Из письма неизвестного лица свиты (пер. фр.)
"Наследник Цесаревич (Николай Александрович) скончался сегодня в час ночи (12 (24) апреля 1865); и я чувствую себя настолько убитым, словно нам не пришлось пережить восьмидневной агонии, когда всё время находились между надеждой и отчаянием.
В среду утром врачи произнесли смертный приговор (здесь туберкулезный менингит); в тот же день вечером ему стало настолько лучше, что они заявили, что он спасен, и имели жестокость сказать об этом Матери (здесь императрица Мария Александровна). Но ночь со среды на четверть прошла ужасно беспокойно, а к утру сделалось новое кровоизлияние в мозг.
Весь четверг он провел в бреду, хотя и узнавал подходивших к нему лиц, а особенно свою Мать, которой, наконец, и "поручили остаться при нём". В пятницу, под утро, он уснул. Он спал всю ночь и весь следующий день, пятницу, и сам просил, чтобы его оставили совершенно одного, потому что он хотел спать. Врачи опять стали надеяться.
В субботу приехал Император (здесь император Александр II) с сыновьями и бедной маленькой Невестой (здесь датская принцесса Дагмар, будущая императрица Мария Фёдоровна), которую он встретил в Дижоне. Она имеет вид нежного пятнадцатилетнего ребенка с прелестным личиком, всё очарование которого заключается в великолепных, больших черных глазах, "смотрящих прямо в душу".
Суббота прошла очень беспокойно, мысли его все более и более путались, и он с пятницы вечера больше не спал. Увидев Отца, он смутно узнал его, не обратив внимания на его приезд, как человек, у которого еще есть впечатления, но мыслей больше нет. К вечеру он успокоился.
Императрица легла спать, приказав разбудить себя к 4-м часам, потому что Гартман (Карл Карлович, лейб-медик) сказал, что к этому времени ему опять будет хуже. Действительно, как только она снова была возле него, он пришел в полное сознание. Начал целовать ей руки, целуя отдельно каждый палец, как он обыкновенно это делал, и сказал ей: "Прощай Ма, жаль мне тебя, бедная Мамаша".
Гартману, который в это время подошел, он сказал, показывая на Мать: "Прощайте, смотрите, ухаживайте за ней хорошенько". Позвали Императора. На этот раз он его узнал, бросился к нему на шею и долго держал его в объятиях; потом поцеловал ему руки, целуя каждый палец.
Подошел его брат Александр, он сказал Отцу: "Вот это славный человек, береги его". Увидев других братьев, он воскликнул и сделал движение, чтобы показать, что находит их выросшими. Между тем подошла маленькая Невеста. Ему сказали, что она здесь. Тогда его лицо озарилось радостью, он долго держал ее в объятиях, повторяя: "Моя милая, душка моя, ангел мой". Потом сказал Отцу: "Не правда ли, как она мила?".
Его спросили, не хочет ли он причаститься. Он с радостью согласился. Он уже не мог исповедоваться, но когда ему читали молитвы, он схватил епитрахиль, и долго прижимал ее к сердцу; принимая причастие, ему показалось, что на губах его осталась одна крошка, и он попробовал вытереть ее пеленою.
Когда стали читать молитву после причастия, лицо бедного умирающего было залито слезами и до такой степени сияло радостью, что священник сказал, что ему никогда не приходилось видеть у умирающих такого счастливого выражения лица.
Он еще долго держал в объятиях Невесту. Отец и Мать благословили его, а затем повернулись, чтобы дать благословение следующему сыну (здесь великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III), который стоял рядом, окаменев от горя, потому что этот брат был для него всем, что он только любил на свете.
После причастия, Наследник сделал рукою знак всем присутствующим и несколько раз повторил громким голосом: "Прощайте, прощайте, прощайте!" Мало-помалу мысли его путались, но я слышал, как он еще раз сказал: "Извините меня все", и затем позднее: "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!" Это было в 9 часов утра. Потом он говорил все меньше и бессвязнее, два раза он заснул.
