— Я смотрю, ты времени зря не теряешь, — меня цепко ловят под локоть, не давая упасть. Я молниеносно возвращаюсь в реальность, потому что слух пронзает скрипучий, полный желчи голос Кости.
Нет, каков?! Захочешь его отпустить в кои-то веки, и то напомнит о себе! Какого рожна Лавряшин очутился в кабинете Калязина?! Может, это таки дурной сон, я досчитаю до пяти, проснусь, и зловещий образ шефа рассеется с рассветом? Илона, кого ты обманываешь?! Нет, он будто намеренно пытается испортить мне жизнь, вырастает из-под земли!
— И вам, Константин Аркадьевич, добрый вечер, — выдавливаю я из себя, поглядывая опасливо на Григория, дабы уловить его настроение. Не хватало только, чтобы Костя моего принца спугнул. Я тогда собственноручно затоплю его журнал и скормлю рыбам, а Аллочку с Никиткой потом устрою куда-нибудь, за них можно не волноваться. А вот за меня волноваться можно и нужно, ибо воплощение моей иллюзии стоит перед нами с Гришей и бурно, гневно сопит, раздувая ноздри, как разъяренный бык на корриде. Лавряшин, милый ты мой, да закипать должна сейчас я, да свистеть, что есть мочи, как чайник, который забыли на плите. Хорошо, не мой. Так какого фига то тебя что-то не устраивает? Шуруй к своей Лилии!
Я столько всего хочу сказать шефу, выплеснуть ему в лицо, заодно отвесить пощечину, ибо заслужил. Но от Григория исходят неописуемо умиротворяющие волны, ощутимые на каком-то бессознательном уровне. Он вальяжно сидит на диване, излучая покой и конкретный пофигизм, до которого я вряд ли когда-то дойду. Успокаиваюсь мысленно и отхожу от шефа, но не могу принять устойчивое положение, меня изрядно пошатывает, точно я пьяная. Дурацкие домашние сапоги! Конечно, приятно утопать ножками в их мягкости и любоваться забавными помпонами, но я привыкла ходить по земле в обуви на шпильках или на каблуках, у меня тапочки дома и те на каблучке. А тут никакой тебе почвы под ногами и возвышенности, сплошная плоскость или низменность. Из-за того, что не могу устоять на своих двоих, снова начинаю нервничать, так и до икоты недалеко. Давненько я не икала.
Зачем-то подтягиваю выше толстые штанишки с милыми зайчишками и явно тушуюсь из-за появления Кости, тушуюсь и перед ним, и заодно перед Гришей. Короче, переживаю не по-детски, аж ладони вспотели. Действие волн Григория резко заканчивается. А вот волны волнения с кровью приливают к голове, и меня бросает в жар, и пульс зашкаливает запредельно.
— Константин Аркадьевич, — мой принц невозмутимо поднимается с дивана, подаёт Аркадьевичу руку и смело, безоговорочно приобнимает меня за талию, — рад новой встрече. Эмм, Белозёрова, какая-то патовая и двоякая ситуация. При всём неуважении к некрасивому, невразумительному поведению Константина негоже днём восседать на одном мужике и лобзаться с ним, а вечером обниматься с другим при первом. Но я не убираю руку Григория. И не спрашивайте меня, почему? Я сама не знаю ответ на этот очевидный вопрос. Я… не успела сообразить, возразить, вообразить, что мне делать, и как себя вести.
— Григорий Алексеевич, — Лавряшин скрипит зубами или мне послышалось и с силой сжимает руку Калязину, того и гляди, кости хрустнут, — не разделяю вашей радости.
— Что же привело вас ко мне? — уточняет Григорий с каменным лицом, делая вид, что не обратил внимания на едкость в словах Константина.
— Да, знаете ли, вызвался помочь своей…, — шеф гадает, как же меня теперь лучше назвать, кем представить моему принцу, — незаменимой, любимой сотруднице, можно сказать, родному человеку. По всей Москве искал Илоночку до вечера, чтобы помочь ей с семейными проблемами, а она у вас в ночи нашлась жива, здорова и радостна.
Каждое слово, каждый звук, каждый предлог в речи Аркадьевича меня больно ранит, точечно наносит порез за порезом. Жестоко. И смешно. Грустно, но смешно, потому что после своего дневного мерзкого поведения и фиаско наших отношений Костя пытается меня же обличить.
И куда я раньше глядела? Через призму каких радужных ожиданий и розовых облаков смотрела на шефа? Наверное, через те, в которых звучит романтичная, слезливая музыка, в воздухе витают очаровательные толстопузые купидоны, неоном светятся разноцветные сердечки, и мы с Костей парим в воздухе, прижавшись щека к щеке, восклицая о любви друг к другу, а поверх этого пошло-приторного великолепия снизу вверх медленно, подрагивая, поднимается вычурная, такая, что прям вырви глаз, приписка Happy End.
