Было это в году девяносто втором. Только Союз развалился. В стране неразбериха и безденежье. У многих - безнадега, особенно коли без Бога. Шушера всякая бездуховная вылезла. И случилась вот такая история.
Жил да был на уральской земле отец Василий. Годков ему было уже к восьмидесяти. Волосенки на голове и в бороде жиденькие. Голосок слабенький. Самого к земле клонит, осанка такая. А молитва крепкая. Тем и жил. Служил он в маленьком храме в селе в двухстах километрах от Свердловска. Ах да, Екатеринбурга. Уже переименовали.
Матушку свою любимую Наденьку он давно схоронил. А сынок Володя трудился главным инженером на большом уральском предприятии. Уже и дети у него выросли, и внучат аж шестеро. Обычно в семьях священников детей много. А вот у отца Василия только один сын. Матушка после тифозных бараков хворенькая была. Что поделать? За все Слава Богу!
И вот служба утром в субботу 19 декабря. День памяти святителя Николая чудотворца. Нина певчая поет. Отец Василий служит. В храме пять бабушек. Свои, родненькие, радостные. Войну пережили, и нынешнее время переживут. Господь с ними.
Слышит батюшка в алтаре, что кто-то еще в храм зашел. Потом какое-то движение. Это заходила почтальон, что-то оставила. После Литургии и проповеди поднесли отцу Василию телеграмму.
Омрачилось праздничное лицо батюшки, всем сердцем любящего святого Николая. Телеграмма была от племяшки. Инсульт у младшего брата Петра. А он в Чите. Ехать надо.
Мало ли что хочет батюшка. В Церкви, как в армии, свой порядок установлен. Дозвонился отец Василий до отца Алексия, благочинного своего церковного округа. Он внимательно выслушал своего самого старого и самого кроткого священника, от которого сам в свое время опыта набирался и которому несколько раз в год обязательно исповедовался.
Благочинный пообещал Владыку известить, благословение получить, пожелал здравия болящему брату, отцу Василию пожелал хорошей дороги и помощи Божьей во всех делах. Отец Алексий взялся сам помолиться и у всех отцов округа молитвенной помощи попросить. Отец Василий аж слезу смахнул - так хорошо среди своих братьев-священников. Одно условие у благочинного - надобно к Рождеству Христову вернуться. Это отец Василий и сам понимал. Праздник великий. Рассиживаться некогда.
На следующий день, после воскресной Литургии батюшка наскоро побросал в свой рюкзачок кое-какие вещички, надел подрясничек дорожный, курточку потеплее, скуфейку суконную заместо шапки, а главное - взял свой требный чемоданчик, чтобы можно было молебен служить, исповедовать, соборовать. Там Евангелие, Крест, епитрахиль, поручи, требник, свечи, кадило, кропило, вода крещенская и еще много всяких премудростей. Всю жизнь собирал батюшка содержимое, а сам чемоданчик, черный, кожаный, мягонький, ему сынок подарил.
Не стал отец Василий брать с собой Святые Дары для Причастия. Не дай Бог что в дороге случится, не должны Дары проливаться на землю. Святыня величайшая. Если в храме, например, на пол хоть капля упадет, - полы выпиливать надо и сжигать. У брата Петра храм, действующий рядом с домом. Дары попросить можно. Отец Василий помнил степенного, басовитого отца Михаила, настоятеля. Давненько он не был в Чите. Годков пятнадцать, не меньше.
Взял батюшка свои «гробовые» деньги, других у него не было. И внук одной из прихожанок повез его в Екатеринбург. Как раз к поезду на Читу. Автобусом отец Василий никак бы не успел.
Стал батюшка в очередь в кассу. Вот беда. Нет билетов. Народ к новому году двигается к дому или наоборот - в гости. Плацкарта нет, а про дорогие билеты отец и не спрашивал. На комфорт совсем денег нет.
Отошел батюшка от кассы в сторону, вздохнул тяжеленько. А чего вздыхать? Молиться надо! Помолился, призвал Господа, Матерь Божию и всех святых на помощь.
- Папаша! - окликнул его мужик лет сорока в расстегнутой кожаной куртке и со здоровенной золотой цепью на животе.
Отец Василий подивился такому обращению.
- Папаша! А ты чего такой сердитый?
- Брат болеет. Мне в Читу надо, а билетов нет.
- А ты за меня Бога попросишь? Чтобы сковородки не сильно горячие были?
