Страницы журнала "Русскiй паломникъ"
Из воспоминаний княгини Наталии Урусовой
10
Человеку верующему, тому, кто знает, что такое пионерство, рассказ этот является несомненно возможным фактом и может быть только трогательным, но не удивительным. В большинстве случаев это некрещеные дети. Не буду разбирать причин, побуждавших родителей предавать своих детей с рожденья сатане. Будь то убеждения, будь то страх перед арестом и ссылкой за крещение ребенка, или еще иные побуждения, все равно факт, что вместо Святого Таинства Крещения над детьми совершался обряд октябрения, дети назывались октябрятами и получали имена: Ленина, Сталина, Нинель (Ленин наоборот), Маия (в честь первого мая) и т. п. Октябрятами они назывались в честь 17-го октября, дня большевистского переворота в России. Я не знаю, в чем состоял этот страшный обряд, потому что никогда не присутствовала на нем. Там, кроме безразличных людей, идущих на эту церемонию из-за угощения, были только коммунисты. До 6‑летнего возраста дети были октябрятами, после 6‑ти механически переходили в следующую ступень—пионерства, а затем, с 16-ти—в комсомол, где уже самостоятельно давали обеты отречения от Бога. Могу привести следующий пример.
У дочери моей младшей была подруга Лена М. Мать ее, верующая, ни под каким видом не хотела, чтоб она вступила в комсомол, и пионеркой она не была и была крещеная. У нее был брат, бывший офицер Белой Армии, живший в Сербии. Отец — генерал, убитый в боях. Брат писал Лене о том, что если она вступит в комсомол, то пусть знает, что брат от нее отрекся. (Во времена Берии и Ежова такое письмо не могло бы дойти). У нее были необычайно большие и красивые волосы. Две густые косы спускались ниже колен. Мать очень гордилась ее волосами. В один день приходит Лена откуда-то домой и ужас матери не вообразим: обе косы отрезаны до самой головы. На испуганный вопрос матери она заявляет: «Я — комсомолка». Глупая девочка поддалась пропаганде и, наученная не предупреждать мать, обрезала по правилам комсомола косы. Мать не могла утешиться и готова была от нее отречься, но она еще не приняла посвящения. Обряд посвящения хранился в глубокой тайне, и я не знала самой сути его, пока не услыхала от самой Лены. Так же неожиданно пришла она домой один раз весной и объявила: «Я вышла из комсомола!». Это известие и обрадовало и взволновало мать, как я писала о своем сыне, так знали все, чему подвергнется рано или поздно тот, кто вышел. Вот рассказ Лены: «Нас всех, подлежащих посвящению, привели к лесу, где на поляне у опушки разложили костер. Пока мы давали всякие клятвенные обещания, поднимая руку, дело шло, но когда мне велено было три раза перепрыгнуть через огонь и в это время произносить страшное отречение от Бога, я отказалась и ни за что не согласилась, и заявила, что выхожу из комсомола». Ей было 16 лет.
Андрюша мой в то время учился в семилетней школе, ему было 12 лет. Преподаватель русского языка объявил, что будет диктант с заголовком: «Суд над Богом». Андрюша положил перо и отодвинул тетрадь. Учитель увидел и спрашивает его: «Ты почему не пишешь?» — «Я не могу и не буду писать такого диктанта». — «Но как ты смеешь отказываться? Садись и пиши». —«Не буду». — «Я тебя поведу к директору». — «Как хотите, исключайте меня, но «Суда над Богом» я писать не буду». Учитель продиктовал и ушел. Вызывают Андрюшу к директору. Тот с удивлением на него смотрит. Небывалое явление: 12-летний мальчик и так тверд и непоколебим, и при этом спокоен в своих ответах. Директор, видно, имел еще где-то в глубине души искру Божию и не решился ни о нем, ни обо мне как матери заявить кому следует, а сказал: «Ну и храбрый же ты, иди!» Что я могла сказать своему дорогому мальчику? Я обняла его и поблагодарила. Все это нанизывалось ему, и в 1933 он был сослан на первую ссылку 17-ти лет. [Впоследствии принял мученическую кончину].
Я была знакома в Ейске с одним высокопорядочным человеком, хозяином большого садоводства. У него отобрали оранжереи, которые теперь стояли пустыми, т. к. фруктовые деревья и цветы, за которые он получил не одну золотую медаль на выставках, были вырублены и сожжены. У него был свой дом небольшой и оставшийся маленький чудесный садик. В его семье все были верующие и горько оплакивали судьбу Государя и всей Царской Семьи. Иногда он не мог сдержаться и со слезами вспоминал о нем, конечно, только при своих, но одной ночью за ним пришли, арестовали и увезли. Месяца через два получено было известие, что он в Харькове в тюрьме вместе с бывшим воинским начальником г. Ейска. Через два года его освободили. Он вскоре заболел и умер, не будучи в состоянии вынести всего происходящего. Он мне рассказал один интересный и характерный для большевиков эпизод во время его заключения.
