Из дневника Николая Павловича Литвинова (помощник воспитателя великих князей Александра Александровича (Александр III) и Владимира Александровича
1879 г., 2 апреля, понедельник, 2-й день Пасхи
Минут 20 десятого часа поутру тревожный звонок. Василий (камердинер) прибегает и говорит, что в Государя стреляли, но, слава, Богу, не задели, и что все собираются во дворец (2 апреля 1879 года в Санкт-Петербурге состоялось третье покушение на жизнь российского императора Александра II членом организации "Земля и воля" Александром Соловьевым. Террорист попытался застрелить царя из револьвера, но промахнулся. Царь совершал свою прогулку без охраны и спутников и не имел при себе оружия. Началась погоня террориста за монархом, в ходе которой Соловьев успел сделать по своей цели целых пять выстрелов, пока возле Министерства Иностранных Дел он не был задержан толпой верноподданных).
Одеться в парадную форму и быть на улице взяло не более 5 минут. Жалкий, истрепанный "ванька" предложил услуги и с всхлипыванием начал рассказывать, как он вез барина как раз подле того места и в то время, как злодей стрелял. Должно быть, из студентов, добавил он.
Я сильно в этом усомнился. Внизу, на Салтыковском подъезде встречаю молодого жандармского офицера, с изогнутой саблей в руке, и Мевеса (Ричард Троянович, впоследствии командир Павловского полка). Мевес во время катастрофы тоже гулял. Услышав выстрел и узнав в чем дело, он бросился сообщить Рылееву (Александр Михайлович, генерал-адъютант), а затем к моему швейцару Вейнбергу.
Я побежал в приемную государя, расспрашивая по дороге Мевеса, что он знает. Оказалось, что у молодого жандармского офицера искривлена сабля от того, что он ударил плашмя преступника, отчего тот упал наземь; тут его и схватили.
В приемной государя я встретил графа Эдуарда Баранова, Грота, Грима, Воронцова-Дашкова и некоторых других. У Баранова были слезы на глазах; кажется, его кухонный мужик был свидетелем части катастрофы. Он видел, что двое поддерживали государя, то и сообщил Баранову, что государь убит. Вот причина его неподдельного волнения. Вскоре Государь вышел от императрицы несколько взволнованный, но веселый и здоровый на вид. Он нас всех перецеловал, но очень рассердился на толстяка Бахметева (заведующий певческой капеллой), который начал громко рыдать и подвывать, что было весьма некстати. Государь сердитым голосом сказал ему, чтобы молебствие было после обедни; потом начал рассказывать нам, присутствующим, как все это случилось.
В это время вошла Евгения Максимилиановна (дочь Марии Николаевны) с мужем и сыном и прервала весьма для меня интересный рассказ. Поздоровавшись с ними, #государь вошел в кабинет, не продолжая рассказа. Выйдя из приемной государя с Воронцовым-Дашковым, мы сговорились заехать к Зурову (градоначальник), узнать что-нибудь о преступнике.
В доме градоначальника нас встретил какой-то хожалый, предложивший нам услуги, чтобы провести в ту комнату, где находится стрелявший. Через приемную и столовую мы прошли в небольшой коридорчик, из которого дверь вела на черную лестницу. Поднявшись на один этаж выше, мне бросилась в глаза надпись на дверях: "Отделение приключений"; в эту дверь мы и вошли.
Тут мы увидели очень длинный коридор, образованный с одной стороны окнами, а с другой стороны деревянной белой стеной с несколькими дверями. Первая дверь направо вела в темную комнату, битком набитую солдатами в полной амуниции с ружьями - это караул. Обязательный хожалый отворил дверь в следующую комнату, со словами: "Он тут".
В длинной, но светлой комнате в одно окно было порядочно народу. Тут были и статские, и военные в адъютантской форме, и полицейские; тут же был и Федоров, помощник градоначальника. Налево, на кожаном диване, в полулежачем, в полусидячем положении находился молодой человек, лет около тридцати, высокого роста, с длинными русыми волосами и тонкими белесоватыми усами. Он был в толстом осеннем пальто, левая рука его покоилась на колене, головою он уткнулся в угол дивана и правой рукой подпирал щеку. Он имел вид человека в обморочном состоянии. Под ногами, на полу, были две лужи.
Федоров мне объяснил, что его рвало; полагает, что он отравился, а потому давал ему пить молоко. На это я заметил, что следовало бы обратиться за врачебной помощью; но за врачами рассылали в разные стороны и никого не нашли. Тогда я предложил им послать во дворец за Головиным, которого я только что видел и которого, конечно, там застанут.
Юный жандармский офицер, тот самый, у которого изогнутая шашка не входила в ножны, с восторгом принял мое предложение, только просил меня провести его по комнатам дворца и вместе отыскать Головина. Дорогой он с увлечением рассказывал, как кинулся на преступника и какую историческую роль разыграла его тульская шпажонка. Видно было, что он от радости не чувствовал земли под собой, и роль спасителя приятно ему улыбалась. Головина нашли, и он немедленно поехал в дом Зурова.
