Настоящий жемчуг всегда неровный. Человек — та же жемчужина. Каждому достаётся свой нарост, и от него никуда не деться в начале жизни, но потом этот нарост можно сгладить. (М.Фариса)
Мансур сидел на высокой кровати и разглядывал бревенчатые стены. Хотя он знал здесь каждое брёвнышко, каждую трещину в них, но больше делать было нечего. Медленно обводил глазами комнату. У стены напротив стояла ещё одна кровать. Такая же высокая, что Мансур каждый раз удивлялся, как же бабушка забирается на неё. Кровать застелена цветастым покрывалом со свисающей понизу бахромой. Он помнил, как, играя в детстве прятки, залезал под кровать, а когда лежать без движения надоедало, играл с этой бахромой. В изголовье ровной башенкой четыре подушки. Нижняя, как водится самая большая, а верхняя подушка-малышка. На подушки накинут тюль с оборками по бокам.
Между двумя маленькими окнами настенные часы. Старые, с потрескавшимся лаком. Мерное покачивание маятника успокаивает, а громкое тиканье давно стало неотъемлемой частью дома. Раньше на кухне висели заводные часы с кукушкой. Будучи ребёнком, он дёргал за гирьки, и однажды не рассчитал силы и оторвал вовсе. Дед тогда очень ругался.
Да, этот дом хорошо знаком Мансуру. Он провёл здесь детство. Пока родители были на работе, а он на попечении у әби и бабая. А сейчас он пришёл попрощаться с бабушкой. Самой ходить ей тяжело, и пусть их дом по соседству, но Мансур счёл правильным зайти самому.
Они сидели рядышком на кровати вот уже минут десять. В основном молчали. Иногда әби что-то спрашивала, он коротко отвечал. Эти вопросы она задавала уже в сотый раз, и он столько же раз на них отвечал. Парень посмотрел на часы.
— Пойду я, әби. Автобус через сорок минут.
— Пусть Аллах не оставляет тебя, улым... Никогда не забывай, откуда ты родом, улым. Помни о своих корнях. Помни — ты татарин, по тебе будут судить обо всех татарах. Не совершай плохих поступков.
— Буду помнить.
— Пусть твой путь будет светлым.
Парень встал, обнял бабушку, поцеловал в морщинистую щëку и вышел из дома. Старушка утëрла слёзы уголком платка и, перебирая чётки, зашептала молитву.
Мансур зашёл домой. Слышно было, как хлопочет мать, готовя обед. Он заглянул в кухню:
— Мам, я пойду. Скоро автобус. Где папа?
— Сейчас позову, улым.
Она промокнула руки об передник и вышла во двор. Мансур прошёл в комнату, окинул её взглядом, ища, не забыл ли он что-то важное. Удовлетворённо кивнул — всё взял, и, подхватив тяжёлую сумку, вышел из дома.
Во дворе уже собралась семья. Отец, так и пришёл с инструментом в руках — чинил дверь в бане. Мама вытирала чумазое лицо пятилетней сестрёнки. Братишка гонял камень, словно мяч.
Долгих прощаний Мансур не любил. Да и не навсегда прощаются ведь! Пройдёт всего несколько месяцев, и он приедет. Поставил сумку на скамью, по очереди обнял родителей, потрепал сестрёнку по волосам, дал наставления братишке, и повесив сумку на плечо, вышел за ворота. На прощание обернулся, коротко бросил:
— До свидания, — и закрыл калитку.
Уезжал Мансур в Казань. Не так и далеко от родной деревни — всего триста километров. Но дело не в расстоянии, а в том, что уезжал он во взрослую жизнь. Ещё будучи десятилетним мальчуганом ему довелось побывать в столице. У родственницы был юбилей, родителей пригласили. Вначале его хотели оставить с бабушкой. Но Мансур ходил за матерью по пятам, умоляя взять с собой, клятвенно заверяя, что будет хорошо себя вести и не доставит никаких хлопот. Мать уговорил, а там уже дело ясное: мама убедит и отца.
Первое, что встретило Мансура в Казани и отпечаталось в памяти навсегда — запах.
Он помнил, как поморщилась мать, спрыгивая с подножки автобуса. И если принюхаться, действительно, ничего прекрасного в ароматах автовокзала не было: смрад выхлопных труб, смешанный с запахом перемячей, дым сигарет, вонь пролитого на асфальт кваса. Но для Мансура этот запах означал что-то новое, неизведанное. В мальчике проснулся дух исследователя. Словно земля в засушливый год, впитывающая в себя капли долгожданного дождя, он наслаждался новизной.