Помещались они в тесной общей камере, спали на грязных нарах и кормили их безжалостно голодно и плохо. Один раз тюремный начальник вызывает их обоих по фамилии и велит следовать за ним. Все знают, что когда вызывают без вещей, то это на расстрел, т. к. допросы давно были закончены. Ну, думаем, пришел и нам конец. Посадили не в черный ворон, а в автомобиль. Провезли несколько улиц и остановились перед хорошим домом. Повели по большому светлому коридору, отворили дверь и впустили в чистую комнату с двумя кроватями, покрытыми хорошими одеялами. У каждой кровати по столику и на нем спички и папиросы. С них сняли грязные тюремные одежды и одели в чистые халаты. Пока надзиратель не вышел и не запер за собой двери, мы могли только молча перебрасываться изумленными взглядами Когда же остались вдвоем, то стали ломать голову и делать предположения, что бы это могло означать Часов в 10 вечера принесли вкусный ужин из двух блюд. Во время ужина отпирается дверь и входит тюремное начальство и два англичанина с переводчиком. Начальник к ним обращается и говорит: «Вот видите, в каких у нас находятся условиях интеллигентные арестованные. Спросите сами их, довольны ли они». Конечно, мы ответили что довольны. Англичане очень все похвалили и ушли. Через час нас одели опять в нашу грязную одежду и повезли обратно в ту же тюрьму, и ту же камеру. Всякие комментарии излишни.
Мы жили в то время на квартире у простых и очень хороших людей. Они только недавно женились. Он был сын мелкого торговца, который за несколько лет перед тем умер.
Молодой хозяин как купеческий сын был уже обобран и разорен. Один раз ночью стучат мне в дверь. Приходит испуганная хозяйка и солдат ГПУ. «Идите, Вы будете понятой при обыске Ваших хозяев». Неприятное дело, но отказываться нельзя. Обвинение предъявлено в том, что за отцом хозяина числилась небольшая недоимка, а потому постановлено конфисковать имущество у сына как наследника. Стали все описывать. Хозяева покорно молчали, все вещи вносились в протокол. Производивший обыск увидел на столике золотые часы, ловким, вероятно, привычным воровским движением он спрятал их в карман, это не ускользнуло от хозяина и он сказал: «Часы тоже должны быть в описи, почему Вы их спрятали?» Тогда представитель власти шепнул ему на ухо, но так, что и я слышала: «Скажи еще слово, тогда не обрадуешься, когда я с тобой посчитаюсь». Это был обычный прием, производивших именем закона обыск.
В 1926 году жизнь кругом и у всех становилась хуже рабской. Всякая собственность движимая и не движимая отбиралась. В Ейске при каждом домике — фруктовый сад. Большею частью абрикосовые и много персиковых деревьев. Весной комиссия пересчитала все деревья и наложила запрещение на снятие урожая. Владельцам разрешалось поднимать падалицу, и то только до времени, когда начнется государственный сбор. За городом строили консервный завод. Урожай в том году был исключительным. Завод ко времени сбора готов не был. Громадное количество подвод по наряду увозило стрясенные абрикосы. Абрикосы, никогда, между прочим, не трясут, а снимают осторожно, особенно, как в данном случае, когда они переспеют. Их тысячами пудов сваливали просто в кучи. На замечание опытных людей, что добро пропадет даром, получался, как всегда, ответ, чтоб не учили, т. к. это их дело, а распорядителями, как везде, были или воры, или уголовники, почему-то везде был почет пастухам, совершенно безграмотным и тупым людям. Дня за три обобрали сады во всем городе. На другой день кучи громадные осели и потекли ручьи сока по всем направлениям. Понятно, что из всего вышло. Консервов не делали, и даже на уксус нельзя было использовать, т. к. не было бочек, и вся масса заплесневела и была уже сухая. Таких примеров не перечесть.
Когда еще мы жили в Нальчике, то ранней весной приехала агрономическая комиссия показательная, состоящая из безусых мальчишек, прошедших ускоренные курсы. Цель их приезда была научить кабардинцев и местных русских крестьян как надо сеять просо, а они его сеяли испокон века. Крестьяне и кабардинцы просили дать им право сеять, как их столетиями научил опыт, но «ученая» молодежь не согласилась. Они решили так: «Мы посеем один показательный участок, а вы другой, увидим, у кого будет лучше». Вспахали, привезли семена. Крестьяне шепчутся и в сторону посмеиваются, но сговорились и виду не показывать. Посеяли, разошлись. У крестьян на участке показались густые всходы, у комсомольцев ничего. У крестьян уже колосится просо, а у них голая земля. Что же оказалось: молодые агрономы посеяли не просо, а ободранное пшено. Конечно, смеяться можно было только в кулак или при плотно закрытых дверях, чтоб не оказаться в ГПУ. В то время уже происходили неслыханные безобразия. Всех не согласных с колхозами немедленно арестовывали. Стали обирать кулаков и ссылать в Сибирь, якобы, как нажившихся от эксплуатации рабочей силы. Кто были эти кулаки? Это были лучшие земельные труженики, которые не пропивали своего имущества, а работая от зари до зари, сумели себе и домик выстроить, и посадить несколько фруктовых деревьев, да в лучшем случае, иметь трех свиней и трех коров. Арестовывали и за двух коров, если у хозяина был работник. Когда прохожу теперь и вижу у крестьян в Германии, у самого бедного штук 6–7 коров, а у зажиточного и по нескольку десятков, то перед глазами встает безобразная картина советского разбоя. Начались аресты в самый разгар уборки урожая. Толпами сгоняли, как овец, ни в чем не повинных мужиков в сараи, держали иногда их стоя вплотную, без еды по 2–3 дня, пока разбиралась вина их в зажиточном образе жизни. Председателями были бывшие лодыри, пьяницы, но большей частью пастухи. Хуже всего были судьи бабы, они всегда оказывались самыми жестокими, особый почет был скотницам. Святой пророк Давид говорит: «Горе тому народу, где самые низменные из народа возвысились, повсюду тогда ходит нечестивый». Как метки эти слова по отношению к властвующей большевистской орде.
Продолжение следует.
