Жестокое сердце 8
Увидав расстроенную жену, Николай встревожился.
– Что, Наташ?
– Коля, я такого ещё не видела. У неё одежда… да у нас самые бедные санитарки такого не носят. Всё застиранное, ветхое, много раз заштопанное. Коль, я тебя прошу, давай немного поспим, а часа в четыре утра поедем в эту долбанную Семёновку? Надо вырывать Милку из этого ада. Я там разнесу всё, костьми лягу, но заберу её к себе. Это ж как нужно над девчонкой издеваться? Её лечить надо – ты бы видел, какая у неё была травма. От которой хромает…
– Да не вопрос, жена, - Коля улыбнулся.- Бак полный, сядем и поедем. А пока пойдём спать. Нам ведь тогда шесть часов осталось.
– Лишь бы не сбежала на автобус утром, она матери до смерти боится, – озабоченно сказала Ташка.- Хотя ладно, я её одежонку спрячу. Оставлю махровый халат… да напишу в записке, что это мой ей подарок. А то ведь так и будет голая сидеть, несчастный зашуганный ребёнок.
Они действительно встали в 4 утра. Муж пошёл прогревать мотор, Ташка тем временем заварила чёрный, как октябрьская ночь, кофе – чтобы муж не клевал носом за рулём, да и самой хотелось за 3 -4 часа дороги кое-что обсудить. Чувствовала, что у мужа накопились вопросы.
Пришедшую накануне этой ночи маму Николая будить не стали, пусть спит – ей ещё с двухгодовалой внучкой тетешкаться, да за Милкой присматривать. Чтоб не убежала, движимая чувством вины и страха перед матерью.
Николай действительно начал расспрашивать её, как только они выбрались на федеральное шоссе и стало можно не дёргаться с переключением скоростей, знай себе держи ровный темп
– А ты что так Семёновку не любишь? – спросил муж.
– Я, Коля, почти её и не помню. Но там был дом бабушки, куда нас с Милкой мать привезла да и оставила. Я из разговора с сестрой поняла, что маменька на этот дом лапу наложила, записала его после смерти бабушки на себя, и пустила туда жильцов. У неё ведь ни одна палка в хозяйстве просто так лежать не будет, всё должно доход приносить, а тут – дом! Да хороший такой, крепкий. Они в него переехали десять лет назад, и всё это время благоустраивали. А переехали потому, что там, в Семёновке, какая-то мощная пилорама работает, куда лес со всей округи везут. А муж у маменьки – столяр. Ну вот и…
Только ту свою жизнь помню плохо, сколько там мы с бабушкой прожили? Меньше полгода? В душе очень неприятный осадок живёт. Тут и смерть бабушки, и как нас с Милкой какие-то тётки в детдом определяли.
– Ясно, - кивнул Николай
В Семёновку они въехали, когда рассвело. На въезде обнаружился очень приличный мотель с заправкой. Они поставили машину в бокс. Пошли в кафетерий, где к ним скоро присоединилась неожиданная собеседница.
Наташа, ориентируясь на описание дома матери Милкой, сразу углядела его в начале улицы, неподалёку от заправки. Дом с мезонином, под металлочерепицей, за высоким забором и сплошными воротами. Она попыталась расспросить женщину за стойкой о хозяевах, но тут в разговор вклинилась та женщина с мойки и заправки – из тех, что мыли их машину.
– Вы наших баб про эту фифу не спрашивайте. Вы у меня спросите – я неверующая, местным попом не запуганная, и всю правду вам как есть скажу. И её не боюсь, покруче видала.
Она теперь подсела к ним за столик, и пустилась в объяснения в ответ на заданный вопрос «А чей это такой роскошный особняк, третий от въезда? Что чуть ли не три гектара занимает?»
– Главбухши из администрации это. С главой – сладкая парочка. Это у них тут самые крутые дома во всей Семёновке, так она ещё и церковный староста, в общем, союз светской и духовной власти. И воровской. Прислугу держит, девчонку молодую. Не знаю, врут, нет, но это будто бы её родная дочь. Только не от этого затюканного мужика, что с ею живёт, а вроде как от первого мужа. Так прислугу эту в чёрном теле держит, хотя та инвалид…
– Ты бы язык попридержала, Гамова! – прикрикнула буфетчица из-за стойки.
– А ты мне рот не затыкай. Я у неё с рук не кормлюсь, как вы тут все.
– Спасибо, женщины, – прервала Наталья начавшуюся перепалку. – Очень всё было вкусно. Пошли, Коля.
Они хотели оставить машину на стоянке, но потом решили, что к столь помпезным воротам надо не идти, хотя здесь было недалеко, а именно подъехать. Продемонстрировать какую-никакую значимость. Те более, справа и слева от ворот были две бетонированные площадки, как раз под размеры машин. Гостевые, видимо. По западным стандартам жило семейство поселковой главбухши.
На звонок долго никто не откликался. Да и неудивительно – суббота. Спят, наверное. Хотя, а как же скотина в хлевах? Кабан бы уже визжал, требуя своего. Наконец, в чём-то наподобие домофона щёлкнуло, и недовольный женский голос произнёс
– Кто!?
– Открывай, мама. Дочь это. Только не младшая. Старшая. Самая старшая.
С лязгом сработал магнитный засов, и они с Николаем пошли по дорожке, что упиралась в крыльцо с вычурными коваными перилами, а в дверях сеней, с застывшей маской вместо лица, стояла она. Мать. Почти такая же, какой Ташка запомнила её тогда, когда видела в последний раз, у бабушки, перед тем, как провалиться в сон на печи.
И сама себе напомнила – которую так и не увидела, когда валялась с изоляторе санчасти детдома с температурой.