Вдогонку предыдущему. Вот у Чуковского была дочь Лидия. Её мужа, молодого подающего большие надежды физика-теоретика арестовали по вздорному, но очень характерному обвинению.
Характерному – для власти свинорылого чинуши, скажем так, чуточку ненаучно, чуточку излишне эмоционально. Характерному для подлых законов лицемерия и криводушия, когда погань, не приносящая стране ничего, кроме вреда, с торжеством сводит со свету того, кто делает что-нибудь полезное.
Люди, не способные делать хорошее, отчитываются перед начальством борьбой с плохим. И плохого им поэтому нужно наскребать побольше. А поскольку настоящее плохое – это они сами и есть, им приходятся назначать плохим хорошее. (Не запутал?) А у мужа Чуковской ещё и фамилия была прескверная – Бронштейн.
О своих впечатлениях того времени Чуковская написала коротенькую повесть "Софья Петровна", которую я бы рекомендовал в список обязательного чтения русского патриота – наряду с "Обыкновенной историей" Гончарова (о том, как прекраснодушие превращается в цинизм, потому что прекраснодушие – это доброта без ума, а цинизм – это мудрость без доброты).
Вероятно, слова "русский патриот" выше выглядят как неуместная шутка, но это не так.
Мы, люди, стремимся сглаживать углы и спрямлять пути – упрощать то сложное, которого мы не хотим и боимся. (А возникающий при этом недостаток сложности в своём рационе компенсируем – усложняя простое, которого не боимся.) Выбирая убеждения, жизненную позицию мы часто ведём себя так, будто наводим порядок в доставшемся нам по наследству жилище – выбрасываем всё "лишнее" и "ненужное". Так и из истории склонны выбрасывать всякие "лишние переменные". А не надо бы. Именно патриоту, сознательно выбравшему быть со своим народом и со своей страной (хотя страна целую жизнь – тридцать пять лет учила его противоположному: "сам о себе не позаботишься – никто о тебе не позаботится"), именно патриоту важно быть зрячим и не скатываться в вонючую яму "охранительства" – типа "не тронь моих чертежей", где всё так правильно, понятно и чётко. Не скатываться, чтобы не погубить окончательно саму возможность патриотизма.
Так вот. Обстоятельства ареста мужа Чуковской были следующие. Маршак (у которого Чуковская тогда работала в "Детгизе") привлёк её мужа к написанию серии научно-популярных книг. В одной из них было написано, что радио одновременно и независимо друг от друга изобретено русским Поповым и итальянцем Маркони. Редактор серии категорически потребовал Маркони убрать. Дескать, это "непатриотично". Бронштейн стал спорить и в конце концов, отчаявшись редактора убедить в том, что правда в данном случае не обидна, а вот умолчание как раз было бы стыдным, воскликнул что-то вроде "ваш патриотизм – фашистский" и хлопнул дверью. Править текст отказался. Вскоре его забрали и расстреляли. Где был в это время морально ответственный за случившееся Маршак и мог ли он в данном случае что-то сделать – не знаю, сомневаюсь.
В повести "Софья Петровна" Чуковская по-писательски "переварила" жизненный материал: там у немолодой матери забрали взрослого сына, то есть это пусть и о себе, но как бы "выдумка", и от этого "не так страшно" – убивающий дракон помещён в клетку художественного вымысла.
Можно писать что угодно – какую угодно голую, неприкрытую, растопырившуюся, подобно бодлеровской вздувшейся дохлой лошади, правду, если оставлять читателю крошечку надежды, что это "вымысел". Про "на самом деле" откровенно писать неэтично. И неэстетично. Порнография души – чем она лучше порнографии тела? Хотя есть и того, и сего любители...
На смерть мужа Чуковская написала ещё и такое стихотворение:
Куда они бросили тело твое? В люк?
Где расстреливали? В подвале?
Слышал ли ты звук
Выстрела? Нет, едва ли.
Выстрел в затылок милосерд:
Вдребезги память.
Вспомнил ли ты тот рассвет? Нет.
Торопился падать.
Сперва оно пугает тем, что невольно заставляет думать, что это – правда. Что это её реальные мысли, Чуковской. Или... Или неправда? Или сочиняла?
Кстати, перечитаем...
Вроде бы в этом стихотворении с литературной точки зрения "всё хорошо", кроме легковесной последней строчки (строчка нормальная, просто последние строчки в стихотворениях должны быть по смыслу или по образности "весомее" остальных, а тут предыдущие образы ("вдребезги память", "выстрел милосерд", инверсия "тело твоё", ненавязчиво и не пошло отсылающая аж к Евангельскому контексту) перевешивают. А так – ну что, нормальное стихотворение.
Слишком нормальное.
И невольно снова воображаешь, накручиваешь: а ведь перебирала варианты, хотела как лучше. Вместо того – чтобы онеметь. Или завыть.
В жизни часто так бывает: или жизнь – или литература. Или – или.
Вот, наверное, поэтому мне симпатичнее то, что у Чуковского получился "адский трэш" вместо детской сказки. Соразмерный состоянию его души. Человеку было плохо – и он не смог. Кстати, болезнь и мучительную смерть дочери Муры он считал карой себе за то, что в своё время попытался смочь – "покаялся" перед рапповской сволочью – предал написанные для маленькой Муры стихи.
(Интересно, уж не этим ли "адским трэшем" Чуковского вдохновлялся сын прекрасной детской писательницы Ирины Пивоваровой и автора отличных иллюстраций для детских книг Виктора Пивоварова, написавший (в соавторстве) бредовую, многозначительную и толстую книжку "Мифогенная любовь каст"? Там в Великую Отечественную войну воюют между собой "правильные" и "неправильные" книжные и мультяшные герои.)
А Маршак, бывший разведчик Всеволод Владимиров (только еврейский и за белых), умел побороть себя и успешно выполнить задачу в неблагоприятных условиях. На самом деле не знаю, так ли, но так кажется – и от этого становится зябко. Крещусь; кажется, чуть-чуть помогает, спасибо.
P.S.
Забыл уточнить (для тех, кто ничего не понял). Люблю Маршака. "Эту сказку ты прочтёшь тихо-тихо-тихо..." – наше семейное стихотворение с сыном и дочкой.