26. У Красной Хаты
Он встал еще затемно, умылся, надел тёмные мятые брюки, старую серую рубаху, штормовку, кепку, давно не чищенные ботинки на ребристой подошве, забросил за спину сложенный с вечера рюкзак, прихватил удочки, вышел из квартиры и отправился в путь. Городской транспорт в такую рань ещё не ходил, да и всё равно добираться на нём до причала было бы ему не с руки, так что приходилось двигаться вторым номером – то бишь своими двоими. Путь по ещё погруженному в сон городу до причала занял у него минут сорок, и когда он добрался до места назначения, подсвечивая фонариком под ноги, Гончаров был уже там. Минут через пять подтянулся и Витёк – кряжистый, молчаливый, с рыболовецкими снастями в руках. Познакомились. Белосветов назвал себя Игорем и обменялся с Витьком крепким рукопожатием, после чего они направились к причалу за старым деревянным забором, протянувшемся вдоль берега реки. Только-только начинало светать, и в полумраке были видны лишь неясные силуэты мужчин. Витёк открыл ветхую калитку, вошёл на территорию причала, а следом за ним – Белосветов и Гончаров. Подняли лай собаки. Витек добродушно цыкнул на них, и они замолчали, завиляли хвостами, признав в нём своего. Из лачуги выглянул сторож и блеснул фонариком по пришедшим.
– Это я, дядя Саша, – сказал Витёк. – А они со мной.
– А, Витек… – пробасил сторож. – На рыбалку?
– Ну.
Дядя Саша скрылся в своей сторожке, дабы и дальше нести свою суровую службу на видавшим виды топчане.
Рыбаки зашагали по кривой тропинке вдоль береговой линии. Справа от них, у забора, протянулись стальные сейфы, в которых хранились подвесные моторы, канистры с бензином, и всякие прочие хитро-мудрые причиндалы лодочников, а слева врезались в реку дощатые мостки причалов.
Они дошли до пятого мостка и свернули к сейфам.
Сейф Витька стоял у самого забора. Он вынул из кармана брюк связку ключей и приступил к процессу открывания замков.
А открыть замки Витька было делом непростым даже и для очень опытного медвежатника. Минут пять владелец сейфа провозился с навесным замком, пока, наконец, не одержал над ним победу. Однако же радоваться было ещё пока рановато: открыть внутренний замок оказалось куда как сложней. Какое-то время Витёк молча провоевал с ним – но безуспешно. Затем начал материться и обзывать замок всякими нехорошими словами, однако и это тоже ни к положительному результату не привело. Потом поочередно испытали свои силы в роли взломщиков замков Гончаров и Белосветов – но, тщетно. За дело снова взялся Витёк, великолепно знавший все капризы, все повадки и все слабые места своих замков даже лучше, чем капризы, повадки и слабые места своей жены. Но легче было уговорить женщину, чем этот старый упрямый механизм. Впрочем, и его понять было можно: бородка ключа уже износилась так, что только лишь бестолково елозила внутри замка.
Но рыбаки – народ упорный и терпеливый. Не прошло и двадцати пяти минут, как замок сдался.
За это время начало светать, и мужчины погасили фонарики. Витёк открутил гаечным ключом гайку с болта зажима весел, прижатых снаружи ящика к боковой стенке, и открепил их. Затем достал топливный двадцатилитровый бак и канистру на десять литров, залитые бензином. Потом вынул пятилитровую пластмассовую канистру с машинным маслом, отлил масло в полулитровую стеклянную банку, открутил крышку на топливном баке, вылил в него масло в ведомой лишь ему одному пропорции, воткнул в бак трубку шланга и, раздувая щеки, продул топливную смесь. Затем завинтил крышку, приподнял бак и энергично поболтал им у своей груди, смешивая бензин с маслом ещё и таким вот нехитрым способом. После этого проделал те же манипуляции с канистрой бензина и вернул машинное масло в сейф; он снял с кронштейна мотор, поставил его на хвост и прислонил к стенке ящика. После этого на свет божий явился слесарный ящичек с инструментами, где у Витька хранились запасные свечи зажигания, гаечные ключи и прочие мелочи. Осмотрев всё это, Витёк положил навесной замок на верхнюю полку сейфа и запер дверцу на ключ.
