Удивился бы Виктор Цой, узнав, что не пройдёт тридцати лет после его смерти, как его песни настолько придутся ко двору и в официальной идеологии, и в массовой культуре? Что "Кукушка" окажется растиражированной в качестве чуть ли не главной армейской и военно-патриотической песни, что один из крупных банков выкупит права на его песню, только чтобы взять оттуда четыре слова и сделать их своим слоганом, что, наконец, "Перемен!" будут «требовать сердца» даже ансамбля Надежды Кадышевой?
Впрочем, так ли всё это удивительно, если вдуматься? Нет, понять, о каких переменах поёт Кадышева, - это за гранью человеческих возможностей, но, по крайней мере, почему определённая часть песен Цоя так легко поддаётся ассоциации хоть с Донбассом, хоть со Сталинградом, вроде бы понятно: они действительно очень насыщены лексикой и формулами как будто из некоего условного героического эпоса: бой, поле, трава (в которой можно остаться или о которую можно вытирать мечи), сильные да смелые, чёрное племя ворон, кровь, ночь, судьба, сложить голову, ставить ногу на грудь, умирать молодым, над всем этим солнце или высокая в небе звезда (что может быть одним и тем же – звездой по имени Солнце).
Вместе с тем, это и городской героический эпос, потому что в нём важно противопоставление дома, где горит ласковый свет, где мягкое кресло и клетчатый плед, где ждёт обед, и улицы, которая ждёт отпечатков наших ног, где дождь, где неуютно, где война, но и смех, и песни тоже только там. Похоже, что поле с травой и воронами, оно тоже здесь, на этих улицах, оно начинается прямо за дверью.
Правда, сама условность битвы, происходящей в его песнях, заставляет предположить, что речь идёт вовсе не о тех войнах, в которых участвуют государства, нации и классы. Заметим, что пресловутый образ врага у него практически отсутствует. Собственно, даже само слово "враг", кажется, нигде не встречается, хотя для эпоса оно было бы уместно. Так кто же те "поганые половцы", с которыми "между землёй и небом" идёт война, и за что она идёт?
"За что", то есть цель войны, явным образом не декларируется, зато связывается с желанием и невозможностью петь. Причём пение здесь, по сути, одновременно и цель, и средство самого боя:
Те, кто слаб, живут из запоя в запой,
Кричат: "Нам не дали петь!",
Кричат: "Попробуй тут спой!"
Мы идем, мы сильны и бодры...
...
Попробуй спеть вместе со мной,
Вставай рядом со мной...
Песен ещё не написанных сколько?
Скажи, кукушка, пропой.
Эй! А кто будет петь,
Если все будут спать?
Мы хотели пить, не было воды.
Мы хотели света, не было звезды.
...
Мы хотели песен, не было слов.
В общем, почти что "духовной жаждою томим в пустыне мрачной я влачился". А Борис Гребенщиков когда-то сформулировал так:
"...Переслушивая ночью с друзьями "Звезду по имени Солнце", я просто был в неистовстве от того, насколько ясно дух говорит, что ему здесь тесно, что он не понимает, зачем он здесь, и хватит уже, уже всё. Там каждое второе слово об этом".
Как впрямую назвать и выразить это стремление духа? Лирика Цоя как только может избегает прямого называния, и чаще всего мы имеем дело с каким-то смутным беспокойством, острым ощущением нехватки чего-то (здесь в дополнение к упомянутому сравнению с эпосом можно вспомнить и важнейший фольклорный мотив недостачи):
У меня на кухне из крана вода,
У меня есть рана, но нет бинта,
У меня есть братья, но нет родных
И есть рука, и она пуста.
Дом стоит, свет горит,
Из окна видна даль.
Так откуда взялась печаль?
В войне, которую ведёт беспокойный дух, нет места материализованному врагу; это может быть война как с самим собой, так и со всем миром, но не с кем-то персонально:
День вызывает меня на бой.
...
Весь мир идет на меня войной
Ещё важная вещь: даже если есть какая-то армия (правда, тоже неопределённо-отвлечённая, как "Армия Лет" в "Невесёлой песне"), есть какие-то мы, то всё равно война в песнях Цоя оказывается личным и индивидуальным делом, она никоим образом не стирает человека в ряду других, не подменяет его личный выбор и ответственность общими категориями, это не война коллективов или идей, не война масс. От таких войн герой Цоя как раз иронично отстраняется:
И мы могли бы вести войну
Против тех, кто против нас,
Так как те, кто против тех, кто против нас,
Не справляются с ними без нас.
Поэтому вряд ли стоит приписывать песням Цоя и смыслы, связанные с противостоянием "режиму", власти, государству, с борьбой в политическом смысле, за свободу слова, творчества и прочее. Дело не в том, за перестройку или против неё цоевский герой, образ его действия (или бездействия, такое тоже есть) чаще всего находится в иной плоскости. "Чаще всего" – потому что иногда он забредает и в это измерение, выражая, впрочем, к нему безразличие:
Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал...
В таких песнях, как "Звезда по имени Солнце", "Кукушка" или "Легенда", образ войны, кажется, достигает уже какой-то предельной обобщённости, становится знаком войны вообще, противостояния вообще, и ту же "Легенду" можно накладывать хоть на любое фэнтези, хоть на фильм "Сталинград", она везде может ощущаться "своей".
Здесь мы возвращаемся к тому, с чего начали. Возможно, что именно максимально обобщённая образность песен Цоя и позволяет любым агентам культуры с лёгкостью их присваивать (тоже род культурной апроприации?). Их энергетика привлекает возможностью сильного воздействия на слушателя, а военные образы чреваты тем, что найдётся много охотников понимать их буквально и буквально же демонстрировать свои кулаки на соответствующих словах. Эта напрашивающаяся реализация метафоры из «Кукушки» даже успела уже стать исполнительским штампом.
Штампы, клише - настолько занимательная вещь сама по себе, что захотелось сделать подборку примеров исполнения «Кукушки» с упомянутым сжиманием кулака и без. Это, конечно, из той же серии, как на словах про любовь прикладывать руку к сердцу, про небо – показывать наверх и т. п. Но интересно, что это выражает и интерпретацию песни. Для воинственного и агрессивного исполнения кулак кажется прямо-таки необходимым и естественным, но сам-то Цой пел «Кукушку» вроде бы иначе?
Военных метафор, кстати, очень сложно избежать. Это, вероятно, какая-то глубинная и древняя часть нашего языка. Что говорить, если даже у Спасителя не нашлось более подходящих к случаю слов, чем "не мир пришел Я принести, но меч". Ещё раньше другой умный человек сказал: "Война – отец всего и царь всего". С тех пор одни усердно пытаются понять, что всё это значит, а другие не менее усердно машут мечами.
Если вам понравился текст, вы можете помочь в развитии канала, поставив свой лайк и подписавшись. Это, правда, ценно и мотивирует автора. Комментарии приветствуются, как и доброжелательный тон общения.
Можете подписаться также на телеграм-канал автора.
Что ещё интересного в этом блоге: