Глава 116
– Что? Что тебе надо?! Хватит за мной следить! – в коридоре Руслан Аитов, выскочив из палаты, едва с кулаками не бросается на Юрия – своего однокурсника, пришедшего его проведать.
– Спокойно! В чём дело? – подложу к молодым людям.
– Он набросился на меня, – кивает Юрий.
– Он что-то замышляет! – бросает Руслан. – Он следит за мной!
– Я просто побеспокоился, узнав, что ты здесь, и больше ничего, – нервно отвечает Юрий обиженным голосом.
– Пусть он не приходит! – кричит Руслан.
– Хорошо, успокойтесь, – говорю пациенту и прошу медсестру отвести его обратно в палату и дать успокоительное.
Всё-таки у парня очень странное поведение, и мне предстоит с этим разобраться.
– Эллина Родионовна! Доктору Харламову плохо! – кричит Ольга Великанова.
Бегу к пациенту.
– Он около минуты назад потерял сознание, – сообщает ординатор. Вид у неё растерянный.
Достаю фонарик, свечу в глаза, проверяя зрачковый рефлекс. Он есть, но остальное…
– Внутричерепное давление повышено. Срочно вызовите радиолога!
– Будете облучать? – спрашивает Великанова. – Он же хотел химию.
– Он не доживёт до химии, – отвечаю и даю назначение двух препаратов. – Надо интубировать.
– Можно я?! – одновременно спрашивают Ольга и Марьяна, которая тоже подоспела.
– Лучше сама, – отвечаю обеим. С их рвением к работе и соперничеством эти две знойные девицы сейчас способны дров наломать.
Состояние доктора Харламова спустя несколько минут становится получше. Приходит радиолог, проводит осмотр, будет решать, как поступить с нашим коллегой дальше. Я же пока возвращаюсь к Руслану. Великанова меня сопровождает. К счастью, без Марьяны.
– Вам стало лучше? – спрашиваю пациента, зайдя в палату.
– Устал, – ворчит он и отворачивается, давая понять, что разговаривать не хочет.
Мы с ординатором отходим в сторону.
– Что скажешь? – спрашиваю её.
– У него шизофрения. По всем признакам.
– Ты консультировалась с психиатром?
– Я хотела сначала доложить вам.
– Вызови поскорее и сдай его побыстрее в психиатрическое отделение. Поспеши: не нужно, чтобы этот молодой человек ещё на кого-нибудь у нас начал бросаться, – говорю Великановой и далее снова почти бегом. Медсестра принесла новость: Евдокия Фёдоровна почувствовала себя хуже.
– Мне так трудно дышать, – говорит она, сидя на кровати с кислородной маской на лице.
– Давление 85 на 50, – докладывает медсестра.
Беру стетоскоп и слышу влажные хрипы по всей поверхности. У старушки явно наступил отёк лёгких от инфузии. Это последствия того, что ей перелили много физраствора, чтобы повысить давление. Только результат оказался непродолжительным. Сердечные препараты и обезболивающее вводить нельзя. Надо попробовать препарат, блокирующий отёчный синдром различного генеза.
– Оксигенация 80. Может быть, нужно интубировать? – говорит медсестра.
Да, я понимаю, что мы можем вылечить Евдокию Фёдоровну от инфекции. Ей придётся побыть на аппарате ИВЛ всего день-другой. Но это лишь моё предположение. Может случиться так, что она не сможет без него обходиться, и тогда последние дни (недели или даже месяцы) её жизни превратятся в растительное существование. Беда в том, что у старушки полиорганная недостаточность.
Я смотрю на Евдокию Фёдоровну, заметив изменение.
– Почему она перестаёт дышать? – удивляется медсестра.
– У неё дыхание Чейна – Стокса, – поясняю. – Это когда сначала вдохи становятся реже и поверхностнее, а потом усиливаются и учащаются. Признак сердечной недостаточности, – я подхожу к пациентке и глажу её по голове. Мне очень жалко Евдокию Фёдоровну, но наши возможности в её случае сильно ограничены. Остаётся только ждать.
– Доктор Печерская! Мы ожидаем прибытие массовой травмы! – слышу голос Дины Хворовой.
Не проходит и пяти минут, как подъезд к нашему отделению заполняют машины «Скорой помощи». Нам уже сообщили по рации, что прибывают мать, отец и двое детей.
– Анастасия Шмелёва, 38 лет, сидела спереди, её выбросило через лобовое стекло на шесть метров, не была пристёгнута, – сообщает фельдшер, пока помогаем везти каталку. – Не было пульса и дыхания. Интубирована.
