Ким Сталиноленович, сидя на краю кровати, нащупывал ногами тапки. На этом сложном пути поиска чего-то тёплого и родного он несколько раз ударил один и тот же палец о ножку кровати, наступил на новогоднюю игрушку и традиционно трижды выругался в адрес власти, жены и кота, который предательски наложил ему всё ещё тёплую имитацию тапок. Утро началось как обычно с трудностей, чем определило весь последующий день. Выбор между мыть ногу, продвигаясь по осколкам ёлочных игрушек, или надевать тапки как есть, был сделан в пользу последних.
Ким Сталиноленович был традиционалом до мозга костей, похрустеть которыми являлось привычным делом ещё со времен профессиональной деятельности. Он хранил все вещи из своей 73-летней жизни. Особенно трепетно относился к памяти о насильниках его матушки. Их фотографии были развешаны на стенах квартиры и периодически, по большим праздникам, 8 марта и 7 ноября, он протирал их от пыли. Это была история, которую невозможно было забыть. Надо сказать, что они были совершенно омерзительны. Один лысый и большеголовый, второй усатый с горбатый носом. Ровным счётом ничего общего с ними у Кима не было. Но все 73 года он настойчиво пытался это найти. И порой некоторое сходство с обеими насильниками просматривалось, когда Сталиноленович делал колючий взгляд и, прижмуриваясь немного, приподнимал подбородок.
Жизнь текла своим чередом. Жена состарилась на даче, он - в квартире, дети разъехались, старенький москвич прогнил. Всё менялось, кроме одного - убеждений нашего героя. Он был очень убежденным в собственной правоте стариком. Казалось, что Ким родился таким, судя по детским фотографиям из фотоальбома. Даже в институте, где он преподавал историю вперемешку с чесночными оргиями в своём кабинете, Сталиноленович изловчился и втиснул в программу эпизод про изнасилование собственной матери, чтобы обязательно оставить имена насильников в наследие новому поколению как пример. А уж пример чего, это оставалось тайной для всех. Правда, он этим очень гордился.
Надо сказать, молодёжь не любила пары Отрыжки, так его обозвали между собой студенты. Но это не отменяло ни зачетов, ни экзаменов, потому приходилось ходить, зубрить, терпеть и пропитываться запахами науки.
В этот день у Кима Сталиноленовича был назначен экзамен. И ничто не могло испортить ему настроение, даже утренний тёплый привет от кота. Это был не просто экзамен, а последний экзамен в его преподавательской карьере перед выходом на заслуженный отдых (студентов, да и всего института, от него). Этот неповторимый чесночный аромат, квасные шуточки и ощущение власти отправлялись в последний путь профессора по заданному маршруту.
Возле аудитории традиционно чирикала стайка студентов, обречённых на это испытание самим фактом нахождения в высшем учебном заведении. Ким Сталиноленович вошёл бодрой походкой с сияющей улыбкой на лице. Это был его последний триумф, его лебединая песня. И он намеревался насладиться этим моментом максимально.
"Введите!" - полушутя гаркнул он.
За дверью образовалась идеальная и такая приятная для ушей Сталиноленовича гробовая тишина.
"Я сказал, входите!" - ещё громче гаркнул он. И в голове Кима завертелись любимые эпизоды из кинематографа. Стол, стул, лампа, графин.
Дверь тихонько приподоткрылась и в образовавшуюся щель просочилось нечто маленькое в сером. Это была Мария, староста группы. Она испуганно улыбнулась, из-за чего весь ранее набранный в коридоре воздух из неё вышел и она была вынуждена вдохнуть все прелести образовавшегося от Кима Сталиноленовича амбре. В этот раз чеснок был явно не одинок. Чувствовались пряные нотки вина с южного склона гор Абхазии к которым присоединился крымский лук. "Хм, похоже наша Отрыжка вчера встречалась со своими друзьями", - подумала Мария.
- Профессор, здравствуйте. Как отдохнули? - спросила она, пытаясь наладить диалог.
"Н-да... Вчера мы со старыми добрыми товарищами изрядно приняли на грудь", - вспомнил про себя профессор. "Ох, грудь, грудь..." - его уставшие глаза склользнули по студентке и ни за что не зацепившись упали на билеты.
- Вопросы здесь задаю я. Тяни билет.
Маша схватилась за первый попавшийся листок и поднесла его к глазам поближе, чтобы хоть как-то продышаться от запаха бумаги. Буквы поплыли у неё перед глазами. Мысли звенели в голове. Непреодолимое желание бежать со всех ног наполнил маленькое хрупкое тело девушки. Её сердце забилось бабочкой в сетях паука.
"Пожалуйста, помоги!" - выдала она внутренний залп к небесам.
И тут случилось обыкновенное чудо. Не студенческое, а именно обыкновенное. Казалось, что комок страха в Марии растаял и её лицо расплылось в радостной улыбке, а душу наполнила детская решительность. Маша посмотрела на себя, Кима Сталиноленовича и всю ситуацию со стороны. Она была более чем комичной. Будто встретились холодная, промозглая осень с тёплой и благоухающей весной. Уход первой и приход последней были предопрелены и необратимы. А потому, стоило ли волноваться и переживать по данному решённому самой историей поводу?
Мария положила билет на стол, села на стул перед немало удивлённым от такого поведения профессором и сказала:
"Ким Сталиноленович. Я понимаю, что Вы вправе сейчас поставить мне неуд и даже традиционно наорать на меня, но всё же скажу. Вы знаете как Вас между собой называют студенты?"
