Новое слово

А знаете ли Вы, как много долгожителей проживает в Соединенных Штатах Америки? Так я вам скажу: как карасей в пруду! Ну, просто видимо-невидимо! И этот феномен ярко проиллюстрировали выборы сорок четвертого президента Соединенных Штатов Америки в 2020 году, на которые явилось очень много людей самого почтенного возраста. Многим из них привалило уже за сто, и даже за сто пятьдесят лет. А одному избирателю – хотите верьте, а хотите нет – стукнуло 340 годков...

По мосту цокали копыта. Комиссар приподнялся на локте и увидел, что мимо него проезжает карета, запряженная тройкой гнедых лошадей. Ее сопровождал казачий эскорт. Рослые воины сидели на холеных конях – двое спереди, и двое позади кареты. На боках у них болтались сабли, а за спинами висели винтовки с примкнутыми штыками. На козлах восседал кучер в овчинном тулупе. Кортеж поравнялся с комиссаром, и в окне кареты проплыл профиль старой важной дамы с вздернутым носом, затененный вуалеткой. В облике дамы,...

Путь в небеса Комиссар возился с замком. У лестницы было темно, и он подсвечивал себе карманным фонариком. Замок был старый, заржавелый, и к тому же столь допотопной конструкции, что его смог бы открыть и младенец. И все-таки он не поддавался. Но вот послышался тихий щелчок. Комиссар приподнял дужку замка, аккуратно снял его с ушек и, протянув руку сквозь прутья решетки, опустил на ступеньку бетонной лестницы. Затем выпрямился и медленно, очень медленно потянул решетку на себя. Он старался действовать бесшумно...

– Что-то поздненько ты сегодня заявился, комиссар, – заметила Люба, открывая Конфеткину дверь и впуская его в прихожую. – Никак, взялся за новое дело? Комиссар не счел нужным отвечать на шпильку сестры. Он молча проследовал к вешалке, снял пальто, шляпу и зашел в туалет. Комиссар крепко наделся на то, что, выйдя из туалета, найдёт прихожую свободной от присутствия этой зануды. Но он просчитался: она все ещё торчала тут. – Лучше б ты уроки делал, – заявила сестра. – По алгебре неуд – а он и в ус не дует! Конфеткин вяло махнул рукой – мол, алгебра никуда не убежит...

Вам, конечно, невозможно объяснить, как счастливо мы жили втроем! И какое горе нас потом постигло! Дай Бог вам никогда этого и не узнать… Василий Никитич обхватил голову руками, и из его груди вырвался тяжкий вздох. – Да-а… – протянул он. – Оленька очень любила свою мать и, когда она умерла… Он неожиданно всхлипнул и утер глаза ладонью. Некоторое время Василий Никитич боролся с накатившими слезами. – Простите, – сказал он осевшим голосом. – В общем, детская психика моей дочери не выдержала и надломилась…...

Было коло шести часов вечера, когда комиссар вышел из «Незнайки». Уже сгустились сумерки и становилось темно – город почти что не освещался, поскольку в стране разразился очередной политический кризис, и властям было уже не до уличных фонарей. Конфеткин бесшумной тенью скользил за мужчиной и его дочерью, по пятам которых унылым белым пятном трусила собака. В какой-то мере, темнота была комиссару на руку, ибо позволяла оставаться ему незамеченным. Он шел за этой странной троицей уже добрых десять минут...

В дни своего детства Конфеткин любил играть в казаки-разбойники, жостик, или, как его еще тогда называли, крячик[1] и многие другие игры. Нынешняя детвора, усердно протирающая штаны за мониторами компьютеров, вряд ли уже знает, что это означает – «играть в крячик», но в молодые годы Конфеткина этот вид спорта пользовался огромной популярностью. Как и многие его сверстники, в те далекие времена комиссар Конфеткин частенько пропадал на улице. Он без устали бегал по пыльным переулкам, балкам, оврагам, и его поджарый живот был постоянно украшен разводами грязи, а босые ноги – сбиты о камни...

Отрешись от мирской суеты Распахни голубое оконце. И на дне изможденной души, Изумленно увидишь вдруг ты Восходящее солнце. Ты увидишь березовый край – Свой далекий заснеженный рай, Где ты есть, где ты был, Где ты жил и любил И куда ты жар-птицей взлетал...

Эта удивительная история могла произойти только в одной стране на нашей планете – и больше нигде! Такого не могло случиться в какой-нибудь там нецивилизованной России, Белоруссии, Уганде, или в другой недоразвитой стране. Не хочу сказать ничего плохого о Германии, Франции, а также и об Эстонии, или даже о той же Турции – странах, безусловно, в высшей степени демократических, и следственно, наполненных цивилизацией и всякими гендерными свободами аж под самую маковку – но даже и в этих просвещенных государствах ничего подобного содеяться не могло, уж поверьте мне на слово...

Нет, не забыть мне этот миг: Над тихой речкой я летел, В ладье на алых парусах, И предо мною солнца лик, Дыша покоем, нежно рдел, Купаясь в ласковых волнах. Краснели мирно облака, Горели отблески лучей, Багрянцем теплым на воде, И нежная твоя рука, Лежала на руке моей, Подобно утренней звезде...

Наши души бесценны. Велики наши вины! Мы идем по дорогам И уходим в низины. Будем прямы, как стрелы И упруги, как струны. Мы пройдем через реки И безводные дюны. Души просят покоя, И хотят с небом слиться. А сердца продолжают В клетях кожаных биться...

С моря темно-синего, туманною весной, Черный гладкий камешек вынесло волной. А над морем лучик аленький вставал. В темечко он влажное голыш поцеловал. От луча да камешка появился я. И пошел я с лирою звонкою друзья. Трогал струны певчие я чуткою рукой. И от сердца чистого пел я день-деньской. Закатилось солнышко, и забрел я в лес. И лохматый ужас в сердечко мне залез. Воют звери страшные, лешие кряхтят. В черных диких зарослях – сонмища чертят. Лютой злобой очи их светятся в ночи. И зловеще ухают надо мной сычи: Сгинешь в чаще этой ты – и возврата нет...