Двинулись к лодке.
Впереди, неся у живота Ветерок, шествовал сам Витёк. За ним, с канистрами бензина, вышагивал Гончаров. Белосветову достались весла и ящичек для инструментов, и он замыкал процессию.
Пройдя шагов двадцать по хлипким доскам, Витёк остановился, обернулся к своим спутникам и предупредил их:
– Глядите себе под ноги, чуваки, если не хотите искупаться.
Это предупреждение было не лишним, и оно было сделано в нужное время и в нужном месте.
Доски на мостке оказались местами поломанными, местами вообще отсутствовали, а на одном особо опасном участке рыбакам пришлось продвигаться, словно цирковым эквилибристам. Уцелевшие здесь доски были весьма почтенного возраста в количестве трех штук и вызывали сомнение в том, что они способны выдержать вес шагавших по ним людей. Они кряхтели, гнулись, но всё-таки выдерживали.
Вот какие крепкие доски делались в СССР!
Дойдя до своей Казанки, Витёк опустил мотор на настил, шагнул к висевшей на подвеске лодке и стал возиться с ещё одним замком, торчащим в звеньях цепи, которой лодочная корма была принайтовлена к трубчатой стойке. На этот раз он справится с делом блестяще. Сдвинув чуток задний пайол, Витёк нашарил на днище сливную пробку и ввинтил её в дренажное кормовое отверстие. Потом задрал ногу, поставил её на косынку, приваренную к той же стойке, встал на неё, и принялся крутить колесо подъёмного механизма, опуская Казанку на воду. После этого спрыгнул в лодку, сдвинул пайол на его штатное место, вывел лямки подвески из-под днища своего плавсредства и скомандовал Белосветову:
– Давай.
Полковник начал передавать ему канистры с бензином, ящичек с инструментами, весла и, наконец, «Ветерок». Навесив двигатель на корму и закрепив его струбцинами, Витёк подсоединил к мотору шланг подачи топлива. За то время, что он был занят этими делами, Гончаров сходил к сейфу и принёс оставленные там снасти: червей, удочки, прикормку, подсаку, садок для рыбы и прочее рыболовецкое добро. Белосветов уже сидел в лодке, и Гончаров присоединился к товарищам. Они вывели Казанку из стоек подвески, и Витёк, заняв место на корме, начал проталкивать её веслом к связанным цепями бревнам, ограждавшим причал. Выйдя за мостки, он повернул нос в сторону Ольгиного моста (а он находился метрах в пятидесяти от причала) и стал править к проему между бревнами.
После всех этих манипуляций они, наконец-таки, вышли на чистую воду.
Витёк намотал веревку на маховик пускового устройства, энергично дернул за конец разок-другой, мотор рыкнул и завелся. Шкипер завел руку за сапог[1] Ветерка, подставил ладонь под струю охлаждения, проверяя его циркуляцию, дал поработать двигателю минуту-другую на холостых оборотах и, наконец, на малой скорости двинулся вниз по течению реки.
