Мне нравится идея, что политические экстремизмы: левый коммунизм и фашизм зародились как реакция масс на экстремальный ужас Первой мировой войны и обещание Второй.
Мне нравится так же мысль, что в России и Индии конца ХIХ века устали от художественного руководства Запада – и зародились патриотические стили: неорусский и бенгальский. Не против власти направленные. Опирались на старину. И тем были произведениями прикладного искусства – выдуманы из головы. И тем отличались от европейского символизма, родившегося тогда же усталостью от другого – от провалов всех революций в их попытках усовершенствовать общественный строй.
Сам национализм при акценте на исключительность страны незаметно и в малых дозах переходил в ницшеанство и там идейно, но не стилистически, смыкался со стилем модерн, подсознательной реакцией на промышленную революцию на Западе и стандартизацию изделий. Из-за глубокой подсознательности ницшеанства в модерне, натурокорёжение в этом стиле применялось мало. Символизм его едва ли не перегнал. Сверхбудущее и метафизическое иномирие ницшеанства ведь оба – метафизичны. Во всяком случае, оба – пессимистичны из-за этого. И из-за пессимизма символизм даже способен превращаться в модерн. Для это нужно иметь неустойчивую психику, что в случае с Врубелем и случилось. Кончил он плохо. Это получилось из-за глубины переживания, обеспеченного подсознательностью того и другого идеалов.
Но стадия подсознательности у идеала длится недолго: он или превращается в другой идеал, тоже поначалу подсознательный, или становится осознаваемым и теряет свою свежесть, какую имел прежде. – Так и проэволюционировал Николай Рерих: от полнокровности символизма к сухости.
Но Рерих хотя бы сохранил при этом переходе содержание идеала (высший разум, восторжествующий в сверхбудущем). Это некая заслуга, потому что его политические конкуренты, большевики, были конкретны, эффективны и достижительны в первые десятилетия, что Рериха затирало. В 1930-х годах только с неуспешными глобалистами троцкистами мог Рерих конкурировать – по недостижительности. Анархисты были не более достижительны. Плюс Рериха, что он завёлся «играть» вдолгую.
Только психически нездоровому Врубелю удавалось плавать из сверхбудущего в ницшеанское иномирие и обратно и быть на острие нерва времени в России, в очень изменчивый период грани веков.
В Индии всё было не так страстно. Лишь восстание сипаев, бывшее очень давно, в середине 19 века, было силовым. Далее, с 1885 года движение освобождения было в рамках парламентской оппозиции. Всё решить стремились консенсусом. А хотели всего лишь статус доминиона. В 1907-м раскололись на умеренных (всё – договором с англичанами) и крайних (всё – движением народных масс). Не было особого отчаяния от неудач, и не мог возникнуть символизм как экстремизм. И естественно, что национализм для живописного выражения себя обратился к старине. Даже забастовка учеников была, когда старину учителя выбрали не ту – времени Великих Моголов, когда Индия тоже была покорена как бы Китаеперсией.
Но боже мой… Какая степень осознанности выбора! Какой напор, чтоб искусство родилось прикладным! Т.е. второсортным. Одно спасение: сам избранный околобуддизм имеет подсознательным идеалом некое пассивное ницшеанство. – Поменьше участвовать в жизни! – Вот девиз осознаваемый. А в подсознании остаётся общественный эффект такой установки: полное равнодушие к бедам другого. Пассивная аморальность!
И вот – бенгальский стиль – глубочайшее враньё какое-то, под флагом старины.
Женщина – четырёхрукая, как древние богини, как деятельные женщины, но… для своих лишь.
«…с возникновением буддизма появились рассказы о желтой смиренной одежде Будды. Так, цвет стал служить знаком не только солнца, но начала мироздания, знания, мудрости, зрелости и внутренней гармонии» (https://dzen.ru/a/Yh8knRs91gsiqvVf).
И всё это недалеко от физической пассивности, которая есть аморальность, если рядом – беда. – Не ходил бы, мол, ты, Ванёк, да в солдаты.
В руках «сжимающей книгу, колосья риса, джапа-мала и белую ткань» (https://vk.com/wall-50989858_1407).
Ну, книга – то же самое по действенности, как и «начала знания, мудрости».
Рис тоже намекает на разные пассивности. Одна – «рис смазывают красной киноварью и наносят на лоб людей, поскольку считается, что он придает им благоприятные характеристики» (Википедия). По щучьему велению, по моему хотению шиш, что будет где, кроме сказки. – Обезоруживает.
«Белый, согласно философии индуизма, представляет собой смешение основных семи цветов, и поэтому он несёт в себе частичку каждого из них. Он олицетворяет святость, чистоту, мир и знание. Белый — цвет богини знания, которая всегда одета в белое сари и восседает на белом лотосе» (https://vk.com/wall-16122673_7896).
Ну, в ту же степь.
И, наконец, джапа-мала. «…чётки, используемые в духовных практиках индуизма. Джапа-мала обычно состоит из 108 зёрен» (Википедия).
Противоположное выражению: на Бога надейся, а сам не плошай.
Да простит мне читатель такое тенденционзное – в пассивно-ницшеанском духе – толкование того, что держится в руках персонажа.