Отец Василий сначала оторопел, а потом взялся увещевать собеседника:
- Да какие тебе сковородки? Не наше это место. Не человечье. Наше место - в раю. Может, постараешься, сынок? Я исповедь могу принять. Душу облегчишь. Звать тебя как?
- Иваном звать. Только если я тебе свою жизнь по правде расскажу, убить тебя придется. Много на мне такого, что никому знать нельзя. Лучше ты за меня помолись. Звать тебя как?
- Отец Василий.
- Может, на самолет тебя лучше отвезти?
- Нет, я после контузии не могу самолетом. Очень голова потом болит и уши.
- Воевал? Молодец. Уважаю. Хорошо. Поезд — значит, поезд. Трое суток телепаться будешь. Пошли, отец, скоро посадка.
- Да как же без билета?
Тут Иван сделал рукой какое-то особое движение, и к нему подскочил молодой парнишка. Иван показал на отца Василия, сказал несколько слов, и парень растворился в толпе.
Уже подали поезд, а Иван вразвалочку пошел к голове состава. И отец Василий с ним. Тут и парень вернулся с бумагой. Оказалось, билет.
Проводница стояла не старая, улыбчивая, очень разлюбезная. Иван протянул ей билет, еще дал денежки, не наши, зеленые. И шепнул ей что-то на ушко, отчего она побелела и чуть не рухнула на перрон.
Иван сказал отцу Василию:
- Тебя покормят, не стесняйся. За все уплачено. Если еще какая надобность, проси их. Все сделают. Может свидимся еще.
Глянул он батюшке в глаза так, будто пламенем полыхнул, и ушел. Отец Василий оторопел, а проводница, представившаяся Клавой, захлопотала, помогла ему подняться по ступенькам и повела на место в середину вагона.
Везде ковры, красота, обивочка под дерево, а в купе только два места нижних. «Спальный вагон», - подумал отец Василий и решил ничему не удивляться. Возблагодарил Господа, помолился об Иване и стал раскладывать вещи. Рюкзак спрятал под лавку, а чемоданчик требный под голову положил.
За пару минут до отправления в купе вошел красавец-мужчина лет пятидесяти. Благородная осанка, шикарное светлое пальто, кашне с замысловатым рисунком. Интеллигентное лицо. Он недоуменно посмотрел на отца Василия, преодолел брезгливость в отношении его старческого, сельского, не слишком стерильного вида, но представился:
- Эдуард.
- Отец Василий, - представился батюшка и счел нужным добавить:
- До Читы еду.
- Я раньше, - не уточняя ответил Эдуард и начал раздеваться.
Только отправились, прибежала проводница Клава:
- Батюшка, вы кушать когда будете? Может, через часик? Шеф-повар лично вам фирменные телячьи медальоны в соусе приготовит. Я вам в своем купе стол накрою. Чтобы не ходить через вагоны.
Отец Василий вздохнул:
- Пост у нас, Клавушка, Рождественский пост. Мясо, молоко, яйца нельзя. Сегодня рыбу можно.
- Отлично, - просияла Клавдия. - Семга изумительная. Картошечка, грибочки. Рюмочку выпьете?
- Нет, Клавушка. Не пью я совсем.
- Тогда чаек с малинкой, лимонником и мятой. Я пойду распоряжусь.
Эдуард делал вид, что читал книгу, а на самом деле пытался сложить мнение об отце Василии. Вроде бы и мужик лапотный, а вагон спальный, и вон как вокруг него обслуга бегает. Все лучшее предлагает, это заметно. Одежка церковная, обшарпанная, а портфельчик из натуральной кожи, фирменный. Наверное, покровитель богатый, при власти. Вроде старичок на вид, а глаза молодые, без возраста.
А у отца Василия заболела правая нога. Осколков пять сидело в ней с войны. Он аккуратно положил ее поверх покрывала и размял икру пониже осколков.
Эдуард покосился на толстенные серые шерстяные носки, собственноручно заштопанные батюшкой зелеными нитками, и впал в еще большее недоумение. И тут возникла у него одна, вроде бы блестящая, идея. Он сел, отложил книгу и, внимательно глядя в лицо отцу Василию, спросил:
- Старик, ты кто такой?
Боль в ноге у батюшки стала уменьшаться, он чуточку расслабился и толком не понял, что сказал его попутчик.
- А? - переспросил он.
- Ты кто такой?
- Батюшка православный. Настоятель сельского храма. А что?
