Все было прекрасно.
Не было ни тюрем, ни трущоб, ни приютов для умалишенных, ни калек, ни нищеты, ни войн.
Все болезни были побеждены. Как и старость.
Смерть, за исключением несчастных случаев, была приключением для добровольцев.
Население Соединенных Штатов стабилизировалось на уровне сорока миллионов душ.
Однажды ярким утром в чикагской больнице для лежачих больных мужчина по имени Эдвард К. Велинг-младший ждал, когда его жена родит. Он был единственным ожидающим мужчиной. В день рождалось уже не так много людей.
Велингу было пятьдесят шесть лет, он был просто молодым человеком на фоне населения, средний возраст которого составлял сто двадцать девять лет.
Рентген показал, что у его жены будет тройня. Эти дети будут его первыми.
Молодой Велинг сгорбился в кресле, положив голову на руки. Он был таким обрюзгшим, таким неподвижным и бесцветным, что его практически не было видно. Его маскировка была идеальной, поскольку в комнате ожидания царил беспорядок и деморализация. Стулья и пепельницы были отодвинуты от стен. Пол был застелен забрызганными салфетками.
Комнату переделывали. Ее оформляли как мемориал человеку, который добровольно пошел на смерть.
Сардонический старик лет двухсот сидел на стремянке и закрашивал не понравившуюся ему фреску. В те времена, когда люди заметно старели, его возраст можно было бы определить как тридцать пять или около того. Старение коснулось его несколько раньше, чем было найдено лекарство от старения.
Фреска, над которой он работал, изображала очень аккуратный сад. Мужчины и женщины в белом, врачи и медсестры, ворошили землю, высаживали рассаду, опрыскивали от жуков, разбрасывали удобрения.
Мужчины и женщины в фиолетовой униформе вырывали сорняки, обрезали старые и больные растения, сгребали листья, выносили мусор в мусоросжигательные печи.
Никогда, никогда, никогда - даже в средневековой Голландии или старой Японии - сад не был более формальным, более ухоженным. Каждому растению хватало суглинка, света, воды, воздуха и питания.
По коридору шел санитар, напевая под нос популярную песенку:
Если тебе не нравятся мои поцелуи, милая,
Вот что я сделаю:
Я пойду к девушке в фиолетовом,
Поцелую этот грустный мир.
Если тебе не нужна моя любовь,
зачем мне занимать столько места?
Я уйду с этой старой планеты,
Пусть мое место займет какой-нибудь милый ребенок.
Санитар посмотрел на фреску и художника.
- Выглядит так реалистично, - сказал он, - что я практически могу представить себя стоящим посреди этого.
- Почему вы думаете, что вы не в ней? - спросил художник. Он сатирически улыбнулся. - Она называется "Счастливый сад жизни", знаете ли.
- Очень мило со стороны доктора Хитца, - сказал санитар.
Он имел в виду одну из мужских фигур в белом, на голове которой был портрет доктора Бенджамина Хитца, главного акушера больницы. Хитц был ослепительно красивым мужчиной.
- Много лиц еще предстоит заполнить, - сказал санитар. Он имел в виду, что лица многих фигур на фреске все еще оставались пустыми. Все пустые места должны были быть заполнены портретами важных персон из числа сотрудников больницы или Чикагского отделения Федерального бюро по ликвидации.
- Наверное, здорово иметь возможность создавать картины, которые хоть на что-то похожи, - сказал санитар.
Лицо художника скривилось от презрения.
- Вы думаете, я горжусь этой мазней? - сказал он. - Вы думаете, это мое представление о том, как на самом деле выглядит жизнь?
- А каково ваше представление о том, как выглядит жизнь? - сказал санитар.
Художник жестом указал на грязную скатерть.
- Вот хорошая картина, - сказал он. - Поместите ее в рамку, и у вас получится картина куда честнее, чем эта.
- Ты старый унылый придурок, не так ли? - сказал санитар.
- Разве это преступление? - сказал художник.
Санитар пожал плечами.