Ольгин мост остался за кормой. Минут за пять рыбаки дочапали до понтонной переправы, которую уже оккупировали рыболовы с удочками; Витек свернул в рукав, огибающий понтон, и дал полный ход. Казанка ходко пошла навстречу заре, разрезая носом спокойную гладь Тихой и вздымая мелкие брызги. Навстречу им дул легкий ветерок, дышалось легко и привольно. Белобрысое широкоскулое лицо Витька, восседавшего на корме у руля Ветерка, было безмятежным. Впереди открылся железнодорожный мост и, пройдя под ним, старый шкипер свернул в узкий ерик, довольно длинный и извилистый; из этого ерика они выскочили в озеро Погорелое, на котором уже стояло на якорях с пяток рыбарей. Прежде, чем пересечь обширную гладь водоёма, Витьку пришлось несколько раз останавливаться, дабы очистить винт от намотавшейся травы; но вот они вошли в другой ерик, и из него попали в воды большой величавой реки. Они пошли вниз по её течению, вдоль дачных участков с садами-огородами, и, минут через сорок, достигли рукава Тихой, впадавшей здесь в основное русло (проскочив через озеро ериками, как пояснил потом Витёк, они срезали, таким образом, значительную часть пути). Двигаясь тем же курсом, рыбаки дошли до развилины реки и вошли в её боковое гирло. Сюда вездесущие дачники ещё пока не добрались, и вдоль берегов росли камыши, ивы, акации и прочие дерева. В заводях мирно плавали дикие утки, и иной раз из воды выплескивалась довольно-таки крупная рыба, как бы приглашая мужчин сделать здесь остановку и закинуть удочки. Но как ни велик был соблазн сделать это, рыболовы продолжали движение к лиману, и примерно через час дошли до него.
Их очам открылось завораживающее зрелище.
Синие воды лимана, покрытые мелкой зыбью, простирались да самого горизонта, и его береговая линия таяла где-то вдали. Правый берег стоял на холмах, и от прибрежной, выгнутой наподобие лука, песчаной отмели поднимались живописные откосы золотистого цвета, в некоторых местах поросшие зелёным мхом и травой. На вершине холма, как раз посреди изгиба, стоял большой дом из красного кирпича под черепичной крышей, именуемый в народе Красной Хатой. И над всем этим великолепием величественно всплывало большое лучезарное солнце, освещая божественный пейзаж в нежнейшие и чистые тона.
Обитателям Красной Хаты, впрочем, не доводилось любоваться этими красотами, ибо они жили взаперти своего узилища, и о них, кроме того, что все они там были чокнутыми, не было известно ничего. Местные жители, впрочем, толковали, что в Красной Хате над людьми проводились какие-то дьявольские эксперименты, что место это гиблое, и лучше держаться от него в стороне. И хотя акватория напротив Красной хаты изобиловала коропами, лещами, осетрами, судаками, сомами и самыми отменными бычками, никто не осмеливался бросать якорь в этих местах. И дело тут было вовсе не в том, что эти воды были объявлены заповедной зоной (с инспекторами рыбнадзора как раз-таки можно было и договорится), но в тех тёмных слухах, которые упорно ходили среди местного населения.
Поговаривали, к примеру, что иной раз, преимущественно в ночное время, над морем вдруг возникал бледно молочный луч света, и в этом луче брели по воздуху блеклые фигуры людей. И фигуры эти, якобы, сходили в лиман, и безмолвно скользили по его серебристым хлябям, а потом поднимались по глинистому откосу на холм, и тогда обращенные к морю двери Красной Хаты распахивались и поглощали в своё чрево этих существ. И горе, горе тому рыболову, который отважился бы в это время рыбачить у Красной Хаты! Его самого, словно осетра, захватывало невидимым неводом, вытягивало из лодки в этот дьявольский луч, и он, вместе с другими горемыками, навсегда исчезал из этого бренного мира.
Короче сказать, болтали всякое. А что в этих россказнях было правдой, а что вымыслом – поди разберись.
Как бы там ни было, но сейчас перед Красной Хатой не было видно ни единой лодки.
– Ну что, командир, – воскликнул Гончаров, с благодушной улыбой озирая просторы лимана. – Какие будут ценные указания?
– Давайте, двигайте к Красной Хате, пройдём мимо неё на малом ходу.