- Маскарад, я думаю, это все. Что сельскому батюшке в спальном вагоне делать? Ты, наверное, антуражом своим немало зарабатываешь? Предсказываешь? На гуще кофейной гадаешь? Или в стеклянном шаре все видно? Что там у тебя в чемоданчике? Под бессеребреника косишь? А сам в спальных вагонах разъезжаешь!
Лицо Эдуарда было хитрым, а тон ехидно-покровительственным. Но и настороженность во взгляде была: вдруг все окажется намного сложнее. А дразнить так мудрено замаскированного ловкача - тоже дело небезопасное.
Звоночек тревоги прозвенел в сердце у отца Василия. Не обиделся батюшка. Но поступил решительно. Кряхтя, он опустил больную ногу вниз, не спеша достал и открыл чемоданчик, вынул из него маленький складень из двух икон - Господа Вседержителя и Божьей Матери «Казанская», поставил на стол. Достал он молитвенник старый с черной закладкой, четки длинные.
Потом отец Василий встал, перекрестился на иконы и надел епитрахиль, поручи и наперсный Крест, а требный Крест и Евангелие, завернутые в расшитое полотенце, положил рядом с иконой.
Тут вошла проводница звать батюшку на ужин. Но он только взглянул на нее, и она попятилась и молча вышла, аккуратно прикрыв дверь.
Отец Василий сел четко напротив Эдуарда. Легкий запах ладана поднялся от книг и облачения.
- Каким именем ты крещен, раб Божий? - спросил батюшка, глядя на попутчика.
Эдуард пытался разобраться в происходящем. Он был откровенно растерян, а потом осознал самое поразительное. Отец Василий заговорил с ним совсем не старческим дребезжащим голоском, а уверенным мощным баритоном, или почудилось такое.
На самом деле, баритон не почудился. Он где-то жил в голосовых связках батюшки и иногда прорезался на свет - после большой нагрузки, сильных переживаний и потрясений и при сугубом молитвенном рвении. Лет до пятидесяти семи отец Василий говорил и пел именно баритоном, а потом напали на него сбежавшие зэки. Но это отдельная большая история.
Эдуард еще не успел опомниться, как батюшка с горечью сказал:
- Дух в тебе мятежный, только уже полумертвый. Крещение свое ты тьмою покрыл. Слугу Господа в упор не видишь. Еще раз спрашиваю, каким именем ты крещен?
- Не все ли тебе равно, старик? - попытался отмахнуться Эдуард.
- Нет, мне не все равно. И тебе не все равно, раз я зацепил тебя за живое одним своим видом. Ты не Эдуард. Я, когда молюсь, остро чувствую ложь. А молюсь я последние два дня постоянно. Такие у меня обстоятельства. Ты лицо не отворачивай. Ты первый со мной заговорил. Я тебе расскажу, как у меня было. А потом пару слов добавлю.
И рассказал отец Василий попутчику все от начала до конца: и про служение в сельском храме, и про болезнь брата, и про встречу с кровавым человеком, который в момент проблеска совести разместил его в этом вагоне на этом месте, денег проводнице дал и просил молиться.
И еще батюшка сказал:
— Вот так Промысл Божий действует. Господу угодно, чтобы я находился здесь и сейчас. В вагоне есть пустые купе, я видел. Но сталкивает Господь меня в купе с тобой, неверующим и разочарованным. Для чего? Для чего я нужен тебе? А для чего ты нужен мне? Вот мы сейчас вместе помолимся и все узнаем. Итак, каким именем ты крещен?
- Виктор, - нехотя выдавливает из себя «Эдуард».
Отец Василий прикрыл отяжелевшие веки и подумал, что очень хотел назвать Витей своего второго сына, который родился у матушки Надежды мертвеньким. Горестно, скорбно вздохнул бы сейчас батюшка, но ослаблять хватку нельзя. Трудный, очень трудный человек этот Виктор-«Эдуард». Батюшка молился.
А «Эдуард», привыкший к тому, что все и всегда у него под контролем, и он всегда прав, продолжал с подозрением смотреть на отца Василия. Он уже не отрицал, что тот может быть настоящим священником, но все же ожидал какой-то подвох.
Молитвы отца Василия Виктор слушал раздраженно. Церковь всегда вызывала в нем отторжение, желание поглумиться. Он уже не помнил, откуда это пошло. Наверное, из-за бабушки Капы.