Костя, Костя, я с тобой чуть было не прониклась этим Happy End, почти поверила, что End это не всегда конец, а лишь титры-предвестники счастливого союза. Я с тобой нет-нет да и задвигала ненавистные БЫ и ЕСЛИ, что стояли между нами. А ты?! Что сделал ты?! Ты материализовался нагло, надменно и несправедливо смыл, уничтожил, растоптал до конца, напрочь любые мои светлые иллюзии, которыми я себя тешила, смакуя призрачную надежду на возможность наших отношений, нашей взаимной любви.
— Вы решили ваш семейный вопрос? — утробно спрашиваю я, едва сдерживая порыв разреветься и затопить слезами ресторан Григория. Обида пересиливает злость, холодом пронизывает и пронзает душу и тело.
— Какой вопрос? — удивляется Костя, не улавливая колкости.
— Ваш с супругой. — я сверлю взглядом шефа, выискиваю напоследок в его чертах что-то человеческое, доброе, за что можно ухватиться, как за соломинку, чтобы не считать совсем уж…падшим рыцарем.
Я слежу, фокусирую внимание и не вижу, хоть под лупой смотри, ни тени замешательства, ни тени смущения, ничего, за что я могу удержаться — зелёный свет, чтобы забыть, и, как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Меня охватывает пустота, поглощает в себя. Я с сожалением понимаю, что Костя сам подтолкнул меня к точке невозврата. Но зачем? Для чего? Что изменилось? Не любил меня, и не надо? А на кой лад то приехал, посмотреть, как мне хорошо без него или взаправду хотел помочь?!
Я высвобождаюсь из-под уютного крыла Гриши, возвращаюсь на диван. Оба мужчины вопросительно посматривают на меня. А что сразу Илона Юрьевна? Я без сил. Виолу спасли, а больше мне ничего и не надо. Буду беспробудно спать. Уйду в спячку от приключений, от мужиков. Мои веки соловеют. Но я понимаю, что надо как-то обрубить общение с Костей, выпроводить его из «Колизея».
— Мне сейчас написать заявление об увольнении? — я складываю руки на груди, демонстрируя безразличие, на какое только способна.
— Чего? — спрашивают одновременно Григорий и Константин.
— А от вас более другого не жду, Константин Аркадьевич, — я подаюсь вперёд и хохочу, — исключительно подлости. Да ты, а что тебе говорить. Ты меня стооооооооооолько раз упрекал в том, что я тебя не слушаю и не слышу. А сам? Ты меня слушал? Ты меня услышал, Костя? — нервы сдают, и я икаю.
Гриша мрачнеет и словно увеличивается в размерах, как скала напирает на Костю. Сейчас прольётся чья-то кровь.
— Гришенька, — я мягко, вкрадчиво окликаю принца, — не надо марать об него руки, пусть уходит с миром с Богом.
— Гришенька? — бесится Костя, кричит яростно. — Быстро же ты переобулась и утешилась. Да что мне твой ресторатор в накрахмаленной рубашке сделает?
— Зря ты так, Лавряшин, — Гриша выставляет впереди руки, его мышцы буграми проявляются под рубашкой, — я же только при Илоночке сдерживаюсь, а мы можем и выйти, наедине поговорить.
— А давай, — шеф разворачивается и широкими шагами двигает к выходу из кабинета, застывает в дверях и обращается ко мне, — довольна? Добилась своего, детка? Чтобы я как мальчишка дрался из-за?
Григорий ступает следом за Константином, почти толкает того за дверь, но притормаживает, отвечая на входящий звонок.
— Да, — слушает настороженно, — понял, везите. Нет, никого разукрашивать не надо.
— Что? — я догадываюсь, звонок касается меня.
— У тебя полчаса на сборы, — бросает мне и вежливо прощается с Костей, — а вам пора на выход, не смею задерживать.
— Мы же договорились? — Лавряшину будто неймётся, кулаки что ли чешутся.
— Я предложить вам урегулировать конфликт, но мои планы изменились.
— Почему полчаса? Какие сборы? — встреваю я.
— Виолу привезут через полчаса. Тебе бы умыться не помешало. — утомленно произносит Гриша и...обнимает меня под немым укором Кости.
— При чём тут твоя сестра? — обалдевает шеф.
— Я же говорила — дела семейные.
— И? — Костю не устраивает мой краткий ответ.
— Если бы тебе было интересно, что у меня произошло, ты бы меня остановил в офисе, поговорил со мной и помог. А теперь, — шиплю я через плечо Григория, — не смеем задерживать.
— Да будет вам известно, Константин Аркадьевич, что Виолу похитили, требовали за неё выкуп. Вы помочь своей незаменимой, любимой сотруднице отказались. Поэтому ей помог я как неравнодушный человек. — принц говорит тихо, но уверенно, вдалбливая в мозг моего падшего рыцаря, как он облажался.
Я утыкаюсь носом в могучую грудь Гриши и провожаю со слезами спину стремительно уходящего Кости.