Фимка стояла на опушке леса и следила за бабочками. Яркие красавицы перелетали с цветка на цветок и не давались в руки девочке.
-- Бабууунь! -- Закричала Фимка потеряв из виду старуху.
-- Ну, чего ты так орëшь! Малахольная! Всех поднимешь в лесу! -- Бабка Пистимия вынырнула из высокой травы. -- Испугалась? -- Спросила она.
-- Немножко, -- ответила девочка. -- Бабунь, а кого можно поднять в лесу?
-- Кого, кого, да много кого, вот например Лешего, али Кикимору болотную, а еще хуже медведь или волк прибежит на твой крик. Ну и опять же эхо нельзя беспокоить.
-- Бабунь, а что разве Лешие с Кикиморами существуют?
-- А то как же существуют, я даже сама с Лешим встречалась однажды, когда маленькая была, такая вот как ты наверное.
-- Бабунь, а расскажите как это было? -- Попросила девочка.
-- Ой, да что рассказывать-то, ну, слушай.
Было мне годков девять-десять тогда. Деревенская детвора меня не жаловали, играть не брали с собой, а все камнями кидали, да дразнили ведьмой. А я не понимала, почему они меня не принимают играть? Все к бабушке своей с вопросами лезла.
-- Мол, почему так, обзывают ведьмой, играть не хотят со мной, камнями кидаются? А бабушка мне отвечала: -- это от людского невежества. Они и меня боятся, думают, что я худого, что сделаю. А как скрутит какая болезнь, так находят где я живу. А я помогаю, лечу, через себя их болячки пропускаю. Пока лечатся так благодарные, а как отлыгали и болезнь прошла, так сразу я ведьма.
Бабка Ефимия была очень сильная знахарка. Не было такой болезни, чтобы она о ней не знала. И лечила так интересно, больше заговаривала болезни. Мне говорила, что она договаривается с хворью, чтобы та покинула тело. Да так необычно договаривалась: -- Я, мол, тебе калиновый отвар, а ты насладись отваром и выходи из тела. Интересная она старуха была. Ну так вот, уговаривала она меня не бегать к деревенской детворе, мол чего доброго еще камнем голову пробьют, но никогда не ходила из -- за меня ни с кем не разбиралась. Приду, бывает плачу, а она посмотрит, где шишка набита и говорит;-- не ходи, впредь тебе наука будет.
Однажды я играла подле нашей избушки, и увидела толпу ребятишек. Они подбежали ко мне и зовут в лес за земляникой, да так по-доброму зовут я и обрадовалась. Залетела во двор, лукошко схватила, что бабка за травами берет, только меня и видели. Бабке даже не сказала куда иду, так обрадовалась, что ребятишки с собой позвали. Идем, а они переглядываются, шепчутся о чем то, хихикают, а я не понимаю что они задумали. Пришли мы на земляничную полянку, ягодки собираем, дальше на другую перешли, на третью и я вдруг понимаю, что не слышу никого из детишек. Огляделась, а я одна в лесу, да места мне не знакомые кругом. Я в одну сторону бросилась, там бурелом и тропинок нет, я в другую, все незнакомо, далеко видать, вглубь леса зашла. Села я на пенек и заревела, да так громко заревела, что с соседнего дерева птицы вспорхнули.
-- Бабунь, а что же вы с детьми растерялись? Или они вас специально завели, а потом бросили в лесу? -- Спросила Фимка.
-- Я уж теперь и не знаю детка, наверное сама ушла от них. Ягодка, по ягодке собираешь, кругом не смотришь, все под листочки глядишь и заблудилась. Ну так вот, сижу на пеньке плачу, а в лесу уже прохладно становится, солнышко на покой собралось, темнеет в лесу быстро. Страшно мне на ночь в лесу остаться, вдруг слышу со спины ветка треснула, я оглянулась, а там дедушка. Да такой старый, на лице глубокие морщины, а глаза голубые как небо и такие добрые.
-- Чего это ты тут такой крик подняла? Птиц пугаешь, видишь, они на покой уселись на деревья. Потерялась что-ли?