Она умерла, когда Виктору было уже сорок. Ветхая старушка пахла нафталином и ладаном и до последнего инсульта жарила на большой чугунной сковороде румяные сырники. А потом бабушка выкладывала сырники на тарелку и мелко крестила несколько раз, будто соль сыпала. «Витюша, лапушка, кушай», - фу, как мерзко говорила она, и улыбалась беззубым ртом.
А Виктор, тогда уже Эдуард, боялся, что его стошнит прямо за столом. Но он терпел и ел сырники под строгим отцовским взглядом с портрета на стене. После бабушки остались иконы, которые Виктор отдал двоюродной сестре, причем так торопился отдать, будто кто за ним гнался. А сестра посмотрела на него с сожалением. «Неужели меня жалеет?» - подумал тогда Виктор и постарался все забыть.
А теперь этот дедок всколыхнул неудобные, лишние воспоминания. Взгляд буравчиком у дедка, норовит в душу влезть. «Не влезешь!» - взбунтовался «Эдуард». Он снова уткнулся в книгу, но что-то разворачивало его к отцу Василию. Книга сама закрывалась. А руки ложились на колени, как у прилежного школьника.
- Чем ты Господа прогневляешь? - пророкотал очень убедительный баритон.
Виктор зашевелился в «Эдуарде», как его второе, вернее, первое, «Я».
- Колдую… Магию преподаю… - неожиданно для самого себя выдал Виктор.
Отец Василий не дернулся, но сжал шерстяные четки до белизны на костяшках пальцев. Еще лет десять назад он бы рассмеялся на такое заявление, но теперь слишком много развелось всякой нечисти. Батюшка поверил своему попутчику, и теперь уже не сомневался, зачем Господь его к нему привел.
- Много ли ты зла сотворил?
- Какое зло? Я белый колдун. Я открываю сверхъестественные способности людям. Мы изучаем великих эзотериков мира - Кастанеду, Блаватскую, Рериха. Ты, наверное, про них и не слыхивал, - «Эдуард» был готов что-то доказывать, махая руками, но моментально сдулся и потер ладонью лицо.
- Твои «учителя» себя колдунами не называли. Почему ты колдун? Потому что это правда? Не лги мне. Священнику лгать нельзя, - у отца Василия уже глаз задергался от напряжения. Но он решил до конца держать все свои эмоции при себе.
Батюшка вспомнил одного молодого послушника, который чуть с ума не сошел из-за названных «Эдуардом» авторов. Спасибо Матери-Церкви. Не отвергла, приняла в лоно, спасла. Послушник, сетуя на свое легкомыслие, а потом уже отступничество от Веры нашей, предательство Самого Господа, рыдал такими горючими слезами, что ими, наверное, можно было бы превратить все Черноземье в солончаки.
- Да, я колдун, потому что мне служат силы, которые простым смертным неведомы, - торжественно произнес «Эдуард» и с вызовом посмотрел на батюшку. Но снова сдулся. Один на один, лицом к лицу с отцом Василием он начисто лишался былого красноречия и манер.
- Небось, людям их исключительность, их гордыню вскармливаешь. Да все словами умными, почти научными. А все ведь ложь, сынок.
И отец Василий продолжил молиться.
Слово «сынок» сорвалось с батюшкиных губ непроизвольно, но свидетельствовало о многом. Если хочет православный человек, особенно священник, помочь ближнему, полюбить сначала ближнего надо, и из Любви слова говорить или дела делать. Вот и сейчас. Беда у Виктора, ой беда. Да не простая, с вывертами. Грехи против первой заповеди самые опасные, самые разрушительные, ибо открывают путь всем остальным страстям. И спасения от них нет. Кто поможет, если сам, собственноручно от Господа отказался?
А в это время «Эдуард» метался. Он пытался освободиться от «гнета» отца Василия. Прочитанное или услышанное где-то выражение барражировало у «Эдуарда» в голове - «стреножили коня».
Он с детства отличался живым, ярким, объемным воображением. Он сам себе нарисовал образ могучего скакуна, рельефные ноги которого обвиты путами, и сдерживают малейшее движение. Но конь не смиряется, рвется изо всех сил. Путы глубже врезаются в тело, и кровь течет, от запаха которой конь обезумел и мечется еще больше.
Вот какой душераздирающий образ. А ведь просто молится отец Василий, уже второй час читает покаянные молитвы. «Эдуард» попытался скинуть путы на старика, но ничего не получалось. Проманипулировать разноцветными «чакрами» не удавалось от слова «совсем».