Витёк направил Казанку к береговой линии, а Белосветов достал из рюкзака фотоаппарат Зоркий и снял крышку с его объектива. Приблизившись к берегу метров на пятьдесят, Витек медленно повёл лодку вдоль холма, на котором стояла Красная Хата, а полковник начал делать фотографии. Когда они отдалились от объекта, Белосветов сказал:
– Витёк, видишь вон ту расселину между холмами?
– Ну, – сказал шкипер.
– Давай, дуй к ней.
Пока шли к указанному месту, Белосветов извлёк из рюкзака бинокль, потертую холщовую торбу, кусок какой-то старой тряпицы, огрызок колбасы, краюху чёрствого хлеба и кусок старого заплесневелого сыра. Он завернул фотоаппарат в тряпку и положил его в торбу, а сверху замаскировал едой.
– Я высажусь тут, – сказал полковник, когда они подошли к указанному месту, – а вы отойдите от берега, чтобы не мозолить глаза, встаньте напротив вон того холмика и ловите рыбу. Он протянул бинокль Гончарову: – А ты посматривай на этот гребень, и как заметишь меня, снимайтесь с якоря и идите за мной.
– А сколько тебя ждать, командир?
– Понятия не имею. Но сколько бы я ни отсутствовал, стойте на месте и не дергайтесь.
После того, как они пристали к берегу, Белосветов перебрался на нос, спрыгнул на песчаную отмель и двинулся к лощине между двумя холмиками. С торбой на боку, в потрепанной одежонке, с отросший трехдневной щетиной, он смахивал на того дивного странника, что в древние времена бродили по святой Руси. Хотя, понятно, фотоаппараты в своих торбах они тогда не носили.
Между тем Гончаров оттолкнул нос Казанки от берега, выгреб на глубину, чихнул мотор, и лодка стала удаляться.
Белосветов поднялся на холм и направил свои стопы к Красной хате. Он зашел к ней с боковой стороны и, не доходя до забора метров двадцать, остановился под одним из деревьев. Отсюда, сквозь крупные ячейки сетки-рабицы, хорошо просматривался обширный участок больничного двора, поросший кое-где одинокими чахлыми деревцами, но том месте, где он стоял, обзор частично закрывал одноэтажный домишко, примыкавший к забору. Поскольку в этот ранний час вокруг не было ни души, Белосветов вскарабкался на дерево и с его высоты стал обозревать двор.
Первое, на что он обратил внимание, была боковая дверь Красной Хаты, выходившая на небольшое крыльцо. Он сразу узнал и это крыльцо, и эту дверь, и асфальтированную дорогу, что протянулась вдоль стены кирпичного здания и сворачивала за угол. Именно к этому крыльцу и подкатил фургон за больничным тряпьём, и как раз через эту-то дверь он и выбирался из сумасшедшего дома. Значит, всё верно, всё это не плод его галлюцинаций. Это и была та самая Красная Хата, в которой доктор Мендель ставил свои изуверские опыты над людьми. И, стало быть, до холма, где перед полковником возник огненный круг портала, через который он был перемещён в кабинет генерала Сысоева, от этого места было рукой подать…
Что ж, все верно. Всё сходится.
Белосветов сделал несколько снимков, запечатлевая на плёнку Зоркого больничный двор, потом спрятал фотоаппарат в торбу и слез с дерева. Он прошёл вдоль ограды, скрываясь в лесополосе, обогнул её и вышел к фасаду больницы.
Оставаясь под прикрытием деревьев, полковник нацелил объектив на парадную дверь Красной Хаты, отщёлкал две двери поменьше на левом крыле здания, и две – на правом, заснял асфальтированную дорогу – вернее, продолжение той её части, что, обойдя здание психушки, протянулась мимо фасада и уходила в сторону КПП. Затем занялся постройками во дворе: поймал в объектив гаражный бокс, похожий на школьный пенал, обшарпанный домик, – скорее всего, морг (непременный атрибут любого уважающего себя лечебного заведения), потом котельную – если судить по её закопчённой трубе и возвышающейся рядом куче угля, и, наконец, строение на отлете, у самого забора – насколько он мог судить, административно-хозяйственную часть.
