Из записок Юрия Никитича Бартенева
У нас, в России, вместо того, чтоб искать и улавливать "обределую" (здесь "чудесную") истину, которая как феномен проявляется и исчезает, "тушат" её. Боятся подходить к ней близко, видят даже в том какой-то соблазн, потому только, что "эта истина" стоит не в одной рамке с избитыми нашими понятиями о натуре "духа человеческого".
Вот недалеко сказать, сама блаженной памяти императрица Мария Федоровна, за "практическое христианство" которой я могу торжественно поручиться, ибо сердце её мне было совершенно известно, не была чужда подобных опасений. Слово "мистицизм" было синонимом "зловещего" для нее слова; она опасалась и боялась всего, что не подходило к "необыкновенной" жизни, видимой формальности.
Однажды, в каком-то из публичных ее заведений, помнится в институте Марьинском, приведены были девочки в церковь к обедне.
И когда, во время литургии, царские врата по обыкновению были отворены, вдруг одна из девочек затряслась от радости или от испуга и бросилась с криком прямо к вратам царским; она увидела в алтаре, на одной из сторон престола, стоящую покойную свою мать, которая к ней обратилась и на неё смотрела.
Когда об этом донесли Государыне, она очень встревожилась, сочла это болезненным припадком и в тот же раз, под благовидным предлогом, велела удалить девочку из заведения и отдать её на руки родственникам в Петербурге, "накрепко" запретив и говорить о том.
Но другое, такое же, но, еще с большим развитием событие, как нарочно, в скорости же случилось после первого, чтоб убедить императрицу Марию Федоровну в тщетном напряжении её уничтожать подобные проявления.
В Смольном монастыре, на дворянской половине, вдруг заболевает одна воспитанница; пособия врачей сейчас же встретили ее в начале недуга, но ничто не помогало. Между тем, воспитанница сама по себе впала в какой-то пророческий сон и громко говорила окружающим ее, что "она еще более разнеможется, что вскоре за этим лишится и зрения, потеряет слух; что тщетно приставленные врачи будут её лечить, ибо она никакой пользы от них не получит; но чтобы быть ей здоровою, в чем, однако, она ещё сомневается, "необходимо" для нее исповедаться и причаститься Святых Тайн; но так как будущая глухота, чтоб не помешала ей того исполнить, то для неё необходимо, чтобы священник, который будет её исповедовать, пальцами рук своих вошел бы с нею в соприкосновение.
Не всякий священник, говорила она, к этому способен; всего менее наш законоучитель, - продолжала она; но есть, однако, в Петербурге один таковой, который способен к этому делу и охотно на это решится; здесь она назвала по имени этого священника, хотя в "бодрственном" состоянии, она, никакого даже следа не имела знать священников петербургских.
Что же касается до медикаментов, которые бы могли быть ей полезными, она также сделала указание, что этого "специфика" для неё искать надлежит не по аптекам, где его не найдут, но что именно у одного врача есть на дому, по словам ее, какая-то фиоль с известным настоем, и что если ей этого дадут, то может быть она, при помощи Божией, и будет здорова".
Проснувшись, девочка ничего об этом не помнила, но о сказанном ею, начальница заведения известная мадам Брейткопф (Анна Ивановна), в тот же раз лично донесла Государыне. И тем более обязана была Брейткопф это сделать, что девочке стало делаться так дурно, как она и предсказала. Врачи заведения нисколько не могли ей помочь, предсказанные девочкой вещи начали сбываться; зрение совершенно притупилось вместе с проявлением глухоты совершенной.
Государыня всполошилась, выслушав от начальницы такое донесение. "Ma chère madame Breitkopf. Qu'est ce que c'est que cela, comment faire? Au nom de Dieu, que cela ne fasse pas l'éclat!" (Моя дорогая миссис Брейткопф. Что это такое, как это сделать? Во имя Бога, пусть это не получит огласки!).
Результатом всего этого было, что Государыня не велела исполнять требуемого девочкой, дабы избежать городской молвы, соблазна, и всё это для того, чтоб не подумали, что "в заведениях у царицы делаются или случаются необыкновенные происшествия" и проч. и проч.
Девочке, однако ж, становилось всё хуже и хуже, она ясно и определительно "во сне" повторяла, что "точно не переживёт своей болезни, если ей не дадут тех пособий, которых она прежде требовала". И тут уже Брейткопф взяла "на себя" ослушаться Государыни и сделала всё "по требованиям" девочки: отыскала того священника, призвала назначенного врача, и вот девочка наша выздоровела и стала опять по-прежнему.
Об этом знало всё заведение и не могло не говорить об этом; и сама Брейткопф рассказывала à qui veut entendre (всем, кто хотел слушать), несмотря даже на запрещение Государыни. "Особенность" события, добросовестность, нужная для засвидетельствования истины, выводили, в некотором смысле, самую Анну Ивановну Брейткопф из её "светского благоразумия"; она не могла не говорить о том: так была поражена случившимся.
Другие публикации:
- В Мемеле представили нас будущей Великой Княгине Марии Федоровне (Из "Памятных записок" Глафиры Ивановны Ржевской (Алымовой))
- Семейный круг Павла I (Из воспоминаний принца Евгения Вюртембергского)