Скрипучие старые трамваи с дверями-гармошками, рогатые троллейбусы, суетной колхозный рынок, по которому мать шла, повесив сумку через шею и крепко прижав её к себе. Им повезло: они остановились у Гульчачак-апы. А из окон её квартиры была видна трамвайная линия. Позже мать жаловалась, что почти не спала в те дни: слишком шумно, а ещё эти трамваи скрипят. Мансура, наоборот, звуки восхищали, пробуждали необъяснимое беспокойство внутри. Трамваи он видел и раньше, в Набережных Челнах, но именно казанские зажгли в нём огонёк любопытства и притяжения.
По возвращении из столицы Мансур твёрдо заявил, что в деревне, и даже в районе, оставаться не намерен. В Казань, только в Казань. Конечно, никто не принял слова пятиклассника всерьёз, но мальчик с завидным упорством повторял своё желание из месяца в месяц, из года в год. И вот сейчас, окончив школу всего с тремя четвёрками, успешно сдав экзамен в Казанский Энергетический университет, Мансур осуществлял свою мечту.
Он планировал приехать в деревню только после сдачи зимней сессии. Поэтому вещей у него было много. Отец предложил упаковать в новые мешки. Мансур наотрез отказался: выглядит по колхозному. Мама искала по деревне объёмные сумки, чтобы сложить в них тëплые вещи, обувь. Она сложила в отдельную сумку немыслимое количество банок с соленьями-вареньями. Мансур возражал — ему столько не съесть. Мама настаивала, убеждала, что общежитие — это не дом родной, а студенты, как известно, народ голодный. Спорить бесполезно, и Мансур старался не смотреть, как она пакует в другую, не менее объёмную сумку макароны, сахар, гречку. Складывала и неустанно наставляла: «не потеряй, улым, сумки. Эту надо вернуть Салима-апе, эту Хамзеевым. Помни, что у тебя в Казани есть родня, и в случае чего к ним можно обратиться.»
Сто раз сказала, куда положила листочек с адресами и домашними номерами телефонов. За несколько дней, что продолжались сборы парень устал от этих разговоров. Он уже давно запомнил, что Гульчачак-апа — мамина двоюродная сестра, её муж, Расих-абый, завхоз больницы. Камиль-абый — бывший сослуживец отца, он обещал помочь, если надо. А Халида-апа — это... Всё это мать повторяла и повторяла, а Мансур только кивал в ответ, не слушая, потому что запомнил с первого раза. И вообще, обращаться за помощью не планировал. Что с ним может случиться? Ввязываться в истории он не будет. Его цель — получить диплом, найти работу и устроить жизнь в столице.
Основные вещи они с отцом перевезли заранее. Комендант горячо убеждала, что ничего не пропадёт. Ключ есть только у неё и можно смело складывать всё в комнату. Пыхтя и потея, таскали сумки на четвёртый этаж, заносили в комнату четыреста тринадцать.
Если бы мама увидела комнату, то наверняка всплакнула бы. Нет, здесь было неплохо. Но всё же, казённый дом, есть казённый. Старые обои, местами отошедшие от стен. Да что там местами? Практически на каждой полосе с обеих сторон отклеились и слегка скрутились. Отец тут же спросил можно ли самим сделать ремонт, вон хотя бы обои подклеить, иначе до зимней сессии недотянут. Комендант равнодушно пожала плечами, мол, дело хозяйское, есть желание — клейте. Обшарпанные тумбочки, видавший виды обеденный стол, четыре стула, крепость ножек и спинок которых вызывала сомнение.
Четыре железные кровати, с продавленным основанием и ржавыми пружинами. Одного взгляда было достаточно, чтобы с уверенностью сказать — скрипят. Такую же кровать они однажды отнесли из веранды в предбанник. Спать на ней было невозможно: какой толщины матрас ни положи сетка будет утыкаться в рёбра. А уж как она знатно скрипела!
В бане у «шконки», как называл её отец, началась вторая жизнь.
Каждую субботу мама застилала её чистой простыней, и жёсткие объятья кровати дарили расслабление. Скрип больше не ассоциировался с чем-то мешающим. Наоборот, он радостно приветствовал каждого, желающего погрузиться в сладкую послебанную негу.