Для полноты картины, Белосветов сделал несколько снимков общим планом, для чего ему снова пришлось взбираться на дерево.
Порядок!
Теперь оставалось прощёлкать другой торец здания – и дело в шляпе.
Оставаясь в лесополосе, Белосветов прокрался вдоль изгороди и первым делом заснял дорогу, ведущую к Красной Хате. Осмотрелся. Он уже вознамерился было перейти на другую сторону и сделать несколько снимков ещё и оттуда, когда увидел автобус.
Полковник отступил под кроны деревьев. Когда автобус приблизился, он заснял и его. Это был небольшой Пазик с тупорылым капотом – хорошо знакомая ему модель. Пазик проехал мимо него, остановился у проходной, и вахтер стал поднимать шлагбаум. Белосветов нацелил на него стеклянное око фотокамеры, после чего вынул из кармана штормовки часы и бросил взгляд на циферблат, засекая точное время. Без десяти восемь.
Пока автобус въезжал во двор, Белосветов бежал рядом с ним под прикрытием деревьев, дабы успеть заснять выходящих из него пассажиров. Насколько он понял, ловя их в прицел своего объектива, это были медсестры, нянечки, санитары и прочий медицинский персонал.
Но вот последний пассажир покинул салон, автобус проехал до угла здания, свернул налево, сделал задний разворот, и снова подъехал к проходной. Минут через десять к нему начали стягиваться работники ночной смены. Их Белосветов тоже прилежно запечатлел на фотоплёнку для своего досье. После того, как автобус проехал КПП и запылил по дороге, он завернул фотоаппарат в тряпицу и спрятал в его торбу.
Итак, доктор Мендель не появился… Белосветов не увидел его ни среди тех, кто приехал на автобусе, ни среди тех, кто уехал на нём.
Впрочем, в этом не было ничего необычного. Было бы даже странным, если бы такое светило психиатрии, каковым являлся доктор Мендель – и тряслось бы, словно простой смертный, в этом автобусе со всяким там плебсом от медицины. Начальство – оно на то и начальство, чтобы являться на работу, когда ему заблагорассудиться – и никто ему не указ. Тем более, что в психиатрических больницах, пусть даже и в самых толерантных и демократических, главврач – царь и бог.
Было без десяти минут десять, когда к воротам больницы подкатили темно-синие Жигули. Они проехали под поднятым шлагбаумом и остановились у главного входа Красной Хаты. Доктор Мендель – коротконогий, плешивый, с одутловатым бабьим лицом, одетый в отлично скроенный костюм брусничного цвета с веселой искоркой, держа в руке коричневый профессорский портфель, снабженный блестящими жёлтыми застёжками, выбрался из машины, обошёл её и галантно распахнул заднюю дверцу. Из неё вышла дама неопределенного возраста, с фигурой не то, чтобы кривой, но как бы деревянной, однако же разодетой с претензией на последний писк моды, почерпнутой, по всей видимости, из заграничных гламурных журналов. Платье у неё было весьма элегантное, с прорехой едва ли не до копчика, пригашавшей горячие мужские взоры подняться к её бедрам, к тому сокровенному месту, полному волшебных тайн, где оканчивался таинственный разрез (заметим в скобках, бедрам столь же элегантным и стройным, как стиральная доска, которыми пользовались отсталые граждане в СССР). Жёсткие, точно пожухлая солома, волосы этой дамы были распущены, на манер ведьмы из повести Гоголя «Вий». Кожа шеи и лица была дряблая, цвета сырого свиного окорока – точнее выразить затруднительно. В чертах её физиономии лежало нечто тяжеловесное, угрюмое, как бы чугунное и нездоровое, так что при взгляде на неё хотелось отвести глаза и куда-нибудь убежать.