Бегу в следующей машине.
– Фёдор Шмелёв, 11 лет, сидел сзади, был пристёгнут. Жалуется на боль в левом запястье. Сознание ясное. Давление 110 на 70, пульс 110. Юлия Шмелёва, пять лет. Тоже сидела сзади, черепно-мозговой травмы нет, сознание не теряла, ссадины на лице. Давление 104 на 60, пульс 96.
Детей ведём в отделение.
– А папу не привезут? – спрашивает Федя, оглядываясь по сторонам.
– Конечно привезут, не волнуйся, – отвечает ему медсестра.
– Куда дели маму? – интересуется Юля.
– Её лечат, не бойся. А мы пока полечим вас.
Дети размещены, спешу в первую смотровую, куда доставили маму ребятишек. Ей делают непрямой массаж сердца, пытаясь его завести.
– Я слышала, водителя пришлось вырезать, – говорит кто-то из коллег.
– Это её муж?
– Наверное.
– Прекрати массаж, – говорю Артуру, который пришёл на подмогу.
– Частота 40, пульса нет. Неэффективные сокращения. Кислород 82.
– Продолжить массаж, плевральный дренаж с обеих сторон, – и Куприянов послушно всё делает. Оставляю его на некоторое время, поскольку поступил глава семьи.
– Владислав Шмелёв, 41 год, был пристёгнут, – докладывает фельдшер. – Его зажало на водительском месте, пришлось пилить машину. Минуту назад пропал пульс, начали массаж сердца, интубировать было некогда.
– Ну что там? – спрашиваю Данилу, который склонился над пострадавшим со стетоскопом.
– Напряжённый пневмоторакс слева, – говорит он озабоченно. – Иглу 14!
– Я буду интубировать.
Ввожу дыхательную трубку. Затем снова к Анастасии, благо она в соседнем палате, – только дверь открыть.
– По дренажу отошло литр двести крови! – говорит медсестра.
– Ставь две дозы первой отрицательной, готовь поле слева, – распоряжается Артур.
– Кислород 73.
– Что на мониторе?
– Фибрилляция. Заряжай на 200. Набери адреналин. И разряд…
– Есть разряд!
– Заряжай на 300, – командует Куприянов.
– Какой у тебя план? – спрашиваю его.
– Два плевральных и пункция перикарда, – бросает он, сжимая ручки электродов.
– Разряд!
Здесь пока без изменений. Снова к Владиславу.
– Воздух идёт хорошо, – говорит Данила медсестре. – Прекрати массаж.
– Есть пульс.
– Измерьте давление, приготовьте поле слева. Стерильные перчатки! Быстрее, – действия Берегового так же точны и скоры, как у Куприянова. Мне приятно наблюдать за этими врачами. Они – мастера своего дела.
– Давление 60.
– Уже что-то, – кивает Данила. – Лейте первую отрицательную, а потом четыре дозы одногруппной. Скальпель. Закажите ИВЛ! Трубку 32.
Проходит пара минут, и аппарат ИВЛ уже здесь.
– Начнём с чистого кислорода, – говорит Береговой. – Частота 14. Дыхательный объём 800.
– Кровотечение! – возвещает одна из медсестёр. – Пульс пропал.
– Делай массаж сердца!
Снова к Анастасии.
– Отошло 60 кубиков крови, – говорит Артур.
– Итого ещё литр. Сделаем аутотрансфузию?
– Нет, – говорит Куприянов. – Прекратите массаж.
Он замирает над пациенткой. Кардиомонитор начинает пищать в одной тональности.
– Асистолия, – огорчённо произношу, глядя на аппарат, хотя всем и так всё понятно.
– Всё, – расстроенным голосом произносит Артур, на лице которого выступили крупные капли пота. – Время смерти… – и он смотрит на часы. – Приведите тело в порядок.
Бригада стоит на несчастной женщиной, лица печальные. Иду в соседнюю палату.
– Как он? – спрашиваю Данилу.
– В плевральную полость хлещет кровь.
– Его жена умерла, – сообщаю коллегам. – Может торакотомию? – предлагаю Береговому.
– Полная остановка при закрытой травме… Торакотомия не поможет.
– Что-нибудь ещё можно сделать? – с надеждой спрашивает одна из медсестёр.
– Наверное, разрыв аорты. Его не спасти. Прекрати массаж, – говорит ей Данила.
Всё. Второй человек ушёл от нас буквально через три минуты. Теперь и в этой операционной воцаряется тишина, нарушаемая только гулом аппаратуры и писком кардиомонитора.
