- Ты с этим Анатолем не кокетничай, это я тебе советую. Он еще тот ходок, любая новая юбка для него и цель и средство. Да и чудной он какой-то, Заловит где-нибудь в темном уголке, были у нас тут такие эксцессы, бабы бегом бежали на Большую землю, да с животами. Прислушайся, зря не скажу.
Галина Борисовна, несмотря на устрашающую внешность, как ни странно оказалась легкой в общении, уживчивой и не злой. Она молча смотрела, как Аленка пробовала пианино, потом, пыхтя, забралась на сцену, опустила свой мощный зад на тяжелый дубовый табурет, вздохнула
- Пальчики у тебя, как стрекозки - тоненькие, прыткие. И музыка такая, хоть плачь. Давно у нас такой музыки не было, одни марши дудонят на трубах своих поганых. Сыграй еще
Аленка осторожно глянула на повлажневшее лицо начальницы, тронула клавиши - и забылась, а когда повернулась снова даже испугалась. Из маленьких поросячьих глазок градом лились слезы, стекая в приоткрытый рот.
- Господи… Да тебя прямо Бог послал, Лена. Что это ты играла?
Аленка осторожно закрыла крышку, шепнула тихонько
- Времена года, Галина Борисовна. Белые ночи…
Начальница охнула, приподняла свое тяжелое тело, потом встала, подошла, положила руку на крышку пианино, поерзала быстро по облупленному лаку, как будто хотела поймать затихшие звуки.
- Да… Похоже… У нас тоже эти белые ночи - тоска адова. Сама поймешь.
А теперь они сидели в ее кабинете, пили какао с сушками и разговаривали. Вернее, разговаривала только начальница, Аленка тихонько отхлебывала сладкий густой шоколад, слушала, иногда несмело отвечала
- Да я ни с каким Анатолем не собираюсь, Галина Борисовна. У меня муж есть. Он меня ждет. Я его люблю.
- Во-во. Тут у нас у всех кто-то есть, а юбками метут. Полина эта твоя подружка новая - та под Мирона клинья подбивает, да только он, как скала. Да и дед там, черт настоящий, его не обскочишь. Что это я с тобой тут разоткровенничалась? Ты дочку мою покойную напоминаешь… Она с женой Мирона погибла…
Аленка открыла было рот, но Галина Борисовна вдруг замолчала, глянула строго, забрала вазу с сушками, прикрыла банку с вареньем.
- Все! Хватит! А то и вправду - ты новенькая, темная лошадка, а я язык развесила. Допивай и иди. Считай, рабочий день закончила, завтра Мирон тебя в детский сад отведет, а потом в школу. Расписание даст, ты будешь уроки музыки вести, пение и что-нибудь еще навесят. Тут работищи полно.
…
Темноты не было - проклятый свет, казалось, лез из преисподней, ел усталые глаза, и очень хотелось, чтобы он притух. Аленке очень хотелось темноты, настоящего вечера, то ли потому, что она была вымотана до последнего нерва, то ли потому, что от этого света у нее жутко колотилось сердце. Она добралась до дома, просто волоча ноги, прошла вдоль забора, сразу идти не было сил, и она опустилась на лавочку, спрятавшуюся в каких-то низких, лысоватых кустах. Вытянула ноги, скинув туфли, расправила длинную юбку, которая почему-то казалась тяжелой, как будто ее вылили из свинца, откинула голову, упершись на высокую спинку и прикрыла глаза. И на какой-то момент задремала, вроде ее выключили. И вдруг, среди этой мутной дремоты, как будто ударило током. Чья-то рука скользнула в вырез блузки, зацепилась за кулончик, мужик чертыхнулся. Аленка с размаху заехала по руке, вскочила, и, снова размахнувшись, въехала прямо по пухлой хомячьей щеке Анатоля. Тот от неожиданности отлетел в сторону, брызнул слюной, но быстро сгруппировался, подскочил и с силой ударил Аленку в живот.
- Ах ты, фря! Ты что? Думаешь, коль приехала вся такая из себя, так императрица? Ды я тебя сейчас, гадина, по лавке этой размажу, лапы она тут свои распускает. Мразь!
Анатоль с неожиданной силой ухватил скорчившуюся от боли Аленку за распустившиеся волосы, сначала пригнул к земле, а потом, ловко подсек, так что она потеряла равновесие, свалил на землю и навалился сверху. Аленка сквозь туман чувствовала, как он одной рукой рвет ей блузку, а другой давит на горло, она не могла ни вздохнуть, не пошевелится. И уже, проваливаясь в черноту, почувствовала, жуткую боль в руке, и как будто от этого стало легче - тиски, сжимающие горло разжались, воздух ворвался в легкие, чуть их не разорвав.
…
- Ты лежи, лежи. Я тебе компрессик на голову сделала, и на горло влажное положила. Синяк будет, точно, чуть не удушил, сволочь. Хорошо, Мирон домой шел, заметил…
Аленка лежала на кровати, потихоньку приходя в себя. Над ней суетилась Полина, что-то приносила, уносила, причитала, приговаривала, и Аленке становилось легче. Очень болело горло и рука, она приподняла голову, с ужасом глядя на толстую повязку, стягивающую правую кисть.
- Что это, Поль? Почему?
Она хотела пошевелить пальцами, но резкая боль пронзила руку до плеча, даже потемнело в глазах.
- Не дергай руку, Ален. Там плохо, он тебе пальцы раздробил. Врач зашил, но говорит, что плохо. Вот так…
Аленка уже поняла, что она в больничной палате. И что пальцы не шевелятся вообще…
…
- Он что-то башкой поехал, детка… Говорят выпил чего-то не то, с земли ему прислали. Он всегда чудной был, а тут совсем прямо. Его в город отвезли, в сумасшедший дом. Не вернется… Вот гад ведь.
Маленькая, как старенькая мышка, санитарка уютно бормотала, подтыкая Аленке одеяло, гладила ее по голове, как маленькую, а Аленка засыпала, чувствуя, как утихает боль.