Сколько я читал, всей этой околобуддийской публике успешно удалось запудрить мозги обычному европейцу, что они – до чрезвычайности склонные к доброте люди. Муравья не раздавят. Это под таким, наверно, влиянием сочинён Токмаковой стих:
Где-то там
едет поезд,
Едет поезд,
едет.
Если встретит он муравьишку,
Он его объедет.
Нет. Я не спорю. Муравьёв они, может, и не трогают. Но бездействие – это аморальность по-нашему.
Заметим, однако, что, хоть страсти в Индии в начале ХХ века послабее, чем в Европе (и России, в частности), но угнетение есть, и бенгальский стиль искусства приступил к модному уже в Европе натурокорёжению – у женщины 4 руки. – Дальше – больше.
Тут, волен-с не волен-с, я должен пересказать сказку.
Жили-были три брата. У двоих была одна жена, и они были сосланы за что-то. Вот приходит к ним жена и жалуется на обижающих её соседей. Один брат согласился, что нужно вступиться, но другой возразил, что тем они нарушат данное им слово бездействовать, и ТАКОЕ нарушать нельзя. А тут пришёл в гости мудрец и говорит (по-моему, эта сцена и изображена): «Держать слово – хорошо. Но по истечении срока изгнания вас ждёт война с соседями. Пусть ваш третий брат, Арджуна, станет подвижником, и тогда царь богов даст необходимое оружие».
Арджуну некто отводит к некой горе в Гималаях (белое образование слева), где и вершится подвижнический подвиг. Царь богов доволен, но решает подвергнуть его дополнительному испытанию: соблазнами. Арджуна не поддаётся соблазнам и сохраняет невозмутимость. Переодетый царь богов появляется перед Арджуной и, восхваляя его за твёрдость духа, убеждает оставаться подвижником и отказаться от планов мести врагам. Арджуна отвечает, что думает он о мести не ради мести и не ради себя и своей обиды, но только ради исполнения возложенного на него долга искоренения зла в этом мире. Царь богов доволен ответом Арджуны, одобряет его намерения и советует теперь умилостивить аскезой грозного бога-аскета Шиву.
И стал Арджуна так предаваться подвижничеству, что испугал демонов. Один из них на Арджуну напал в виде вепря, а Шива, под видом охотника (кираты) пришёл посмотреть, что будет. Арджуна вепря убил, а в Шиву не попал – стрелами. И вся свита Шивы – в виде охотников тоже – нападает на Арджуну, чтоб забрать вепря. Но Арджуна разгоняет их своими стрелами. Тогда сам Шива вызывает Арджуну на поединок. Арджуна мечет в Шиву копья, дротики, стрелы, но они пролетают мимо; пытается поразить его мечом, но Шива расщепляет меч надвое и т.д., однако никак не может одолеть своего божественного противника. И только когда Шива поднимается в воздух, а Арджуна хватает его за ногу, тем самым невольно оказываясь в роли припадающего к ногам просителя, великий бог прекращает поединок и удовлетворён мужеством Арджуны.
Арджуна произносит в честь Шивы хвалебный гимн и просит дать ему средства для победы над врагами. В ответ Шива дарит ему свой магический лук, обучает владению им, а затем и другие боги дарят Арджуне своё оружие. Благословив Арджуну на предстоящие воинские подвиги, Шива удаляется вместе с остальными богами, а Арджуна возвращается к своим братьям и их жене.
И тут вступаю я: а где отмщение обидевшим соседям? Все потасовки были в мире ином. А в здешнем – что? Ценность – бездействие?
Оно, собственно и выражено минимализмом цвета: белый, серый и чёрный. И все – такие, что не будоражат глаз.
(Смешно, что Индия независимость обрела-таки не силой.)
Но не сходится ли рериховская невнятица «о высшем разуме» с физической пассивностью бенгальского стиля?
Сходится ж! Рерих, видно, чуял, куда в экспедицию на долгие года поехал. К чему-то своему…
Надо сказать, что по принципу «крайности – сходятся» не только сумасшедшие, вроде Врубеля, совмещают символизм и ницшеанство. Мне и у Рериха иной раз ницшеанство чудится.
Вот и верь после этого Кире Долининой на слово:
«…при всем своем «евразийстве», при всех своих поисках «Шамбалы земной», при всем своем внешнем укоренении в восточную культуру, живопись Рериха – это, конечно же, чистая Европа. Это взгляд на Восток европейскими глазами. Это восторг европейца, это любовь европейца, это самообман постижения Востока, столь свойственный европейцам» (http://loveread.me/read_book.php?id=100990&p=63).
Или вот – ещё одно, ею не понятое:
«По большому счету эта выставка могла бы быть остроактуальной. Именно сейчас, когда лозунг «Россиянеевропа» склоняется на все лады, карта Рериха могла бы быть разыграна…
… Но в России эти теории не привились» (Там же).
Не привились по той простой причине, которой Долининой не постичь. Россия – страна героев. И не потенциальных, а актуальных. Вокруг и внутри России всегда кипит. Действовать надо, а не витать в эмпиреях.
Но всё-таки мысленное спасибо ей. Если б не её существование, не её всегдашний отказ от анализирования, я б никогда не свернул в Индию. А там так чудно. Само прикладное искусство словно неприкладное, а рождено подсознательным идеалом пробуддизма.
25 апреля 2024 г.