Судя по всему, Мансур приехал первым. Ни одна из железных кроватей не была застелена. Он оставил свои вещи на кровати у окна. Прошёлся по комнате. Заглянул в шкаф. Внутри приятно будоражило. В этой комнате Мансуру предстояло жить, строить отношения с соседями, находить общий язык с администрацией и постигать азы электроэнергетики.
Сегодня до общежития он добрался быстро. Плечо резал ремень сумки, но в целом было хорошо. Казань встретила привычным шумом, который был песней для ушей парня. Спешащие люди, толкотня в трамвае, шум проезжающих машин. Это был мир, где он хотел жить. И вот он здесь.
Чем ближе было общежитие, тем тревожнее билось сердце. Вахтёр сказала, что остальные ребята уже приехали. Мансур поднялся в комнату 413, толкнул дверь и вошёл.
Парни, находящие в комнате, подняли головы и посмотрели на такого же новичка, как они сами. Мансур поставил сумку на порог, скинул ботинки.
— Всем привет. Мансур, — сказал он поочерёдно, подходя к каждому из четверых ребят, сидящих на кроватях.
— Фарит, — ответил на рукопожатие коренастый парень со смуглой кожей и квадратным лицом. Его кровать была ближе всего к двери, поэтому Мансур подошёл к нему первому.
— Игнат, — отозвался юноша с карими, смеющимися глазами.
— Сергей, — представился худой, долговязый парень, в очках, делающих лицо старше.
Он сидел на кровати возле окна. Ровно на том месте, где позавчера Мансур оставлял свои сумки. Теперь они были переложены на кровать в дальнем углу комнаты, рядом со шкафом.
— Ты занял моё место, — пожав ладонь сказал Мансур. — Я здесь всё оставил.
— Комендант разрешила, — пожал очкарик плечами.
— Ну и что? Если на кровати лежат вещи, то логично, что она кому-то принадлежит. Так?
— Не знаю, — хмыкнул в ответ новый сосед. — Мне сказали можно, вот я здесь и расположился. Пришёл бы ты раньше, я бы другое место выбрал.
— Так я и пришёл раньше! — кипятился Мансур. — У меня сейчас только одна сумка, а это всё, — он кивнул в сторону дальней кровати — уже два дня здесь лежит.
Сергей ничего не ответил, спокойно смотрел на собеседника сквозь стёкла толстых очков. Мансур постоял ещё с минуту, а потом развернувшись вышел из комнаты. Сбежал по ступенькам на первый этаж, постучался в дверь коменданта, толкнув её, вошёл:
— Здравствуйте. Я заселился в пятницу, оставил вещи на кровати, а сейчас там другой парень, говорит, что вы ему разрешили, — выпалил он.
Худая женщина с бесцветными глазами, устало посмотрела на него. Выдохнув, спросила:
— Какая комната?
— Четыреста тринадцать.
Женщина наморщила лоб вспоминая:
— А-а-а. У мальчика, соседа твоего, зрение плохое. Отец попросил разместить его у окна.
— Так это же моё место было! — не уступал Мансур.
— Ну как погляжу ты-то без очков ходишь, а ему как учебники читать? Пойми ты...
— Так и мне учебники читать надо!
— Давай-ка ты мне тут концертов не устраивай, — неожиданно жёстко ответила комендант. — Надо было заселиться и не уезжать. Радуйся, что вообще место есть — не всем так везёт. Половина студентов мечтает в общежитие попасть, а ты попал и недоволен. Ступай, у меня, итак, забот хватает, этого засели, того размести. Вторую неделю как белка в колесе кручусь, и спасибо никто не скажет. Иди, иди.
Мансур, покраснел от негодования. Он понял, что спорить бесполезно, развернулся и с силой ударяя пятками о пол, поднялся обратно в комнату. Молча принялся распаковывать вещи.
Чуть позже он понял, что отец Сергея просто «подмаслил» коменданта деревенскими деликатесами, обеспечив сыну более комфортное место у окна. И хотя Сергей оказался вполне неплохим человеком, но эта неприязнь по отношению к соседу у Мансура сохранилась.
День за днём потихоньку быт устраивался. Ребята привыкали друг к другу, подсознательно понимая, что им лучше держаться вместе. И если поначалу немытая посуда одного, могла вызвать бурю негодования у другого, то по прошествии месяца никто и не заметил, как эти споры утихли. Учились подстраиваться под расписание друг друга и делить общий стол, который выполнял функции обеденного и письменного одновременно.
