Один из шедевров нашей фантастики, вполне на уровне лучших образцов мировой. Гансовский отлично иллюстрирует тот факт, что и в СССР можно было писать без идеологических вывертов.
Отарки — медведи, ставшие разумными в результате безответственного эксперимента. В результате они приобретают человеческий, даже сверхчеловеческий интеллект, но не знают моральных и нравственных рамок, которые могли бы сформировать у них систему социальных табу.
Но общая сюжетная линия позволяет и даже заставляет трактовать это понятие шире. Сначала лесничий Меллер говорит Бетли:
Зверями мы их не считаем. Это только в городах спорят, люди они или звери. Мы-то здесь знаем, что они и ни то и ни другое. Понимаете, раньше было так: были люди, и были звери. И все. А теперь есть что-то третье — отарки. Это в первый раз такое появилось, за все время, пока мир стоит. Отарки не звери — хорошо, если б они были только зверями. Но и не люди, конечно.
А затем, когда к Бетли перед самым концом приходит понимание происходящего, он думает:
Отарки — отарки-люди — расстреливали протестующие толпы, спекулировали хлебом, втайне готовили войны, а он отворачивался, притворялся, будто ничего такого нет.
Здесь Гансовский проводит социально-политические параллели. Для него «не люди и не звери» не только отарки, но и люди, которые переступают через морально-нравственные нормы, ради неважно, насколько значимых целей. Что же это за люди, которые не люди и не звери, а отарки — то есть существа с интеллектом, но без морали?
На самом деле, ответ на этот вопрос звучит на протяжении всего рассказа. Но кадансом звучит вот эта фраза, которая, по сути, финализирует драму:
Морда зверя возникла перед ним. Мучительно напрягаясь, он вспомнил, на кого был похож Фидлер. На отарка!
Фидлер — автор того самого безответственного эксперимента, который поставил местных жителей в условия, когда для того, чтобы выживать, нужно было научиться предавать. Это он и такие учёные, как он, а также политики, которые бросили на произвол судьбы собственных граждан — не люди и не звери, а отарки.
Собственно, и эпиграф об этом же.
День гнева.