- Если тебе здесь не нравится, дедушка... - сказал он и закончил мысль, назвав номер телефона, по которому должны были звонить люди, не желающие больше жить. Ноль в телефонном номере он произносил как "нол".
Номер был таким: "2 БР 0 2 Б".
Это был номер телефона заведения, чьи причудливые названия включали в себя: "Автомат", "Бёрдлэнд", "Консервный завод", "Кошачий ящик", "Де-лузер", "Изи-гоу", "Гуд-бай, мама", "Счастливый хулиган", "Кисс-ми-квик", "Лаки Пьер", "Овчарка", "Уоринг Блендор", "Не-плакать-больше" и "Зачем беспокоиться?", "Быть или не быть" - таков был телефон муниципальных газовых камер Федерального бюро по уничтожению.
Художник наморщил нос, глядя на санитара.
- Когда я решу, что пора уходить, - сказал он, - это будет не в "Овчарке".
- Самоделкин, да? - сказал санитар. - Грязное дело, дедушка. Почему бы тебе не проявить немного внимания к людям, которым приходится убирать за тобой?
Художник с непристойностью выразил свое безразличие к бедам оставшихся в живых.
- По мне, так в мире не помешало бы больше беспорядка, - сказал он.
Санитар рассмеялся и пошел дальше.
Велинг, собиравшийся стать отцом, что-то пробормотал, не поднимая головы. Затем он снова замолчал.
В приемную вошла грубая, грозная женщина на шпильках. Ее туфли, чулки, плащ, сумка и кепка оверсайз были фиолетовыми - художник назвал этот цвет "цветом винограда в Судный день".
На ее фиолетовой сумке-муфте красовалась печать отдела обслуживания Федерального бюро по прекращению деятельности - орел, сидящий на турникете.
У женщины было много волос на лице - несомненно, усы. Любопытно, что хозяйки газовых камер, какими бы милыми и женственными они ни были при приеме на работу, в течение пяти лет или около того обрастали усами.
- Это то место, куда я должна прийти? - спросила она художника.
- Многое зависит от того, чем вы занимаетесь, - ответил он. - Вы ведь не собираетесь заводить ребенка?
- Мне сказали, что я должна позировать для какой-то фотографии, - сказала она. - Меня зовут Леора Дункан.
Она подождала.
- И вы убиваете людей, - сказал он.
- Что? - спросила она.
- Проехали, - сказал он.
- Это, конечно, красивая картина, - сказала она. - Похоже на рай или что-то вроде того.
- Или что-то в этом роде, - сказал художник. Он достал из кармана плаща список имен. - Дункан, Дункан, Дункан, - сказал он, просматривая список. - Да, вот вы. Вы имеете право быть увековеченной. Видите здесь безликое тело, на которое я хотел бы повесить вашу голову? У нас осталось несколько подходящих.
Она мрачно изучала фреску.
- Ну и ну, - сказала она, - для меня они все одинаковые. Я ничего не смыслю в искусстве.
- Тело есть тело, да? - сказал он. - Хорошо. Как мастер изобразительного искусства, я рекомендую вот это тело.
Он указал на безликую фигуру женщины, которая несла сушеные стебли к мусоросжигательной печи.
- Ну, - сказала Леора Дункан, - это больше подходит для утилизации, не так ли? Я же служу. Я не занимаюсь утилизацией.
Художник хлопнул в ладоши в насмешливом восторге.
- Вы говорите, что ничего не смыслите в искусстве, а на следующем дыхании доказываете, что знаете о нем больше, чем я! Конечно, сноповозка не подходит для хозяйки! Садовник, секатор - вот что вам больше подходит. - Он указал на фигуру в фиолетовом, которая спиливала мертвую ветку с яблони. - Как вам она? - спросил он. - Она вам нравится?
- Что вы, - сказала она, покраснев и став скромной, - это ставит меня рядом с доктором Хитцем.
- И это вас расстраивает? - спросил он.
- Нет! - сказала она. - Это... это такая честь.
- А, вы... вы восхищаетесь им, да? - сказал он.