Полковник заснял профессора Менделя и его спутницу, которую он мысленно уже окрестил для себя как «доктор смерть», а также и машину, на которой прикатила эта восхитительная пара. Он проводил взглядом Менделя и его даму до дверей психиатрички…
Где же он видел эту куколку? А ведь видел… точно видел… Но где? Эти тонкие змеиные губы, этот пустопорожний мертвящий взгляд, и эта незабываемая фигура – мечта поэта…!
Ба! Вспомнил!
Конечно же!
Ведь это она расхаживала тогда в процедурной среди сидевших под фенами то ли рептилоидов, то ли марсиан!
Пока полковник был погружен в эти воспоминания, водитель загнал Жигули в гараж. Белосветов спрятал фотоаппарат в торбу, полагая, что на сегодняшний день его фотосессия завершена и – ошибся. Во двор медленно вкатилось такси неприметного мышиного цвета.
Белосветов опять вынул Зоркий и навел его объектив на вновь прибывший объект. Машина проехала в конец двора и остановилась под деревом, однако из нее никто не вышел. Возможно, кто-то вызвал такси из больницы? Но почему, в таком случае, оно не подъехало к главному входу, а остановилось так далеко от него? И, причем, встало так, чтобы не бросаться в глаза, и в то же время держать под наблюдением парадный вход и дверь в торце здания? Случайность?
Из гаража вышел шофер Жигулей – толстомордый, коротко стриженный субъект лет тридцати пяти, – вытер руки о штаны и вошёл в психушку. Белосветову заснял и его, подумав о том, что плёнку следует экономить. Он и так нащелкал уже слишком много кадров и, если вдруг появится нечто стоящее, её может и не хватить.
В течении следующего часа на территории психиатрички наблюдалось некоторое оживление: один за другим, въезжали автомобили, из них выходили марсиане – почему-то именно это словцо упорно лезло на ум Белосветову – и скрывались в дверях лечебницы. Скорее всего, это были какие-то важные перцы, пациенты доктора Менделя, озабоченные своим драгоценным здоровьем, из числа тех, кого он ранее наблюдал под колпаками.
В конце концов, полковник решил, что пора уже приступать к следующей фазе своей миссии – проникать в логово врага.
Где именно проникать в логово врага, он наметил заранее.
В ограждении, с той стороны, откуда он явился, была небольшая брешь. Сетка-рабица отошла там в одном месте от трубчатой стойки и её верхний угол завалился почти к земле. Так что можно было просто переступить её – и вот ты уже во дворе Красной Хаты.
Сделать это было так же просто, как перейти с территории Белоруссии на Украину. Главное, чтобы никто тебя при этом не засёк. А и засекут – не велика беда: ведь всем же всё пофиг…
Настораживало, впрочем, такси мышиного цвета. Но… кто не рискует…
Полковник вышел из лесопосадки, приблизился к дыре, перешагнул завалившуюся сетку-рабицу и оказался в зоне сумасшедшего дома. Не поднимая головы, он побрёл к домику у стены.
Домик этот – такая себе хатка сельского типа под шиферной кровлей, сляпанная каким-то мастером-самородком из красного кирпича. Над крылечком нависал белый треугольный фронтон, опирающийся, по оригинальной задумке дизайнера, двумя стойками из белых же труб на одну из двух ступеней – а именно на вторую. На фронтоне было написано зелёными печатными буквами МАГАЗИН, причем слово МАГАЗИН было обведено траурной рамкой. Дверь под фронтоном была окрашена в коричневый цвет и распахнута настежь. Прочие детали экстерьера были выдержаны в том же авангардном стиле.