И тут снова заболела нога у отца Василия, прямо-таки судорога скрутила. Он слегка зажмурился от боли, оторвался от текста, плывущего перед глазами, и начал громко произносить слова молитв, которые знал наизусть.
«Эдуард» не выдержал. У него начались рвотные позывы. Он тяжело задышал, схватил пальто, шапку и сумку и в один момент выбежал из купе. В туалете он умылся и отшатнулся, не узнав себя в зеркале. На него смотрела наглая жирная морда, с заплывшими поросячьими глазками, кривыми желтыми клыками наружу и капающей вязкой слюной. Несколько мгновений «Эдуард» и его бес смотрели друг на друга. Потом у человека подкосились ноги, и он плюхнулся на унитаз в полном изнеможении.
Отец Василий после бегства Виктора-«Эдуарда» распрямил и расслабил ногу, еще почитал некоторое время Богородичные молитвы. И начал собирать облачение и все свое богатство в требный чемоданчик. «Вразуми его, Матерь Божия», - теперь просил батюшка.
Когда проводница Клава еще раз тихонько постучались к батюшке, он уже в гражданском виде полулежал, прикрыв глаза. Стояла ночь, но свет у отца Василия горел полный, поэтому Клава решилась побеспокоить.
- Отец дорогой, что же вы не евши-не пивши? Ушел ваш сосед, сбежал. Билет у него до Омска был, а он еще в Тюмени выскочил так, что пятки замелькали. Может, все-таки покушаете?
Тут батюшка послушал свой организм. Еды в нем с утра не было. И горло высохло почти что до желудка.
- А давай, Клавушка, давай прямо сюда, и со мной садись. И чаек. Помочь тебе, милая?
- Нет, батюшка, мы привычные, мигом исполним. Вагон-ресторан близко.
Клава вышла. Батюшка смотрел на летящую пургу за окном и думал, удалось ли достучаться до того, настоящего, Виктора, который страдает в тисках самодовольного «Эдуарда»? Бедный человек. Эх…
Хлопотунья Клава прикатила тележку, разложила стол, выставила тарелочки с горячей рыбой, картошкой, печеными овощами. Красивые грузди лежали в хрустальной вазочке. А еще тарелочка с чем-то сладким радовала своим веселым видом.
Батюшка прочитал молитвы перед вкушением пищи. Чай был ровно такой, как любил батюшка - в меру горячий, насыщенный, ароматный. От удовольствия батюшка одобрительно покачал головой. Клава просияла.
Батюшка настоял, чтобы все это изобилие Клава разделила с ним пополам. А когда трапеза уже завершалась, она вдруг воскликнула:
- Чуть не забыла! Ваш сосед написал вам записку, когда станцию ждал.
Клава протянула листик из блокнота. На нем было написано:
«Заведующая кардиологическим отделением в городской больнице в Чите имя отчество и телефон. Неврология у них рядом, поможет. Моя бывшая жена. Скажите, я прошу прощения. Мне очень жаль».
Батюшка перекрестился, поблагодарил Господа и улыбнулся Клавдии.
- Клавушка, спасибо тебе за заботу. Посидишь со мной немного? Или спать пора?
- Нет, спать не могу, сейчас все приберу и буду станцию ждать. Я зайду к вам, батюшка.
Переполненный молитвой, вдохновленный в Вере, отец Василий дождался Клавдию и спросил:
- Ты, Клавушка, в Бога веруешь?
- Верую.
- В храм ходишь?
- Нет, редко.
- Я тебе одну историю из Евангелия расскажу. Очень полезная будет тебе история.
И взялся отец Василий спокойно и подробно рассказывать Клавдии встречу Господа нашего с самарянкой у колодца. Живая вода веры текла из его рассказа и становилась Источником Жизни Вечной. Высокая поэзия Евангелия была в каждом слове.
Но вот момент: «Иисус говорит ей: пойди, позови мужа твоего и приди сюда.
Женщина сказала в ответ: у меня нет мужа.
Иисус говорит ей: правду ты сказала, что у тебя нет мужа, ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе; это справедливо ты сказала». (Евангелие от Иоанна, глава 4, 16-18).
Отец Василий, произнося это, внимательно смотрел в лицо Клавдии, и она сморщилась как ребенок, всхлипнула и зарыдала. Захлебываясь слезами, она говорила:
- Да! Не было у меня мужей! Никто не позарился! Только пользовались! Аборт сделала и все, нет деток. Бесплодная я! И этот только обещает жениться, и не женится! У него жена есть и дети! А я, дурочка, жду, надеюсь. А что жду? На что надеюсь? У него, таких как я, целая поездная бригада. Начальник он наш. А откажу - выгонит. Где я работу искать буду?