- А кто им не восхищается? - сказала она, поклонившись портрету Хитца. Это был портрет загорелого, беловолосого, всемогущего Зевса двухсот сорока лет от роду. - Кто им не восхищается? - повторила она. - Он был ответственен за создание самой первой газовой камеры в Чикаго.
- Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, - сказал художник, - чем поставить вас рядом с ним навечно. Отпиливание ветки - это кажется вам подходящим?
- Это похоже на то, чем я занимаюсь, - сказала она. Она была скромна в своих поступках. Она делала так, чтобы людям было удобно, пока она их убивает.
И пока Леора Дункан позировала для своего портрета, в приемную вошел сам доктор Хитц. Он был семи футов ростом, и от него веяло важностью, достижениями и радостью жизни.
- Ну, мисс Дункан! Мисс Дункан! - сказал он и пошутил. - Что вы здесь делаете? - спросил он. - Это не то место, откуда уходят люди. Это место, куда они приходят!
- Мы будем вместе на одной картине, - застенчиво сказала она.
- Хорошо! - сердечно сказал доктор Хитц. - И, скажите, разве это не замечательная картина?
- Для меня большая честь быть на ней вместе с вами, - сказала она.
- Позвольте мне сказать вам, - сказал он, - что для меня большая честь быть на ней вместе с вами. Без таких женщин, как вы, этот прекрасный мир был бы невозможен.
Он отдал ей честь и направился к двери, ведущей в родильные залы.
- Угадайте, что только что родилось, - сказал он.
- Не могу, - ответила она.
- Тройняшки! - сказал он.
- Тройняшки! - сказала она. Она восклицала о том, что тройняшки имеют юридические последствия.
Закон гласил, что ни один новорожденный не может выжить, если родители ребенка не найдут того, кто добровольно согласится умереть. Тройняшки, если все они должны были жить, требовали трех добровольцев.
- У родителей есть три добровольца? - спросила Леора Дункан.
- Насколько я слышал, - сказал доктор Хитц, - у них был один, и они пытались наскрести еще двоих.
- Не думаю, что им это удалось, - сказала она. - Никто не назначал нам три встречи. Сегодня не было ничего, кроме одиночек, разве что кто-то позвонил после моего ухода. Как его зовут?
- Велинг, - сказал ожидающий отец, вставая, красноглазый и хмурый. - Эдвард К. Велинг, младший, - вот имя счастливого будущего отца.
Он поднял правую руку, посмотрел на пятно на стене, хрипло и жалобно захихикал.
- Подарок, - сказал он.
- О, мистер Велинг, - сказал доктор Хитц, - я вас не заметил.
- Человек-невидимка, - сказал Велинг.
- Мне только что позвонили и сообщили, что родилась ваша тройня, - сказал доктор Хитц. - Они все в порядке, и мать тоже. Я как раз иду к ним.
- Ура, - опустошенно произнес Велинг.
- Не похоже, что вы очень счастливы, - сказал доктор Хитц.
- Какой человек на моем месте не был бы счастлив? - сказал Велинг. Он сделал жест руками, символизирующий беззаботную простоту. - Все, что мне нужно сделать, - это выбрать, кто из тройняшек будет жить, затем доставить моего дедушку по материнской линии в "Счастливый хулиган" и вернуться сюда с квитанцией.
Доктор Хитц стал довольно суров с Велингом, возвышаясь над ним.
- Вы не верите в контроль численности населения, мистер Велинг? - сказал он.
- Я считаю, что это совершенно необходимо, - жестко ответил Велинг.
- Вы бы хотели вернуться к старым добрым временам, когда население Земли составляло двадцать миллиардов, а потом должно было стать сорока миллиардами, потом восьмидесятью миллиардами, потом ста шестьюдесятью миллиардами? Вы знаете, что такое друпелет, мистер Велинг? - сказал Хитц.
- Нет, - угрюмо ответил Велинг.
- Друпелет, мистер Велинг, - это одна из маленьких шишечек, одно из маленьких мясистых зернышек ежевики, - сказал доктор Хитц. - Если бы не контроль численности населения, человеческие существа сейчас были бы набиты на поверхности этой старой планеты, как друпелеты на ежевике! Только подумайте!
