24. Сашка Гончаров
К шести часам вечера он сошёл с автобуса в Труменболте, вышел на привокзальную площадь, купил в киоске Труменболтскую Правду, сложил её вчетверо и сунул в карман пиджака – почитает потом.
Сбор информации, как говаривал один его отпечаток – это первейшее дело в их профессии. И черпать её можно было отовсюду, как по закрытым каналам, так и из официальных источников. Главное – это умение работать с ней, вычленять истину из массивов лжи, в которую был погружён весь этот дьявольский мир. Да только существовало ли под этими небесами хоть какое-то зернышко правды?
Всеми фибрами своей души Белосветов чувствовал, что над этим миром довлеет какая-то бредовая и лживая идея, что всё в нём проникнуто замаскированной ненавистью к людям, перевернуто с ног на голову, искажено, вывернуто наизнанку, как в мире кривых зеркал, и что сделано это намеренно некими недобрыми и злонамеренными силами.
Для чего? Зачем?
Он отошёл от газетного киоска, протопал через привокзальную площадь и вышел на проспект Мартина Бормана. Когда он проходил мимо автобусной остановки, от группы гуманоидов, что стояли на ней, отделился какой-то мужчина и последовал за ним. Был он в темно-зелёном пиджаке без воротника, в брюках клеш и в модельных остроносых туфлях, пошитых явно на заказ. Голова у него была удлиненная, с редкими русыми волосами, нос с небольшой горбинкой, лицо узкое и жесткое.
Не заметив его, полковник продолжал двигаться к центру города. Угрюмые вебштейны сновали вдоль каменных коробов, и от их фигур исходили волны могильной серости и равнодушия. Все они смахивали на живые трупы; они дышали воздухом, они ходили, ели, пили, отправляли естественные надобности, но все они были уже мертвы и лишь бессмысленно коптили небо, тлея под ним без каких бы то ни было человеческих устремлений, и никто из них не мог уже засветиться на радарах чертей.
Демократия! Молекулы свободы, чёрт бы их побрал!
Ложь сочилась отовсюду, со всех щелей, с каждого угла, ею было пронизано всё в этом демоническом мире.
Но кое-где всё же оставались люди; оставались Петров, его сестра Нина, их родители. Были капитан Брянцев и сержант Калиев, Елизавета Михайловна Панина и её сыновья. В конце концов, была республика людей, и люди оставались в ней людьми, несмотря на все бомбежки, блокады и прочие кейсы демократии и прогресса.
Стоп! Стоп! – приказал себе Белосветов. – Притемняться, притемняться, и ещё раз притемняться. Гнать эти мысли от себя куда подальше. Слиться с общей серой массой ходячих мертвецов. Стать таким же либералом, как и они. Если позволить себе подобные мысли, недолго и засветиться. И к тому же ещё, в центре города, наводненном мертвяками из зондеркоманд Цеце.
Как бы в ответ на эти его соображения, неподалеку от него остановилось такси, и Белосветову захотелось поскорее скрыться за углом дома, но он заставил себя идти прежним размеренным шагом.
«Мне всё до жопы, – мысленно послал им полковник главную мантру записного либерала. – Мне всё пофиг! Главное – уберечь свою задницу, окунуть её в тёплую ванну, а всё остальное меня не колышет…»
Таксист приоткрыл дверцу машины и внимательно смотрел ему в спину. Белосветов послал ещё одну мыслеформу чертям, сидевшим у своих радаров:
«Мне всё до задницы! До большой либеральной задницы!»
Таксист захлопнул дверцу, машина проехала мимо него и покатила дальше. Кажись, пронесло!