- Ты думай, Клавушка, думай. Надо что-то выбирать. Вот и меня, недостойного иерея, тебе Господь послал, для вразумления. И для слезок, конечно. Надо поплакать, а то душа каменеет. Думает, будто так и надо жить. Давай я тебе историю Господа и самарянки дорасскажу. А завтра уже с новым днем поговорим с тобой о жизни. Прости уж меня, старика, не в свое дело лезу. Но так тебя жалко стало.
- Ты, наверное, провидец? Все видишь, да, батюшка?
- Нет. Просто долго живу, людей успел узнать. Может, и Ангел нашептал. Трудись, золотце. Господь с тобой!
Отец Василий закончил рассказ о чудесной встрече у колодца, благословил Клавдию и взялся читать молитвы на сон грядущим.
А отдаваясь ночному сну, отец Василий нежно, трепетно думал о своей маме, когда она его с Петрушей кормила горячим хлебом с квасом и гладила по кудрявым головкам, а сама была молодая, красивая, тоже кудрявая, синеокая. И снова влезал в голову мучительный духовный поединок с попутчиком и неминуемо возникал вопрос: «Все ли я сделал, что мог сделать?»
На следующий день отец Василий принял исповедь у заплаканной Клавдии. А еще через день поезд привез батюшку в Читу.
Петра частично парализовало. Он очень тянул звуки, но более-менее разобрать было можно. Отделение было переполнено. Люди лежали в коридоре. Петр был шестым в четырехместной палате, которую значительно потеснили. Отец Василий с племянницей пошли в кардиологию.
Миниатюрная заведующая покраснела, потом побелела, потом снова покраснела. Она вызвала старшую медсестру, и была готова забрать Петра к себе, где были лучше условия, уход и наблюдение.
А потом она подняла глаза на отца Василия и спросила:
- Витя умирает?
- Нет. Пока нет.
- Он сказал, что попросит прощения только тогда, когда будет умирать.
- Он повзрослел. И понял многое. Я надеюсь. Ему очень плохо от самого себя.
- Я помогу вам и вашему брату, отец Василий. Как вы считаете, я могу что-то сделать для … Виктора?
У женщины словно судорога прошла по лицу. Отцу Василию захотелось ее приобнять и утешить. Такая трудная у нее работа, тоже, можно сказать, служение. И один самолюбивый «нервомот», который однажды был допущен в душу, и нагадил там на всю жизнь. Вот так примерно рассуждал батюшка.
- Только молитвой можно ему помочь - как всякому болящему физически или болящему духовно. А я могу в вашем отделении отслужить молебен о здравии?
Доктор подумала и утвердительно кивнула головой. На одном дыхании отслужил батюшка. А на завтра он сослужил настоятелю храма на Литургии и привез Петру Святые Дары. После исповеди, причастия и соборования брата почувствовал отец Василий великую радость. Небеса отозвались, благодать покрыла. Все будет хорошо.
Возвращаясь назад в переполненном плацкартном вагоне, отец Василий вспоминал свое необыкновенное путешествие и в очередной раз радовался Промыслу Божьему и Милости Его. И на вопрос, зачем Господь устроил его с Виктором встречу, батюшка спустя годы ответил так:
- Я словно побывал на духовном фронте. Я был в метре от беса, завоевавшего человека. Прицельно била вражеская артиллерия, танки обходили с флангов, а сзади поднимались бомбардировщики и истребители. Казалось бы, надо поднимать свою мощь, да вот только немощь моя оказалась сильнее. Слово Божие уводило меня с поля боя в благоухающий свежескошенной травой храм на Саму Троицу. И колокола били празднично. И люди радовались Богу. И не было сильнее этого чувства. И смерти нет, если не предаем Бога, если никого и ничего не ставим выше Его. Помоги, Господи, Виктору! Если он откликнулся, значит, есть надежда. Плененный Виктор жив и может сопротивляться. Буду молиться, сколько хватит жизни. Битва за него вдохновила меня. Я с Господом, я летаю.
Вот и вся история. Слава Богу за все!
ПОДАТЬ ЗАПИСКИ на молитву в храме Покрова Пресвятой Богородицы Крым, с. Рыбачье на ежедневные молебны с акафистами и Божественную Литургию ПОДРОБНЕЕ ЗДЕСЬ
священник Игорь Сильченков.