У врачей еще оставалась слабая надежда спасти его, и я думал, что Господь совершит это чудо и оставит его нам в воздаяние за наши горячие молитвы. Мы должно быть очень согрешили перед Богом, если усердные молитвы всей России не могли дойти до Него. В три часа нас в первый раз позвали к отходной.
Молились долго, больной был очень возбужден мускусом, который ему давали беспрестанно. Врачи сказали, что так будет продолжаться до вечера. В 7 1/2 ч. началась настоящая агония: больной уже ничего не видел и не слышал, но ужасно стонал, началась предсмертная икота. Ужасна была борьба между смертью и такой молодой жизнью (21 год).
Мы все были тут у изголовья больного. Императрица стояла в ногах, Император с одной стороны постели, с другой Великий Князь Александр и маленькая Невеста (Дагмар). Они держали умирающего за руку. Бедное Дитя несколько раз хотели увести, но она сказала с удивительным спокойствием и твердостью: "Нет, ничто не заставит меня уйти, он меня узнает, он мне улыбается и ласкает меня".
С 7 1/2 ч. до последней минуты она сама вытирала черную пену, вытекавшую из уст умирающего после каждого приступа икоты. Потом она целовала ему руки и клала свое молодое, очаровательное личико рядом с лицом умирающего, и делала это так спокойно и нежно. Четыре раза начинали читать напутственные молитвы.
Я ничего не скажу тебе об Императрице. Этот сын был её радостью, её гордостью, он был для неё всем. Эти муки длились шесть часов. Стоны становились все болезненнее и болезненнее, икота все сильнее и сильнее. Мы молили Бога освободить его. Наконец, началось предсмертное хрипение, которое длилось целый час.
Когда он испустил дух, Император, Императрица, невеста и братья с криками бросились к телу, это была одна из тех минут… Император унес Императрицу, лишившуюся чувств. Но Малютку нельзя было оторвать от тела, она покрывала его поцелуями и цеплялась за него. Её пришлось, наконец, увести насильно.
Говорят, что с самой своей помолвки, она, ложась спать, всегда клала под подушку его письма. Когда в Копенгагене было получено известие о том, что жизнь его в опасности, она настояла на том, чтобы за него молились в Русской церкви, хотя все были против этого, считая, что брак не состоится. Вчера она тоже крестилась по-русски.
Да пошлет Господь сил и смирение Императрице. У Императора характер такой нежный и смиренный, он благодарит Бога за то, что приехал вовремя и успел благословить своего сына; но для него этот сын не был тем, чем он был для Матери. Теперь она провела восемь ночей, не раздеваясь и без сна".
Из рассказа П. Д. Стремоухова
"Обращаясь к прошлому, я с чувством благоговения вспоминаю о тех минутах, когда я имел счастье видеть покойного цесаревича Николая Александровича. Светлая, высоко-симпатичная личность безвременно сошедшего в могилу наследника престола останется, конечно, навсегда в памяти хотя бы раз близко его видевших: стройная, изящная его фигура, любезное обхождение, утонченная вежливость, все его приемы производили чарующее впечатление.
В августе 1861 года, во время Нижегородской ярмарки, цесаревич приезжал в Нижний, откуда предпринимал путешествие по Волге. Его высочество сопровождали: попечитель его граф С. Г. Строганов, флигель-адъютант, полковник Оттон Борисович Рихтер (ныне генерал-адъютант), секретарь его высочества Федор Адольфович Оом, граф Строганов (Николай Сергеевич) и П. И. Мельников (Печерский), приглашенный в качестве знатока Приволжского края; к этим лицам присоединился, уже в Нижнем, Н. А. Новосельский, директор общества "Самолет", пароход которого назначен был для путешествия его высочества.
По прибытии цесаревича в Нижний я представился ему по званию губернского предводителя дворянства и затем, с его соизволения, сопровождал его до границы Казанской губернии.
