— О, Ильинская, — Изольда открыла окно, — очухалась? Я проветрю тут, а то душновато в палате, и тебе кислород нужен. Будешь себя лучше чувствовать, сходим с тобой на прогулку.
— Спасибо, — прохрипела, — долго я отсутствовала?
— Отсутствовала? — удивилась вопросу моя спасительница. — Ты проспала шесть часов, для твоего состояния вполне нормально, организм восстанавливает силы.
— Каких-то шесть часов? — поразилась и натянула на себя одеяло, потому что повеяло холодом. — Мне казалось, мы дольше с ним были вместе.
— С кем? — спросила Изи, закрывая окно.
— Это уже не имеет значения, — закашлялась, — можно тебя попросить?
— Да, что такое? — она присела на койку и светло посмотрела на меня. — Ты какая-то странная после сна. Глупо скажу, но на тебе лица нет, будто кто-то умер.
— Умерла моя любовь, — со слезами сипло произнесла, — вызови ко мне пожалуйста следователя, я хочу забрать заявление на Алёну.
— Кто есть Алёна? — ровный голос Изольды тревожно дрогнул.
— Та девушка, которая на меня напала.
— Во-первых, я ничего не слышала ни про какое заявление. Может, его и не были, тебя же Липатов приволок. Во-вторых, что за жертвенность с твоей стороны?
— Приволок и правильно сделал.
— Что-то мне не нравится твой настрой и заунывные речи, Ильинская.
— Липатова я, мы ж не развелись пока с Леонидом.
— Нет, тебя точно подменили, — возмутилась Изи, — Марта, ты чего городишь? Какое не развелись? Он тебя чуть не убил.
— Не убил же, — пожала я плечами.
— Я сейчас начну разговаривать с тобой, как психиатр с пациенткой, если ты мне не объяснишь, что произошло.
Я скинула с себя одеяло, приподнялась на койке и, свесив ноги, посмотрела в окно.
— Там, — начала я и подставила лицо пробивающимся лучам солнца, — на воле много лет назад у меня был любимый мужчина, Липатов нас разлучил с ним.
— Ты говоришь, как какая преступница на зоне, которой век воли не ведать, — расхохоталась она, — давай я его найду в социальных сетях. Или боишься, он постарел и женился, и у него обвис животик?
— Мы потеряли друг друга, и я его забыла после ваших опытов на мне, ну или амнезии, как ты говоришь. А он любил меня и все эти годы искал. А я не помнила его и вышла замуж за Липатова. И теперь мы снова врозь.
— Погоди, — Изольда взяла меня за руки, — я пропустила момент, когда вы сошлись с ним. Почему снова врозь?
— Да из-за Лёни опять же, он выкрал меня у него. Я же к нему в компанию на работу устроилась, когда Липатов меня бросил и выдворил.
Изи энергично всплеснула руками и вскочила со стула.
— Отлично! — завопила она. — Я поеду к нему, и вы с ним соединитесь. И два любящих сердца соединятся и будут вместе бороздить волны судьбы.
— Нет, ни в коем случае, — я спрыгнула с койки и пошатнулась, — у него должна быть своя жизнь с ней. Нам не судьба быть вместе, раз за столько лет ничего не получилось.
— Опустим твой эмоциональный всплеск и оставим сухие факты, — деловито изрекла Изи, усаживая меня на койку, — с кем с ней? Соперница не стена, подвинем.
— Она — та девушка, которая напала на меня. У них даже была свадебная фотосессия без свадьбы.
— Что за бред? В смысле была свадебная фотосессия без свадьбы?
— Вот и я не поверила, и отпустила его. И, если она сядет из-за меня, они не будут вместе. И я решила согласиться на любые условия Леонида, а Платон пусть живёт дальше своей налаженной жизнью.
В палате раздались аплодисменты, и я увидела ликующего Липатова.
— Мудрая мысль, жёнушка. Просто золотые слова. У тебя просветлел разум наконец-то. — он быстро оказался передо мной и поцеловал меня в лоб.
Язвительный голос бывшего резанул слух, точно ржавый гвоздь, вызывая во рту мерзкий привкус металла и приступ тошноты. Изольда не меньше моего была подавлена и взволнована внезапным появлением нашего общего бывшего, напоминающим скорее агрессивное вторжение, разводя за его спиной беспомощно руками и прижимая палец к губам, намекая мне, чтобы я молчала. Молчи не молчи, а Леонид услышал от меня, что хотел, и своими гнусными клешнями уцепился за мои слова, сказанные на эмоциях, о которых я сразу же пожалела.