Белосветов вторгся в полутемный коридорчик магазина, прошёл по некрашеным, скрипучим доскам пола к другой двери, открыл её и очутился в торговом зале. Это была небольшая квадратная комната, выкрашенная в яичный цвет. За прилавком стояла продавщица с борцовскими покатыми плечами, толстой шеей, отягченной двойным подбородком, и прической а-ля кузнец Вакула. Лицо у нее, впрочем, было добродушное, как и у большинства упитанных людей. На грубо сколоченном прилавке, покрытом голубеньким пластиком, размещались орудия её труда: весы и счёты. Ассортимент товаров на полках не блистал разнообразием: молочные продукты, хлебобулочные изделия, конфеты, консервы, лимонад.
Белосветов купил булочку за девять копеек и бутылку кефира, решив, что сейчас самое время подкрепится. Выйдя из магазина, он уселся на лавочку, что стояла неподалеку от продмага, и вонзил зубы в булку, справедливо рассудив, что занятый едой человек вызывает меньше подозрений чем тот, кто бесцельно слоняется по двору. При этом он то и дело посматривал на такси.
Что они там, яйца высиживают?
Кто «Они»?
И почему он решил, что в машине находятся они, а не он, или она? Не потому ли, что в его сознании уже зародилась мысль о том, что за доктором Менделем установлена наружка? И, в таком случае, в такси должно дежурить, как минимум, двое агентов.
Но какие основания были у него для такого умозаключения?
Никаких.
Значит, надо меньше фантазировать, подумал он, и опираться только на факты. На голые непреложные факты… И тут же возразил себе. А интуиция? Нет, её игнорировать тоже нельзя. Если внутренний голос тебе что-то говорит – то на то он и внутренний голос, чтобы подавать сигналы прежде всякой логики, и всяких фактов. И, в большинстве случаев, он оказывается прав.
Белосветов дожёвывал булочку, запивая её кефиром, когда к нему подошли две бледные худощавые девчушки в длинных больничных халатах, и одна из них жалобно протянула:
– Дядя, дайте нам рубль.
– А зачем вам рубль? – спросил Белосветов.
– Хлебушка купить, – сказала девушка. – Мы есть хотим.
Она склонила голову набок и посмотрела на него жалобным взглядом, взывая к его милосердию.
Он полез было в карман за кошельком, но передумал. А точно ли они хотят истратить деньги на еду, а не, допустим, на сигареты?
– А давайте, я сам вам куплю то, что вы захотите? – предложил он.
– Давайте, – с готовностью сказала девушка, и он понял, что они действительно были голодны.
Они вошли в магазин.
– Выбирайте, что хотите, – улыбнулся Белосветов.
Девушки выбрали себе по большой булке и по бутылке Буратино.
– А можно, мы еще конфет возьмём? – расхрабрилась та девчушка, что просила рубль.
– Можно, – сказал полковник. – Я же сказал, берите, что хотите, я заплачу.
Он заметил, что продавщица смотрит на него с одобрением.
Девочки посовещались и купили сто грамм каких-то конфет. Он расплатился, и они вышли из магазина.
– А что, девчата, – спросил Белосветов, когда они уселись на скамейку. – Вы из этой больницы?
– Да, – сказала та, что была посмелей.
– И как же это вас выпустили во двор?
– А нам Аня-Маня разрешила.
Он взял у них бутылки, сорвал с них крышки об угол скамьи, и они стали есть булки, запивая их лимонадом.
– А кто это такая Аня-Маня? – справился он.
– Элизабет Фрасс, – пояснила девочка. – Наша старшая медсестра. Но у нас все называют её Аня-Маня.
– А почему Аня-Маня?
Девочка сдвинула худенькими плечами:
– Не знаю.
– А доктор Мендель? Его вы знаете?
– О! Мендель – это наш главврач!
Очевидно, это были рядовые сумасшедшие, тихие и безобидные, из числа тех, кого было разрешено выпускать во двор.
– А что, девчата, – улыбнулся полковник, – давайте я дам вам ещё по рублику, чтобы вы могли потом ещё немного подкрепиться?