Соседями по блоку были три парня-спортсмена. Ребята из четыреста тринадцатой несколько раз пытались найти с ними общий язык, но те держались особняком, можно сказать, высокомерно. Позже стало понятно почему — спортсмены защищали честь института во многих соревнованиях. Оттого они были на хорошем счету у преподавателей и пользовались успехом у девушек. Видимо, это вскружило парням головы и искать дружбу среди первокурсников они считали ниже своего достоинства. Иногда результатом этой высокомерности были стычки в душевой, общей на две их комнаты. Но без этого жизнь в общежитии была бы ненастоящей.
Больше всех Мансур сдружился с Игнатом Липковым. Игнат приехал Сосновки, что расположена на Вятке в Кировской области. Речь его была с заметным вятским говором. И Мансур заметил, что некоторые ребята, например, из татарских деревень стесняются акцента, а Игнат смог сделать свой говор особенностью. Иной раз он умышленно преувеличенно «окал», чем вызывал улыбку или даже взрыв смеха. К нему — весёлому и незлобивому — тянулись люди. В его компании становилось легко. Он мог парой фраз, что называется, развезти тучи над небосводом. А туч у первокурсников хватало.
Кровать Мансура стояла по соседству с кроватью Фарита Яруллина. Фарит приехал из Рыбной Слободы, а значит, географически находился ближе всех к родному дому. Но Мансур замечал, что парень тяготится Казанью. Он предпочитал тишину и уединение, шумной столице. И тогда, когда остальные шли «исследовать территории» Фарит оставался в комнате. Он был по-деревенски хозяйственным, всё у него лежало на своих местах. Постоянно искал, что улучшить в комнате. Частенько привозил из дома что-то для ремонта: то гвозди, то новые щеколды для окон. Один раз притащил какой-то ящик. «Будет холодильник» — пояснил он товарищам и закрепил ящик в форточке. На улице была поздняя осень и продукты, которые раньше просто складывали в пакет и вывешивали за окно, перекочевали в этот ящик. Стало гораздо удобнее: не надо было затаскивать в комнату весь пакет, достаточно было открыть форточку и достать нужное.
На это, впрочем не новое, изобретение Сергей — сосед в толстых очках — фыркнул и сообщил, что отец обещал привезти старый холодильник откуда-то с работы — у них там списали. Сергей, казалось, был простым парнем, общительным, незаносчивым. Но помня инцидент с кроватью, Мансур подсознательно выискивал у него недостатки, к которым приписал и более высокое материальное положение. Сосед никогда не говорил о деньгах, но то, что в семье они водятся было заметно и по одежде, и по тому, как Сергей тратил карманные деньги. И самый громко говорящий факт — у него был сотовый телефон. В начале двухтысячных похвастаться этим мог далеко не каждый взрослый, а у студента-первокурсника Сергея Григорьева он был. Сергей приехал из Аксубаево, и он был чувашем. За ним так и закрепилась кличка — Чуваш. Сергей делал вид, что ему всё равно. Но ребята знали, что его коробит указание на национальность. К слову, в комнате никто его так не называл, только по имени.
Мансур же, наоборот, выбрал себе новое имя. Нет, по документам он всё так же оставался Ахметзяновым Мансуром, а вот представляться предпочитал Марсом.
Пошло это с лёгкой руки соседа из другого блока, забывшего его имя, и тут же выкрутившись:
— А что? Марс гораздо круче звучит! Марс — бог войны!
Чтобы не быть голословным, Мансур, будучи в библиотеке, посмотрел значение имени, и оно ему понравилось. В переводе с латинского «мужественный», не боящийся ставить перед собой высокие цели. Парень начал везде представляться Марсом, и вскоре имя закрепилось за ним. А девушки из группы ласково называли его Марсик, и это звучало словно кошачья кличка. А котов Мансур любил.
Он смотрел на старшекурсников и надеялся, что совсем скоро станет таким же, как они — уверенным, знающим все студенческие лазейки, умеющим договариваться с преподавателями и однокурсниками. А пока задачей было просто выжить и адаптироваться. Не прослыть ботаником, но и не стать на плохом счету у преподавателей с первых дней. Найти общий язык с одногруппниками, найти среди них «своих».
~~~~~~
Продолжение ЗДЕСЬ
Всем хорошего дня и вкусного кофе ☕