Велинг продолжал смотреть в одну точку на стене.
- В 2000 году, - сказал доктор Хитц, - до того как ученые вмешались и установили закон, не хватало даже питьевой воды, и нечего было есть, кроме морских водорослей, и все равно люди настаивали на своем праве размножаться, как кролики. И на своем праве, если возможно, жить вечно.
- Я хочу этих детей, - тихо сказал Велинг. - Я хочу всех троих.
- Конечно, хотите, - сказал доктор Хитц. - Это просто по-человечески.
- Я тоже не хочу, чтобы мой дедушка умер, - сказал Велинг.
- Никто не радуется, когда забирают близкого родственника в "Кошачий ящик", - мягко, с сочувствием сказал доктор Хитц.
- Я бы хотела, чтобы люди не называли его так, - сказала Леора Дункан.
- Что? - сказал доктор Хитц.
- Я бы хотела, чтобы люди не называли его "Кошачьим ящиком" и тому подобными вещами, - сказала она. - Это создает у людей неправильное впечатление.
- Вы абсолютно правы, - сказал доктор Хитц. - Простите меня. - Он исправился, дал муниципальным газовым камерам их официальное название, которое никто никогда не использовал в разговоре. - Я должен был сказать: "Студии этического самоубийства"", - сказал он.
- Это звучит гораздо лучше, - сказала Леора Дункан.
- Этот ваш ребенок - кого бы вы ни решили оставить, мистер Велинг, - сказал доктор Хитц. - Он или она будет жить на счастливой, просторной, чистой, богатой планете, благодаря контролю численности населения. В саду, как на той картине. - Он покачал головой. - Два века назад, когда я был молодым человеком, это был ад, о котором никто не думал, что он продлится еще двадцать лет. Теперь же перед нами, насколько хватит воображения, простираются века мира и изобилия.
Он лучезарно улыбнулся.
Улыбка исчезла, когда он увидел, что Велинг только что достал револьвер.
Велинг выстрелил в доктора Хитца.
- Здесь есть место для одного - очень большого, - сказал он.
Затем он застрелил Леору Дункан.
- Это всего лишь смерть, - сказал он ей, когда она упала. - Вот! Место для двоих.
А потом он застрелился сам, освободив место для всех троих своих детей.
Никто не прибежал. Никто, похоже, не услышал выстрелов.
Художник сидел на верхней ступеньке своей стремянки и задумчиво смотрел вниз на жалкую сцену.
Художник размышлял над скорбной загадкой жизни, требующей рождения и, родившись, требующей плодиться... размножаться и жить как можно дольше - и все это на очень маленькой планете, которая должна существовать вечно.
Все ответы, которые мог придумать художник, были мрачными. Еще мрачнее, конечно, чем "Кошачий ящик", "Счастливый хулиган", "Легкий путь". Он думал о войне. Он думал о чуме. Он думал о голоде.
Он знал, что больше никогда не будет рисовать. Он позволил своей кисточке упасть на расстеленную внизу скатерть. А потом он решил, что с него хватит жизни и в Счастливом саду жизни, и медленно спустился с лестницы.
Он взял пистолет Велинга, намереваясь застрелиться.
Но у него не хватило духу.
И тут он увидел телефонную будку в углу комнаты. Он подошел к ней, набрал хорошо запомнившийся номер: "2 Б Р 0 2 Б".
- Федеральное бюро по прекращению деятельности, - ответил очень теплый голос хозяйки.
- Как скоро я могу записаться на прием? - спросил он, говоря очень осторожно.
- Мы могли бы принять вас сегодня поздно вечером, сэр, - ответила она. - Может быть, даже раньше, если у нас будет отмена.
- Хорошо, - сказал художник, - запишите меня, если можно. И он назвал ей свое имя по буквам.
- Спасибо, сэр, - сказала хозяйка. - Ваш город благодарит вас, ваша страна благодарит вас, ваша планета благодарит вас. Но самая глубокая благодарность - от будущих поколений.
Еще больше уникальной литературы в Телеграм интернет-магазине @MyBodhi_bot (комиксы, романы, детективы, фантастика, ужасы.)