-- Потерялась, -- говорю ему. -- С детишками пришла, да отстала от них, а дороги домой найти не могу, и опять в слезы. А старичок сморщился, -- не реви так громко, пойдем-ка, я тебя провожу. Взял меня за руку и повел, а рука у него жесткая, как палка сухая. Идем, а я его рассматриваю, а у него на ногах лапоточки, да так диковинно сплетённые, с узором. На голове шляпа, тоже с узором, как и лапоточки, только с боку на шляпе дубовая веточка с листочками да желудями, как украшение виднеется. Рубаха на нем длинная, подпояска из травы скрученная. Странный такой дедушка, довел меня считай до самой кромки леса и говорит;
-- "Бабке Ефимии кланяйся от Лешего, из-за нее тебя спас, если бы ты не ее внучкой являлась, отдал бы тебя Кикиморе болотной". Сказал так и исчез. Не успела я оглянуться, а его уж и след простыл. Вот бабка Ефимия тогда меня отругала. Я из лесу выхожу, а она с палочкой стоит и меня поджидает. Так-то вот, -- закончила свой рассказ бабка Пистимия.
-- Бабунь, а вы больше с детьми не дружили? -- Нет, больше не дружила. Моя бабка Ефимия собрала наши пожитки и мы с ней ушли из той деревни. Видать, не простила она никому, ни взрослым ни детям. Фимка шла с бабкой и представляла ее маленькой и не верилось ей, что бабуня когда-то такой была.
-- Бабунь, а кто мои мамка с папкой, расскажите? -- Фимка часто приставала с такими вопросами к бабке Пистимии.
-- Вот ты балаболка неугомонная, все то тебе знать надо.
-- Ну, расскажите бабунь, -- просила Фимка. Не любила Пистимия вспоминать родителей Фимки, больно душе было, а сердце и по сей день не зарубцевалось. Но Фимка должна знать кто ее родители...
Когда Пистимии исполнилось девятнадцать лет, бабки Ефимии тогда уж не было на свете. Война как два года закончилась и стали возвращаться домой фронтовики. Кто после ранения, а были такие счастливчики, кого ни разу пуля не поцеловала. Пистимия после бабки Ефимии дар приняла и потихоньку стала людей лечить. В ту пору пришел с войны Федор Морозов, родни у него не осталось никого, всех немец извел. Да и он с ранениями домой вернулся. Пошел он по колхозным полям, а там еще не все засеяны, да и сам колхоз на честном слове держится, бабы без мужиков командуют. А в колхозе нужна мужская рука сильная, да хозяйственная. Вот и взялся Федор руководить хозяйством, и такой толковый председатель оказался, в передовики вышел колхоз под его руководством. Только хвори его часто одолевали, сказывалось фронтовое ранение. Ну бабы ему и посоветовали к Пистимии сходить.
-- А что она доктор? -- Спросил у баб Федор.
-- Нет, знахарка она, от всех хворей лечит, -- ответили бабы.
-- А кем она у нас работает? -- спросил он.
-- Да не работает она у нас, и в колхоз не вступала.
-- Это как же так? Человек живет сам по себе и даже не в колхозе - не порядок. Вечером после работы наведался к ней Федор и запала эта девчонка к нему в душу.
В колхоз Пистимия вступила, стала работать на ферме дояркой. От работы не отлынивала, отчего ее Буренки самые холеные были, да молока больше всех давали. А Федор все о Пистимии думает, не выходит она у него из головы, влюбился он в нее, да и Пистимии по нраву пришелся молодой председатель. Да только она и думать себе запрещала о Федоре. Кто он и кто она. Он председатель, а она простая доярка, да еще и ведьма. Но у Федора были другие мысли. Однажды вечером в избушку к ней ввалились сваты от председателя. Веселые, раскрасневшиеся с морозу сваты стали у нее спрашивать:
-- Люб али не люб тебе наш председатель Федор Панкратович Морозов? Пистимия глянула, а он стоит в двери и такими глазами влюбленными на нее смотрит.
-- Люб, очень люб, -- ответила и спрятала покрасневшее лицо в ладонях.
-- Ну и славно, ну и замечательно, давайте назначим день свадьбы, -- закричали веселые сваты.
-- А что тянуть, после Рождества и свадьбу сыграем в зимний мясоед, -- предложил Федор.
Так и стала Пистимия женой Федора Морозова. Жили душа в душу, через два года родилась у них Олюшка. Пистимия перестала лечить людей. Федору очень не нравилось, что Пистимия людей на дому принимает.
-- Ты ж пойми, я председатель, на виду у всех и вдруг жена - ведьма. Да меня с партии турнут в шею. Так Пистимия спрятала глубоко в себе свой дар. Но стали ей сниться после этого страшные сны. Снилась бабка Ефимия злая, все грозилась своим сухим кулачком, говорила что-то, да только Пистимия не могла понять. Она просыпалась в холодном поту и до утра не могла заснуть. Так и лежала с открытыми глазами до первых петухов. Она понимала, что дар, который в ней есть должен приносить людям пользу. А если им не пользоваться он накажет.
Продолжение следует...