Преподаватель, ожидавший от этого торжества власти упоения, а никак не откровения, начал судорожно вдыхать собственный только что выдохнутый им амбре. Он смог выдать на-гора только невнятное мычание, от чего в горле поползла его фирменная отрыжка, с которой в этот раз Ким начал мучительную борьбу, от чего его лицо заиграло разнообразными гримасами. Маша, видя всё это, не выдержала и прыснула хохотом.
"Перестаньте меня смешить. Я о серьёзном. Так. Фух... Отрыжка".
В это мгновение одновременно с кличкой из уст Маши нутро Кима Сталиноленовича вырвалось наружу, освободив его от мучений и необходимости сдерживать себя. Он пытался как-то напрячься, собрать весь свой в гнев в кулак, но ощущение внутреннего расслабления было настолько благостным, что его хватило лишь на невнятный вопрос "Что?"
Маша продолжила.
- Ладно. Скажу. Я не люблю историю. И в этом прежде всего Ваша заслуга. История же должна нас чему-то учить. А Вы нас заставляете зубрить тупо и не задумываясь".
Профессор молчал и напряженно смотрел в мир, собираясь с мыслями. В этом момент почему-то вспомнился утренний инцидент с котом. Возможно, это был какой-то знак? Попытка изменить не только ходьбу Сталиноленовича, но и ход истории? Пока эта мысль неслась его голове, Мария продолжала говорить спокойно и твердо.
- Ну вот, например, Ваши рассказы про насильников Вашей матери. Это же жуткая трагедия. А Вы рассказываете о них с таким трепетом и пиететом, словно про своего папу или дедушку. Я сколько ни пыталась, так и не смогла найти ничего героического и тем более положительного в их поступке. Скорее, наоборот. Это же аморально, подло и низко! Мне даже страшно представить, если бы такое произошло со мной, как бы я к этому относилась?!"
Сталиноленович решил вставить скабрезную шутку про Марию и порочное зачатие, на что Маша взорвалась бурей гнева.
- Вы абсолютно аморальны во всем, начиная от запахов и заканчивая уроками. Как можно мне, дочке, дочери военного говорить такое?! И вообще!. Не смейте трогать своим грязным языком..."
Маша не знала, что дальше сказать Сталиноленовичу, чьё лицо одновременно было обескуражено и наполненно гневом.
"Что?! - наконец проорал он. - Это я трогаю?! Ты, тля желторотая, пигалица ушастая... - в момент подбора третьего оскорбления, над которым Ким замешкался, чтобы не выругаться матом, предательское нутро выдало такую огромную порцию воздуха, что от получившегося рыка задребезжали окна.
Маша смотрела на Сталиноленовича спокойно и холодно. Она ждала продолжения.
- Ты мою мать не трожь! Эта история типичная для всего нашего поколения. В каждой семье есть такая мать и её мать, или бабка. И эту историю надо беречь!
Продолжал брызгать слюной, подбирая слова, профессор.
- Вы серьёзно? Ким Сталиноленович. Вы себя со стороны слышите? Я Вам говорю, что не надо славить насильников Вашей матери, а вы мне про мать Вашу орете?! Это же клиника!
- Я тебе сказал, не смей трогать мою мать! Проститутка! Это наша история! Это моя история! Пошла вон!
За дверями в коридоре стояла толпа студентов с включёнными телефонами. Они не просто слушали это представление. Они его снимали, показывая лица друг друга. Такого благодарного зрителя не было даже у братьев Люмьер на бульваре Капуцинов. Сами студенты были похожи на капуцинов с гранатами в руках. Никто не знал, чем всё это закончится, но надеялись на лучшее.
Мария, спокойно стоявшая перед разъяренным Сталиноленовичем, молча достала телефон из кармана и включила профессору видеозапись их разговора.
- Хорошо. Но... Имейте в виду, я иду к ректору и обязательно выложу всё это в интернете.
Теперь пришла очередь похолодеть спине товарища Кима. Ещё 10 минут назад он устраивал допрос, а уже сейчас его ведут на расстрел. Снова эти любимые фрагменты из фильмов. Но сейчас они были совершенно не к месту. Ведь в пылу ненависти разъярённый Сталиноленович мог такого наговорить.
Ким сел и молча взялся за голову.
- Как? Как ты могла? Ты же дочь военного? Ты же...
- Алягер ком алягер, профессор. Так вы же нас этому и научили. Ваши примеры истории, особенно с насильниками матери, разве не тому пример? Только там говорится о маме, а тут Вы - откровенно говоря никто для меня. Как и для всей группы. Кстати, вот зачетки всех ребят. Можете поставить хорошо этим троим. Остальные на отлично.
Чёрный кот Кима Сталиноленовича по кличке Швондер грел тапки любимого хозяина собственным телом. Он снова был дома в одиночестве. Хозяйка уехала на дачу. А хозяин ещё утром пообещал его найти и задушить. Это звучало так трогательно от вечно скупого на ласки ворчуна, что Швондер расчувствовался. И кошачья скупая мужская, но не слеза, легла в левый тапок Сталиноленовича. Это выглядело очень трогательно.
В дверном замке заскрипел хозяйский ключ. Спустя минуту весь дом слышал о традиционном отношении Кима к власти, жене и коту. Так была дописана очередная страница жизни маленького человека большой страны, где в каждой семье есть своя общая на всех история.