В продолжена этих немногих, но памятных для меня дней, я имел возможность уловить тонкие черты ума и наблюдательности царственного юноши, ему было тогда лет 18-19; составить себе вполне определённое понятие о внутренних его качествах я не мог; позволю себе лишь сказать, что во взгляде его, при всей его мягкости, просвечивал, как мне показалось, твердый характер, а в его, хотя не вполне еще развернувшейся осанке, было что-то напоминавшее рыцарский образ великого его деда, императора Николая 1-го.
Попечитель его высочества, граф С. Г. Строганов, человек серьёзного, несколько холерического темперамента, представлял собою тип аристократа старого закала, с присущей ему корректностью, вследствие чего "строгий этикет соблюдался" при особе цесаревича, молодая экспансивность которого, кажется, находила себе исход более всего в тесном сближении с состоявшем при нем и пользовавшимся его дружбою О. Б. Рихтером.
Накануне нашего отъезда, мы уже с вечера собрались на пароходе, где назначено было ночевать, с тем, чтобы отплыть на рассвете. Простившись с нами и пожелав всем покойной ночи, цесаревич ушел в свою каюту; удалился к себе и граф С. Г. Строганов.
Мы же, остальные, рассудив, что ложиться спать еще рано и соблазнившись идеей провожавшего нас нижегородского полицеймейстера полковника Цейдлера (Михаил Иванович, старый гродненский гусар) экспромтом решили съездить на ярмарку и поужинать в ресторане знаменитого тогда повара Никиты Егорова (Никита Егоров прославлен был даже в английских газетах в статьях по поводу посещения нижегородской ярмарки принцем Уэльским).
Поужинали мы, что называется "на славу"; выпили тоже "здорово" и вернулись на пароход, когда он уже стоял под парами, готовый к отплытию. Как ни старались мы осторожно добраться до своих кают, чтобы не потревожить сна цесаревича, да и не услышал бы граф Строганов, а все-таки без некоторого шума возращение наше, кажется, не обошлось, и на другой день, поутру, цесаревич, обратившись к кому-то, сказал:
- Однако поздненько, господа, вы вернулись с ярмарки; должно быть вы там таки порядочно кутнули?
- А вашему высочеству завидно? - спросил граф Строганов. Цесаревич ничего не ответил, только улыбнулся.
Во время завтрака (происходившего на палубе), цесаревич, обратившись ко мне (я сидел по правую его руку), и, заговорив о дворянстве, выразил удивление по поводу той розни в среде нашего дворянства, о которой ему приходилось слышать, и прибавил:
"Остзейский край в этом отношении, кажется, представляет совсем другое явление. Когда я был в Риге (во время генерал-губернаторства князя А. А. Суворова), на меня произвело приятное впечатление дружное согласие тамошнего дворянства. Какое у них единодушие! Какая сплоченность, какой "esprit de corps".
- Когда ваше высочество будете императором, - заметил граф Строганов, - будете говорить иначе... Последовало молчание; разговор о дворянстве уже не продолжался и перешел на другие предметы. Цесаревич знал о моих враждебных отношениях с нижегородским губернатором Муравьевым (Александр Николаевич) и сам заметил натянутость этих отношений, во время пребывания своего в Нижнем.
Когда мы стали приближаться к границе Казанской губернии, где я должен был высадиться, о чём было доложено цесаревичу, он пригласил меня в каюту и, прощаясь со мной, сказал:
- Могу вас успокоить, Муравьев у вас долго не останется; это дело решенное; мне сказала об этом императрица перед отъездом моим в Нижний; сообщаю об этом вам, не как губернскому предводителю, а как г-ну Стремоухову.
Передавал ли мне цесаревич об этом, весьма серьезном, не для меня только, но и вообще для нижегородского дворянства, обстоятельстве по собственному своему побуждению или по внушению графа Строганова, я не знаю, но думаю, что, во всяком случае, не иначе как с одобрения последнего.
Другие публикации: