно скончался, присягните Константину Павловичу", на что я доложил, что у меня в команде самый большой корпус, и что на словах я этого сделать не могу.
После сего он опомнился и, объявил, что едет сейчас в Государственный Совет, просил прибыть к нему в 9-ть часов вечера для получения предписаний. В назначенный час я уже был у Татищева, но он еще не возвращался; тут дожидался также Измайловского полка адъютант расположенного в Петергофе батальона, который, по повелению полка, собрался на площадь для принесения присяги, но разогнан комендантом, не имевшим еще по сему предмету никакого приказания.
В 10 часов приехал министр и только в 11 отпустил адъютанта; я остался с ним в кабинете. Старик уже почти спал; когда пробило 12, я встал и просил поскорее прислать повеление; он обещал, что получу вслед, а я заехал в штаб, распустил всех чиновников и отправился домой. Ноября 28-го поутру в 5-ть часов, я прибыл в штаб; 4 фельдъегеря были готовы для отправления, но бумаги от министра еще не было.
По указу же Сената, за подписью только обер-секретаря, о восшествии на престол Константина Павловича, я не решился действовать в столь важном деле, особенно при бывшем постановлении в Совете, что указы эти должны быть за подписью двух сенаторов, почему адъютанта своего, подполковника Броневского, послал к министру и строго приказал преследовать его повсюду, пока не получит письменного ко мне предписания, что было, может быть, дерзко, но необходимо; потому что и этим средством я получил предписание только в 12-ть часов, и к 2 м часам отправил фельдъегерей с рапортом к Государю в Варшаву, с донесением к графу Аракчееву и с предписаниями о приведении к присяге: корпусному командиру графу Витту (Осип Иванович), отрядным начальникам: Ешину (Василий Васильевич?), Яфимовичу (Иван Львович?), Угрюмову (Павел Александрович) и Маевскому (Сергей Иванович) и в артиллерию.
Исполнив все эти распоряжения, я со всеми генералами и чиновниками штаба военных поселений отправился в Сергиевский собор, где и принесли мы присягу новому Государю, при чем я искренно благодарил Бога, что все произошло благополучно.
Декабря 6-го приехал в Петербург граф Аракчеев и 7-го вступил в командование военным поселением; 8-го я отправился в Новгород к своему семейству и в скорости получил от графа благодарность за исправное командование и хорошие распоряжения по всем частям военного поселения. Декабря 14-го получено вторичное отречение Константина Павловича; Император Николай 1-й вступил на престол, и вскоре после Рождества приезжал на короткое время в поселение.
Января 1-го 1826-го года было большое производство, по коему я однако был обойден, что действительно меня огорчило; потому что если после командования два раза всем поселенным корпусом (за что оба раза получал благодарность) я мог быть обойден, то не должен быть вовсе терпим в службе, а потому и просил графа исходатайствовать мне увольнение; но вместо оного, граф прислал ко мне подполковника Брадке 28-го января с печатным приказом и поздравлением меня с производством того же дня в генерал-лейтенанты.
В феврале я получил повеление графа быть обер-церемониймейстером во время проследования кортежа чрез Новгород с телом блаженной памяти Императора Александра; ко мне прислали архитектора Стасова с рисунками и всеми нужными вещами, и мы тотчас приступили к траурному украшению тёплого собора и устройству в оном катафалка. К 18-му числу работы были кончены, а 19-го приехал граф, поручил мне по данному плану написать весь церемониал, который, утвердив, послал к Государю и назначил произвести репетицию всему шествию.
Февраля 23-го, в 10 часов утра, я устроил весь церемониал, а в 11-ть прибыл к заставе Новгорода кортеж с телом Благословенного, и шествие началось с большим благочинием и великолепием; против каждой церкви кортеж останавливался, и служили литию. В 12-ть прибыли к собору и внесли тело на катафалк, освещенный 1000 свечами; тут началась обедня, общая панихида, и архимандрит говорил похвальное слово; в 3 часа начались панихиды порознь всех монастырей и всех сословий и продолжались до 9 ч. вечера, после чего я начал впускать в собор желающих проститься с покойным Императором, что продолжалось всю ночь по причине чрезвычайного множества народа; в 1-м часу пополуночи приехал граф и сказал мне:
"Я пробуду за тебя час, поезжай домой и отдохни", что мне было необходимо, потому что от истощения и изнурения едва мог шевелиться и с трудом выдержал трудные эти для меня сутки.
На следующее утро опять все собрались в собор и отслужили общую панихиду; артиллеристы, по моей просьбе, вынесли гроб, и шествие началось в прежнем порядке; у Духова монастыря служили последнюю литию. Граф в черной мании и траурной шляпе сел на колесницу и провожал тело до Царского Села.
В мае граф получил отпуск за границу и прощался со мною очень приятельски. Здесь будет у места сказать, что граф Аракчеев хотя не имел надлежащего обширного образования, но был весьма сведущ во всех математических науках, имел склонность к жестокости, но только в первом пылу сердца, любил до крайности чистоту и опрятность, обладал умом и способностями необыкновенно высокими, постигал тотчас самые отвлеченные предметы, а решения его всегда были правильны; словом, граф Аракчеев был истинно великий государственный человек и неутомимый в делах; два Императора его любили и почитали его достоинства.
Благословенный всегда называл графа другом и вверял ему решительно все дела по управлению огромнейшим государством. Наград орденами, деньгами и никаких других он не принимал кроме тех, которых никто не имел и которые собственно для него придумывал Государь. Без сомнения граф удержался бы и после, если бы не сделал ошибки (здесь напечатав письма к нему государя Александра Павловича, не спросив на то разрешения императора Николая I), которою с радостью воспользовалось огромное число его врагов и завистников, и оттерли его совершенно, лишив таким образом России одного из лучших ее граждан, деятельнейшего и справедливейшего ее заступника пред престолом Монарха.
Повторяю, граф имел только одно дурное качество чрезвычайной строгости и даже жестокости; но окружающие всегда могли оную умерять до доброты, в доказательство чего приведу, что граф Аракчеев из моих подчиненных никого не сделал несчастным, а многим и очень многим оказал большие милости.
В конце июля посетили округ полка графа Аракчеева Император и Императрица, ехавшие в Москву на коронацию. В числе милостей при коронации пожалована и мне аренда в 2000 рублей серебром; я избрал в Курляндии мызу Узинген с платою 1498 рублей кварты и должен был вступить во владение с Иванова дня 1829 года.
Награда эта, как говорили мне, была назначена покойным Государем и по состоянию моему была мне самая полезная. В это же лето проходил чрез Новгород кортеж с телом блаженной памяти Императрицы Елизаветы Алексеевны; в параде участвовал только полк императора Австрийского, поставленный шпалерою; я нес чрез город императорскую корону, и собор был убран также как при церемониале покойного Императора.