К 12 часам ротонда перед малой церковью и весь коридор были битком набиты народом. Я насилу протискался в ротонду, теснота была такая страшная, что во время молитвы с коленопреклонением не все могли встать на колени. По окончании службы, Государь поцеловался со всеми бывшими там дамами. Под руку с императрицей Государь тихо двигался в толпе, которая рвалась поцеловать его руку или в плечо. Через свою приемную государь прошел в комнаты императрицы и через "золотую гостиную" направился в белый зал, где собраны были все чины гвардии, флота и армии.
Оглушительное "Ура" встретило государя. Когда он сделал знак рукой, что хочет говорить, мгновенно последовало молчание, и я из "золотой гостиной" ясно слышал его ровный и на этот раз довольно громкий голос, без признаков хрипоты. Меня удивило то, что сильное волнение и неизбежное утомление не оборвали его всегда слабого голоса. Что он говорил, я расслышать не мог, потому что был слишком далеко; за концом его речи опять был взрыв восторга.
Признаюсь, что любопытство тянуло меня к #преступнику; я поддался легкости доступа в моем мундире и опять отправился в дом Зурова. На этот раз меня ввели в комнату, смежную с той, где сидел несчастный.
Это был обширный покой в два или три окна, со многими столами, ясный признак канцелярии. На диване за столом сидели несколько штатских доктора. Тут же был помощник Дрентельна (Александр Романович), свиты его величества генерал-майор Черевин. Я прошел в следующую комнату, где был Зуров.
Там обстановка переменилась. Диван стоял уже не подле стены, а посреди комнаты; на нем во всю длину лицом к свету лежал преступник. Волосы его были всклокочены, лицо бледное и истомленное, глаза несколько мутные. Его перед тем сильно рвало, благодаря рвотным средствам.
В него влили несколько противоядий, и они, конечно, произвели на него действие совсем не подкрепляющее силы. Подле него на полу стояла умывальная чашка с порядочным количеством рвоты; в ней заметны были кровавый прожилки. Вероятно, только что перед моим приходом он очнулся и почувствовал себя легче (хорошо, должно быть, это легче!).
Он попросил папироску и кто-то с необыкновенною предупредительностью подскочил к нему с ящиком спичек и старательно чиркал их. У изголовья преступника, грациозно облокотившись на ручку дивана и элегантно изогнувшись над ним, стоял господин средних лет в вицмундире с судейским значком и с пресладкой улыбкой на устах.
Заметив, что преступник заговорил и, после нескольких затяжек, как будто успокоился, он вкрадчивым голосом сделал несколько незначащих вопросов, на которые молодой человек ответил спокойным и ровным голосом. Улыбнувшись еще слаще и нагнувшись еще ниже, он вдруг начал такую речь: - Вы знаете, что в вашем положении полная откровенность поведет к тому благому результату, что никто из невинных не пострадает, тогда как в противном случае...
Преступник тихо приподнялся на локоть, посмотрел ему удивленно в глаза и, махнув рукой, улегся снова на диван с явным намерением умереть, но не отвечать. Признаюсь, я покраснел от стыда за этого служителя немезиды. Можно ли было так глупо-рутинно говорить с человеком, который пошел на явную смерть и, конечно, предвидел допросы и в воображении своем рисовал, может быть, и будущие пытки.
Признаюсь, мне стыдно было оставаться в комнате, и, я ушел в следующую комнату, где рассуждали эскулапы. Туда приехал профессор Трапп, патентованный фармацевт. Его бывшие ученики показывали ему орешек, залепленный воском и сургучом; по их мнению, подтверждённому Траппом, в орешке содержалась синильная кислота. Трапп сказал, что если бы преступник разгрыз орех и проглотил бы содержимое, то давно бы умер.
Нужно полагать, что другого запасного орешка у него не было, что первоначальная рвота была следствием волнения и, вероятно, нескольких ударов, а кровавые прожилки, может быть, произошли от усиленных противоядия и рвотных средств. По всему можно заключить, что преступник будет здоров и жизнь его подвергается опасности не от отравления. На первом предварительном дознании он показал, что состоит чиновником министерства юстиции и по фамилии Соколов. Убеждён, что показание его ложно.
3 апреля
... Утром, часов в 12, забежал во дворец узнать о здоровье Государя Императора. Ночь проведена совершенно спокойно, астм не было никаких, и он находился в бодром расположении духа. Слава Богу! Кажется, во дворце ночевал на всякий случай Головин. Боткин (Сергей Петрович) пробыл там чуть не целый день.
Преступник открыт. Как и следовало ожидать, первое его показание было ложно. Он - Соловьев, 33 лет, сын отставного служителя при дворе великой княгини Елены Павловны, воспитывался в 3-й гимназии и, кажется, был в университете, но не знаю, кончил ли там курс.
#librapress