Между тем человек в темно-синем пиджаке продолжал следить за его перемещениями. Он видел, как Белосветов дошёл до аквариума, или гармошки, как ещё окрестили в народе сие заведение, поднялся по трем степеням на его крыльцо и скрылся за дверью. Проходя мимо стеклянного фасада, похожего на меха растянутой гармони, человек в темно-зелёном пиджаке бросил беглый взгляд внутрь помещения. Миновав закусочную, он остановился под тенистой липой у обочины дороги, достал из кармана пиджака пачку Ватры и закурил. Его лоб прорезали две сосредоточенные вертикальные складки. Так и не докурив сигарету, он отшвырнул её в урну и вернулся к стекляшке.
Ни на кого не глядя, человек в тёмно-зелёном пиджаке вошёл в гармошку, проследовал к стойке бармена, заказал кружку Жигулевского, перенес её на высокий круглый столик, сдул шапку пены с поверхности пива и сделал несколько предварительных глотков. Потом достал из кармана сигареты, чиркнул спичкой о коробок и закурил. Он поднял голову, обвел взглядом посетителей забегаловки и увидел в глубине зала Белосветова – тот в одиночестве потягивал пиво с солеными орешками. Молодой человек отпил из кружки ещё немного янтарной жидкости и снова устремил пристальный взгляд на Белосветова. Почувствовав его взгляд, полковник поднял голову и его глаза удивлённо расширились. Молодой человек опустил очи долу, допил своё пиво, потушил сигарету в пепельнице и двинулся к выходу. Белосветов, оставив на столе недопитое пиво, последовал за ним.
Человек в тёмно-зелёном пиджаке шёл по улице не оборачиваясь, и Белосветов тянулся за ним, как нитка за иголкой, держа дистанцию шагов в тридцать, или в двадцать пять. Объект его наблюдения прошел мимо банка Надежный Компаньон, универмага Пижон, перешёл по подземному переходу на другую сторону улицы и остановился на автобусной остановке у гостиницы Азазелло. Он простоял на ней минут пять и вошёл в автобус, идущий по пятому маршруту в Шайтан городок (бывший Людин конец). Купив билет у кондуктора, он сел на свободное место в передней части автобуса, а Белосветов, войдя вслед за ним вместе с другими пассажирами, остался стоять на задней площадке.
Автобус петлял по улицам Труменболта, удаляясь все дальше и дальше от центра города. Наконец билетёрша объявила:
– Конечная. Выходим.
Асфальтированная дорога здесь окачивалась подковообразной фигурой, посреди которой была разбита цветочная клумба.
Сойдя с автобуса, человек в тёмно-зеленом пиджаке пересек улицу и пошёл по узкому тротуару в сторону городской окраины. С правой руки от него протянулся ряд ларьков, а с левой восседали на скамеечках торговцы овощами, фруктами, рыбой и прочей снедью. Это был местный стихийный рынок – вернее сказать, лишь часть его, основная же торговля велась в стороне, в небольшом как бы закутке.
Лавируя в плотной толпе гуманоидов, человек в тёмно-зелёном пиджаке купил банан, прошёл весь лоточный ряд и зашагал далее по грунтовой тропинке, идущий под уклон, продолжая углубляться на задворки Шайтан-района. Стихийный рынок остался позади. Он миновал два угрюмых пятиэтажных дома, за которыми пошли уже одноэтажные постройки частного сектора с его непременными атрибутами – сараями, курятниками, собачьими будками и дощатыми туалетами. Минут через десять ходьбы тропа вывела его к неглубокой балке, по дну которой струился мелкий мутный ручеек.
Человек в тёмно-зелёном пиджаке перешёл балку по хлипкому деревянному мостику, по пути бросив в ручей кожуру от съеденного банана, и стал подниматься на крутой гребень холма по жёлтой тропе. Белосветов ускорил шаги, однако, когда он ступил на мосток, человек в темно-зелёном пиджаке уже скрылся за холмом.
Полковник включил крейсерскую скорость, однако, когда он взбежал на холм, поросший кустарником и деревьями, человека в тёмно-зелёном пиджаке уже нигде не было.
Возможно, он сошёл с тропы и скрылся в роще?
Белосветов остановился и стал осматриваться – не вспорхнет ли где потревоженная птица, не шелохнется ли ветка?
И тут за деревьями раздался негромкий свист. Белосветов повернул голову и прислушался. Свист повторился. Полковник направился в сторону этого свиста...
Человек в тёмно-зеленом пиджаке стоял под одним из деревьев, неподалеку от края холма. Отсюда отлично просматривалась тропа, по которой они только что шли, и все окрестности были видны как на ладони. Застать врасплох с этой стороны их было невозможно, а деревья давали превосходную возможность затеряться в лесополосе.
Полковник оценил выбор места. Он подошёл к человеку под деревом и пристально посмотрел на него.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – произнёс тот с чуть заметной иронией в голосе.
– Ты кто? – спросил Белосветов.
– А ты разве сам не видишь, командир?
Видеть-то он видел. Перед ним стоял старшина Александр Гончаров, с которым он проходил службу в погранвойсках на острове Даманском. Тогда, 2 марта 1969 года, им пришлось выдержать тяжелый бой с напавшими на них маоистами. Через 35 минут после его начала из 12 ребят в живых осталось лишь пять человек. Гончаров был убит в том бою у него на глазах, а он сам, капитан Журавлев, тяжело ранен.
– Вижу, – произнёс Журавлёв, а ныне Белосветов, – да только не могу поверить собственным глазам. Ведь ты же погиб там, на Даманском, в шестьдесят девятом году, и я видел это своими собственными глазами. Ты что же, с того света вернулся?
Гончаров достал из кармана сигареты, чиркнул спичкой о коробок и закурил.
– И что с того? – сказал он.
– Ты это серьёзно?
– А разве такими вещами шутят, командир? Или ты можешь найти другое объяснение тому, что я стою сейчас тут перед тобой?
– Ну, – неуверенно предположил Белосветов, – возможно, ты его брат близнец.
– Ага. Его двойник. Или тройник. Украденный у матери в младенческом возрасте, и через тридцать пять лет внезапно узнанный его родным братом по талисману на шее. Как в индийском кинофильме с танцами, бубнами и рукопашными поединками. А в конце добро торжествует, влюбленные поют песни на зеленой лужайке, и все плачут от умиления и восторга. Так, что ли?
– Мы не в кино, – нахмурился Белосветов. – И, тем более, не в индийском.
– Вот именно, – кивнул Гончаров. – А помнишь, командир, как ты впервые приехал к нам на заставу, а там у нас как раз шла веселуха. Китайцы перешли по льду Уссури и вторглись на нашу территорию, и мы пошли с ними стенка на стенку, но без применения оружия. Пока отмолотили всех китаез, прошло часа полтора, наверное. А сержант Матусовский вылез на бочку и давай орать:
Русский с китайцем братья вовек.
Крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
С песней шагает простой человек,
Сталин и Мао слушают вас.
– Н-да, ты прав, – сказал Белосветов. – Таких деталей двойник знать не может. Ведь тебя убили на следующий день после этого инцидента, и ты не мог об этом никому сообщить… Но как же ты тут оказался?
– А я знаю? – Гончаров сдвинул плечами. – Помню тот бой. Помню вспышку в голове и провал в темноту. И всё. А потом я оказался в другом месте.
– В каком месте?
– У себя дома.
– И что ты там увидел?
– Свою маму. Она сидела на диване и читала на меня похоронку. Мне захотелось утешить её, объяснить, что я жив… Да только ничего из этого у меня не вышло. Такие вот пироги, капитан.
Он затянулся, выпустил через нос струю дыма и спросил:
– А ты тут как оказался?
– Ну, это долгая история. Ты лучше о себе расскажи.
– А что рассказывать, командир… Сволочь я…
– Отчего же?
– Один я у неё был, понимаешь? Один. Весь смысл её жизни… Знал бы ты, командир, как она любила меня, как лелеяла и сколько раз я выкаблучивался перед ней и дерзил… Одно слово – непутёвый сын.
– Ну, я бы так не сказал, – возразил Белосветов, – Служил ты не хуже других, за проявленное мужество удостоен звания Героя Советского Союза. Отчего же непутевый?
– Потому что непутевый и есть. Связался по юности лет со шпаной, выпивать начал. Что ни день – то драка. Кровь-то молодецкая играет. А ума нету. В милицию залетать начал. А там, глядишь, и тропка на зону замаячила... Одна надежда у мамки была, что армия исправит меня, сделает из меня человека. А оно, вишь, как обернулось.
– Тут твоей вины нет, – сказал Белосветов. – Ты выполнял свой долг.
– Ага! Мао Цзэдун поцапался с Хрущёвым из-за Сталина, потому что этот лысый бубен охаял его на двадцатом съезде – а ты расхлебывай, долг выполняй…
– Это уже политика, сержант, – сказал Белосветов. – Нас она не касается. Мы с тобой солдаты, наше дело родину защищать. Мать-то жива ещё?
– Ну, как тебе сказать, командир... – усмехнулся Гончаров. – В этом бренном царстве теней её уже, слава Богу, нету.
– А там! – Белосветов потыкал пальцем вверх. – Там-то ты с ней свиделся?
– А то.
– И как оно в тех краях?
– По-разному. Смотря куда попадешь.
– Мне бы, где потеплее, – сострил Белосветов. – И, желательно, поближе к кухне и подальше от начальства.
– Ну, насчет потеплее – это там тебе мигом устроят, командир, – усмехнулся старшина. – А вот насчет кухни сказать не могу.
– Ладно, прорвёмся. Так, где же ты обосновался?
– У себя дома.
– Постой, постой! Так ты что же, местный?
– А то...
– И как тебе тут?
– Паршиво.
– Что, при Союзе лучше было?
– Скажешь, командир! При Союзе рай был! Да только мы, придурки, этого не понимали. А теперь знаешь, как СССР называют? Совком! И мы с тобой тоже совки, командир. Вместе с нашими наградами и всей нашей прошлой героической жизнью. Что-то вроде вымерших динозавров, – в голосе сержанта зазвучала горечь. – И за что мы только кровь проливали, там, на Даманском, скажи? За что наши отцы, деды и прадеды жизней своих не щадили? За то, чтоб эти хитрожопые холуи теперь учили нас, как нам ковыряться в носу?
Белосветов не стал углубляться в эту тему и решил перевести разговор в более плодотворное русло:
– А как ты на меня вышел?
– Случайно. Увидел, как ты топаешь по Ватутина, когда стоял на остановке, и пошёл за тобой.
– А почему ты не подошёл ко мне там, в гармошке? К чему вся эта конспирация?
– Бережённого Бог бережёт, командир. Да и разве поговоришь в этом гадюшнике? Там же повсюду либеральные уши торчат, что твои локаторы. И зондеркоманды не дремлют – чуть засветишься, и хана.
– Стало быть, ты человек?
– Как и ты, командир. Всегда был им, есть и останусь. Хотя, конечно, и не ангел. Далеко не ангел. Но я мыслю так: мы, люди, должны держаться друг друга, иначе нас всех загасят по одному.
– Тебя обрабатывали?
– Нет, слава Богу.
– А аусвайс выдали?
– Нет.
– Как же ты выживаешь?
– Работаю в ух-бригаде.
– Шабашишь?
– Так точно.
– По какой специальности?
– Мастер широкого профиля. Могу штукатурить, могу кладку класть, полы стелить, крыши крыть.
– Понятно. А скажи-ка мне, Саша, как же ты тут воплотился? Как оброс костями, мясом? И вообще, тот ли это мир, в котором ты некогда жил?
– Не знаю, капитан. Ничего не знаю. Может быть, тот, а может быть и нет. Какой-то поганый он стал, двуличный. Но только одно я знаю точно: где бы мы с тобой не были, на том свете, или на этом, или где-то ещё, мы должны оставаться людьми и давить, давить этих ползучих тварей. И ещё я знаю, что ничего в нашей жизни не случается просто так. И эта наша встреча с тобой произошла тоже не случайно. Для этого должна быть какая-то веская причина. Или я не прав?
– Прав.
– Вот и я о том же. Я не стану спрашивать у тебя, командир, откуда ты тут. Надо будет, сам скажешь. Но я хочу, чтобы ты знал: если тебе потребуется моя помощь, ты всегда можешь рассчитывать на меня.
– Я знаю, – сказал Белосветов.
– Нет, я хочу, чтобы ты усвоил это хорошенько! – упрямо произнёс Гончаров. – Я человек! Понимаешь? Человек! – он размашисто швырнул окурок с гребня горы.
– Да понял я тебя, понял.
– Я видел смерть, командир, я побывал на том свете, и я знаю точно, что Господь вернул меня сюда не для того, чтобы я просто здесь ел, пил и спал. Я должен что-то сделать в этом мире. Но что? Вот этого я никак не мог понять. А как увидел тебя сегодня, так сразу понял: это – перст божий.
– Ты что же, верующий?
– А то. И всегда им был. Но только раньше не осознавал этого. Думал, что сам рулю своей жизнью. Что жизнь – это цепь случайных событий.
– Хорошо. А надежные ребята у тебя есть?
– Найдутся.
– Ладно. Я тут сам пока притираюсь, присматриваюсь, что к чему… Но, возможно, в скором времени мне может понадобиться твоя помощь. Где тебя найти?
– На Пушкинской, 38. Или по-ихнему, на Сальвадора Дали. Заходи, по вечерам я дома.
– Это частный сектор?
– Ну. В трех кварталах от остановки, где мы вышли.
– Живешь один?
– Как святой Антоний. Иной раз, правда, приглашаю к себе на огонек дам…
– Постоянная есть?
– А постоянных женщин вообще не существует на этом свете, – заявил Гончаров с двусмысленной улыбкой.
– А сам-то ты как, постоянный?
– Естественно!
– Да не втирай.
– А ты посуди сам, командир. Я всё время кувыркаюсь со своими куколками на одной и той же кровати, а они всё меняются да меняются...
Гончаров был неисправим. Он так и остался тем же балагуром, и даже пребывание в мире ином не изменило его.
– Ладно. Если что – я найду тебя. Хотя, впрочем… – Белосветов задумался.
– Что, командир?
– А как ты смотришь на то, чтобы съездить на рыбалку в ближайшие дни?
– Откровенно говоря, я не по этой части. Если мне нужна рыба, я иду в магазин и покупаю её там.
– А среди твоих знакомых есть кто-нибудь по этой части?
– Имеется. Это Витёк. У него и лодка с Ветерком[1] есть, и все необходимые снасти. Он вообще сдвинутый на этой теме.
– Его не обрабатывали?
– Если бы обрабатывали – это с него бы стёрли.
– Значит, он человек?
– Как и мы с тобой, командир.
– А можешь ты с договориться ним насчет того, чтоб порыбачить?
– Отчего нет? Одну халтуру мы уже закончили, к другой пока ещё не приступали, так что у нас имеется свободное окно. А для Витька рыбалка – все равно что женщина для сексуального маньяка.
– И когда же ты можешь с ним договориться?
– Да хоть сегодня.
– Лады. Завтра я заскочу к тебе, и ты мне скажешь, до чего вы дошли.
– А куда двинем, командир?
– Я думаю, к Красной Хате. Говорят, что там лещ отменно берет.
– Не, командир. Витек говорил мне, что у Красной Хаты заповедник, и что ловить там нельзя. Да и к чему нам переться в этакую даль? Он знает неплохие места и поближе.
– А нам поближе не надо, – с нажимом произнёс Белосветов. – Нам надо именно к Красной Хате…
[1] Ветерок – лодочный мотор