Но, как известно, слово не воробей. Вот и у меня вылетело ненароком, от обиды из-за этой фотографии, что и не догнать, и не поймать. Не зря, опять же, говорят: «Меньше знаешь — крепче спишь». Вот не увидела бы счастливую Алёну в свадебном платье в обнимку с нарядным и улыбающимся Платоном на фото, и не поругалась бы с ним во сне, и сон бы нам двоим не испортила столь сладкий, чудесный, и перед Леонидом бы не подставилась. Если бы… Никогда не любила сослагательное условное наклонение. Толку то от моих переживаний по поводу того, что бы было, если бы не, если бы промолчала и прочее. Ведь оно уже есть, как ни крути, свершилось, и назад ничего не отмотать, как бы я того не хотела. Корить себя за излишнюю эмоциональность и необдуманность было поздно. Я в целом, как рассталась с Липатовым, стала какой-то взвинченной, слезливой, словно с эмоций сняли засовы, и они вырвались разом наружу. Да, ведь я годами, будучи в священном браке с Лёней держала рот на замке, а заодно и свои чувства, как покладистая жёнушка. А эмоции то копились и чувства, невысказанные, множились, как лава в потухшем вулкане. И, как только я сбросила с себя незримые оковы кроткой и покорной жены, то меня вмиг прорвало, что я и не успела обуздать разбушевавшиеся обиды, разочарования, страхи, отчаяние, озлобленность и ревность. Увидев то фото, меня одолела, не иначе как ревность. Я жутко приревновала Платона к Алёне. Хотя я всегда осуждала ревнивых женщин, мол, ревностью ограничивают свободу любимого человека. Но так я рассуждала, когда была замужем за Леонидом, которого не ревновала ни разу. Я прекрасно знала обо всех его похождениях и снисходительно принимала природную полигамность мужчин, о коей на заре нашего романа Липатов меня просветил. Поэтому я естественно относилась к естественному увлечению Лёни женщинами и не ревновала...поэтому и потому что, видимо, и не любила, и не боялась потерять. Несомненно, когда он заявил мне о разводе и развенчании, у меня просто ушла почва из-под ног, рухнул наш, скорее мой нерушимый мир, построенный придуманной, иллюзорной любовью с примесью затуманенного амнезией разума. Я привыкла к стабильной, налаженной жизни, к тому, как в нашей с Леонидом семье распределены роли, что я замужем и за мужем. Я не была счастлива в браке, но и не задумывалась о пресловутом женском счастье. Как-то ненавязчиво мне навязали устои, что для меня истинно важным должно быть счастье мужа, ибо о его счастье и нерушимости нашего брака, о покаянии перед мужем я клялась у алтаря. Не то чтобы, бывший меня стращал праведным гневом Бога, что в одночасье обрушится на меня в случае непослушания, но нечто похожее пару-тройку раз звучало в его речи, а мне было и тех раз вполне достаточно, чтобы уяснить, какие у меня права в семье. А, если учесть, на какую благодатную почву моего изначального уничижения матерью легли узы священного брака, то можно представить, что я из себя представляла — попросту ничего — тело без души в женском обличье. Когда Алёна назвала меня курицей, у меня от обиды защемило сердце, но не из-за оскорбления больше, а потому что она попала в яблочко. Я сама в душе ощущала себя, живя с Лёней, да и с мамой, курицей, которую откармливают на забой, образно говоря.
Когда я начала работать в «Платонов и партнёры», точнее, когда заново познакомилась с Платоном, то во мне что-то зашевелилось, ожили какие-то чувства. Во мне проснулась, если не Спящая Красавица, то уснувшая на многие годы женщина, способная чего-то желать и излучать во вне. С каждой новой встречей, раз за разом я словно из курицы оперялась в лебедя или лебёдушку. А после очередного странного разговора, который мы вели с Платоновым, я непроизвольно влюбилась в него, не помня его совершенно при этом, не понимая, что со мной происходит на деле. Влюбилась в Платона, как мне казалось, впервые. Хотя я ловила себя иногда на состоянии дежавю, которое не могла объяснить и унять. И чем чаще мы виделись с Платоном, чем дольше общались, тем более невыносимо и безрассудно меня тянуло к нему, и тем больше я пугалась своих чувств и путалась в них. Мне будто нервы оголили, я походила на искрящий напряжением провод, к которому лучше не прикасаться, чтобы не ударило током.
Свадебная же фотография Платона с Алёной меня всколыхнула, озарила вспышкой ревности. Но благодаря или вопреки этой жгучей ревности я поняла, что люблю Плутония сильнее, чем в молодости, ярче и глубже, чем мне казалось когда-либо.
— Любовь всей моей жизни, — злорадно выдернул меня из раздумий Липатов, — вернись, я всё прощу.
— Во-первых, прекращай измываться над словом любовь, тебе неведомо это чувство, — гневно прохрипела я, чувствуя, как саднит горло, — во-вторых, тебе меня не за что прощать.
— Ух, какая ты дерзкая, мне нравится, — бывший наклонился и смачно поцеловал мою руку, почти укусил, да с какой-то животной страстью, что меня всю прожгло изнутри.
— Не боишься, Элина заревнует? — едко процедила Изольда.
— Я тебя спросить забыл, Изи, — резко повернулся к ней Лёня, — что-то, девочки, вы больно осмелели, я посмотрю. Кто это вам языки то развязал, мои нехорошие и непослушные? Или вас давно не пороли, что одну, что другую? Так я это быстро исправлю. Только, Марта, тебя буду наказывать в постели, чтобы ты на коленях, задом ко мне стоя, прощения просила, вымаливая сквозь стоны. Никогда, кстати, не слышал, как ты стонешь во время секса. Надо бы исправить, голубка моя, — похабно заржал он, — а ты, милая Изольдушка, готовься получить тумаков без удовольствия за непослушание, я тебя за много лет поимел вдоль и поперёк, неинтересно уже. Хотя…
— Липатов, хватит, ты же не зверь какой-то! — взревела я, холодея от ужаса того, что говорил бывший.