– Давайте, – согласились девочки.
Он дал им по рублику, они спрятали деньги в карманы своих халатов и поблагодарили его:
– Спасибо, дядя.
В этот момент задняя дверца такси открылась, и из машины выбрался какой-то тип. Он направился в их сторону.
Он шёл неспешной разболтанной походкой – так ходят либо очень крутые парни, либо пытающиеся выглядеть таковыми в глазах других. На нём была спортивная куртка на молнии и джинсы.
Проходя мимо скамьи, он неприязненно мазнул по ним взглядом, вошел в магазин, и через минуту-другую вышел из него. Он остановился возле них и закурил. Это был субъект лет тридцати, с жёстким сухим лицом, изрытым оспинами – черноволосый, с козлиной бородкой и хитрым прищуром жёлтых глаз.
– Послушай, мужик, – басисто и как-то через губу произнёс он, обращаясь к Белосветову. – Ты из этой больнички будешь?
Белосветов отрицательно помотал головой.
– Нет.
– А откуда ты?
Игорь Владимирович с очень серьёзным видом воздел очи к небесам:
– Оттуда, – он поднял вверх указательный палец
– Откуда оттуда?
– Из Туманности Андромеды.
– Да ты чо, прикалываешься?
– Нет.
– А как тебя зовут?
– Рапанапан четвертый, – представился Белосветов. – Представитель седьмого колеса фортуны.
– А это что за чувихи? – он кивнул на девочек.
– Мой экипаж.
Девочки захихикали. Очевидно, этот разговор их забавлял.
– Ты чо? Дурачок? – спросил шпик.
– Нет, – возразил ему Белосветов. – Я твой собрат по разуму.
– А что у тебя в торбе?
– Пища богов.
Полковник вынул из торбы засаленный огрызок колбасы, встал со скамьи, и протянул его козлобородому:
– Угощайся, брат мой.
Козлобородый, брезгливо сморщив нос и приподняв ладонь, отступил от протянутой ему колбасы:
– Как-нибудь в другой раз.
Задняя дверца машины открылась, и из неё помахали рукой. Цэцэсовец – а полковник уже понял, из какого гнёздышка вылетели эти птенцы – потерял всякий интерес к Белосветову и затрусил к ней. Но тот увязался за ним следом, бормоча себе под нос:
– Но это же очень вкусная еда, землянин… Это же пища богов!
– Отвали, – рявкнул рябой.
Полковник не отваливал:
– Да ты чо, приятель? Такой вкуснятины ты на Земле не найдешь. Такую делают только в Туманности Андромеды...
– Изыди, шизик.
Подойдя к такси, цэцэсовец открыл заднюю дверцу, и Белосветов увидел в салоне ещё одного типа. Едва дверца за козлобородым захлопнулась, полковник обошёл такси и постучал в боковое окошко. Водитель опустил стекло:
– Ну, чо надо?
Белосветов протянул ему огрызок колбасы:
– Угощайся, Землянин.
Шофер сдвинул плечами, покрутил пальцем у своего виска и опустил стекло.
Полковника это устраивало.
Он увидел всё, что хотел. В такси находилось трое – шофёр и два шпика. У главного входа больницы стояли темно-вишнёвые Жигули. Итак, карета подана. Ага! А вот и сам Мендель…
Белосветов проследил за тем, как врач усаживается в машину, и как она выезжает из территории больницы. Следом за ней тронулось и такси.
Что ж, можно считать, что день прошёл не напрасно – он увидел достаточно.
Достаточно, однако не все.
Когда темно-вишневые Жигули и висевшее у него на хвосте такси проехало несколько километров, из проселочного ответвления вынырнула серая Копейка[2] и пристроилась к ним сзади, держась на некотором отдалении.
[1] Сапог – подводная часть мотора.
[2] Копейка – автомобиль ВАЗ-2101