Роман с фантастическим уклоном
Часть I. Детство, отрочество и юность
В вагоне сняла вещевой мешок, он был почти пустой, но нащупала что-то твердое, достала, это была книга «Детство. Отрочество. Юность».
Родилась я еще в Петрограде, но помню только Ленинград, в котором прошли мои детство, отрочество, юность.
Глава 1. Детство
Мое первое воспоминание — огромный коридор коммуналки. Длиннющий коридор, на стенах которого висело все что угодно: корыта, одежда, вязанки лука, еще какие-то продукты. Нас, детей, больше десятка, и постоянно все в коридоре. Днем, когда взрослые разбредались по делам, можно было поиграть на огромной кухне. Когда на кухне собирались взрослые, иногда мы забирались под столы, их было, кажется, пять, три стояли вдоль стенки в ряд, и мы играли под ними. Мне было хорошо, потому что самый главный у нас — Витька. Он учился уже во втором классе, моя мама ему помогала в учебе, и поэтому он меня всегда защищал. Это было интересное время: папа учился в институте, мама сидела дома со мной и братом, которому тогда было около двух лет. Она давала частные уроки, так как жили мы бедно. Смутно помню, что иногда уроки она давала за какие-нибудь продукты, которые студентам присылали родные из деревни, а в иных случаях и вообще бесплатно. Многие студенты были из деревни, кто-то из них с детства воевал, иностранные языки для них были как бич божий. Наша комнатенка совсем маленькая, поэтому играть с братом выходили в коридор, тем более когда мама давала урок.
Мне было интересно, и мама понемногу учила и меня. Когда мне исполнилось пять, мама начала учить меня уже всерьез, вторник у нас был французский; когда рядом не было никого из взрослых, мы с мамой говорили только по-французски. Четверг был немецкий. Кроме того, мама учила меня шить. Это было необходимо, одежды в то время не было, покупали на толкучке старые вещи. Их нужно было ремонтировать или перешивать. Через некоторое время мама купила швейную машинку «Зингер». Я слышала, как они говорили о ее покупке с папой. Мама говорила, что закрывают швейные мастерские, поэтому машинку можно купить дешево. Папа ответил: «Да. — Помолчал и добавил: — Кончился нэп».
Чтобы подышать воздухом, мама выводила нас на прогулку. Дворы были как колодцы, иногда из одного в другой попадали через подъезды, их называли проходными. И в подъездах, и во дворах было тяжело дышать. В сыром воздухе висел тяжелый запах котов, помойки и гнили. Потом мы шли в парк и играли там, это был праздник. Шли по улицам, они тоже пахли, все по-разному. Парк был не очень далеко, но и не близко. Там был совсем особый воздух — легкий, им было приятно дышать. В парке мама интересно рассказывала о статуях — древних богах и героях, о деревьях, кустах и цветах. Она читала стихи, их она знала очень много. Особый праздник — это когда мы выбирались из дома вчетвером с мамой и отцом, он обычно брал брата на руки или меня сажал на шею, пока мы добирались до парка или в какое-нибудь другое место.
Я задремала, мне приснилось, что я играю на пианино, затем пришли какие-то люди, сказали, что должны унести пианино. Я начала их убеждать, что пианино нельзя вынести, для этого надо сломать стену. Они ответили, что разберут пианино, в руках одного появилась кувалда, и он ударил по инструменту. Я проснулась — наверное, поезд резко затормозил, поэтому и раздался грохот, разбудивший меня.
Когда мне было лет шесть, папа окончил институт, его взяли на работу инженером на завод, и нам дали комнату побольше в другой коммунальной квартире. Из обстановки новой комнаты особо дорого мне было пианино, на котором мама часто играла. Это пианино мне и приснилось. Она и нас с братом начала учить играть. Пианино было солидное, старое и какое-то иностранное. Оно уже стояло в комнате, когда мы в нее въехали. Вынести его было невозможно, раньше эта комната была больше, как говорила наша соседка Евлампия, «цельная зала», ее разгородили пополам. Большая дверь осталась в другой комнате, а через нашу маленькую пианино было не пронести. У меня к нему сразу возникло уважение и гордость за маму, что она на этом чуде так хорошо играет. Наверное, это пианино повлияло и на меня, потому что мне вначале хотелось просто потрогать его, посидеть за ним, а потом и научиться играть.
Еще в памяти остался ковер над кроватью, на котором висели гитара и шашка отца. Однажды я залезла на кровать и хотела вытащить шашку. В это время вошла мама, она вдруг закричала: «Не трогай, не трогай это!» — и медленно осела на пол. Я очень испугалась. Может быть, поэтому я обратила внимание, что на шашке, да и на гитаре тоже всегда было много пыли, их протирал только папа, а он делал это редко. С ней, этой шашкой, помню еще такое: Остап Семенович, когда мы только въехали, наорал на маму. Назвал ее как-то по-собачьи и добавил «смоленская», тогда я не поняла, что он говорил о Смольном институте. Только позже узнала, что мама была смолянкой, пусть и не доучилась до старших курсов. Мама его наверняка сама бы морально придавила. Но папа был дома, он услышал и выскочил из комнаты с этой самой шашкой наголо. Закричал:
— Я красный командир, да я сейчас тебя, куркуля недоделанного…
Потом немного отдышался:
— Еще, — говорит, — раз услышу, ты у меня, Петлюра хренова, в ГПУ пойдешь.
Поэтому Остап Семенович хранил с нами нейтралитет.
Если нравиться подпишись на канал