– Как быть с детьми? – спрашивает Береговой.
– Я скажу им сама, – отвечаю на вопрос.
– Пойду с тобой, – решает Данила.
Снимаем одноразовые халаты и перчатки, стягиваем маски и шапочки. Некоторое время нерешительно стоим перед палатой, куда положили Федю с Юлей. С ними всё это время была Маша. Она выходит, глядит на нас вопросительно.
– Оба родителя умерли, – сообщаю ей трагическую весть.
– Боже мой… – вырывается у подруги. – Что будем делать?
– Надо сказать им, – нерешительно произносит Данила, кивнув на ребятишек.
К Маше быстро подходит медсестра и говорит, что ей надо срочно осмотреть юного пациента. Она убегает, мы заходим в палату.
– Здравствуйте, – говорит Данила, берёт стул и садится напротив кровати, на которой рядышком разместились дети. – Я доктор Береговой, а это доктор Печерская.
– Мы хотим поговорить с вами о ваших маме и папе, – добавляю. – Как вы знаете, авария была серьёзная.
– Машина ехала очень быстро, – поясняет Федя.
– Да… Мы и другие врачи очень старались помочь вашим родителям, – произносит Данила, и каждое слово даётся ему с большим трудом. – Но они получили слишком тяжёлые травмы. И, несмотря на все наши усилия, мы не смогли спасти их. Они умерли.
– Но они были бы очень рады узнать, что вы целы и невредимы, – продолжаю я.
Федя задумчиво смотрит в пол. Юля вопросительно глядит на него. Кажется, она ещё не вполне осознала смысл услышанного, зато старший брат всё сразу понял. Отсюда и печаль в его глазах. Да такая, что мне хочется прижать его к груди, крепко обнять и говорить что-то доброе, ласковое, только вот… Я не его мама, потому ничто не утешит несчастного мальчика.
– Я хочу их увидеть, – Федя смотрит мне в глаза.
– Хорошо, – соглашается Данила.
– Тогда мы должны предупредить вас, – замечаю я. – Чтобы помочь маме и папе дышать, мы вставили трубки, которые остаются на месте и сейчас. Вы увидите и другие трубочки: под ключицей и в руке. Через них мы вводили лекарства. И ещё у них много ссадин и синяков от ушибов, – сказав всё это, Данила выдыхает.
Мы встаём и выходим, дети медленно, взявшись за руки, идут за нами. Оказавшись на пороге палаты, в которой лежит их папа, замирают. Внезапно Юля разворачивается и убегает. Я спешу за ней, а малышка, домчавшись до Кати Скворцовой, которая всё это время была с ними, бросается ей на руки. Медсестра, подхватив малышку, прижимает её к себе. Та плачет, уткнувшись в плечо.
– Успокойся, успокойся, – шепчет Скворцова, поглаживая ребёнка по спинке.
Возвращаемся к Феде. Он крадучись, словно ступает по минному полю, подходит к операционному столу. Останавливается около головы отца и смотрит ему в лицо. Внешне ребёнок совершенно спокоен. Но что творится в его душе? Так проходит минута, другая, после мальчик идёт в соседнюю палату. Протягивает руку к лицу мамы, проводит по щеке пальцами, словно пытаясь её разбудить.
Мы с Данилой смотрим на эту душераздирающую картину, понимая, что помочь ничем не можем.
В какой-то момент у Феди начинает дрожать подбородок. Брови поднимаются домиком, он кладёт голову на грудь матери и раскидывает руки, чтобы обнять её тело.
– Мама… мамочка… – шепчет едва слышно и плачет.
После этого иду в кабинет, жадно глотаю воду из графина, чтобы не расплакаться. Звоню домой и спрашиваю няню, как там Олюшка. Прошу дать ей трубку и слушаю, как моё маленькое счастье лопочет что-то на своём языке. Не могу наслушаться, – каждое слово, пусть совсем непонятное, для меня как прекрасная песенка. Но потом надо возвращаться к работе.
В регистратуре мне сообщают, что доктор Харламов стал делать осмысленные движения.
– Добрый знак.
– С ним доктора Великанова и Завгородная, – добавляет Дина Хворова.
– Надеюсь, они ничего не делают?
Администратор пожимает плечами.
Вхожу в палату.
– Доктор Печерская, – спешит порадовать меня Ольга. – Он начал делать…
– Знаю, – перебиваю её, глядя, как Иван Иванович теребит торчащую из его горла трубку. Даёт понять, чтобы извлекли поскорее. Прошу его глубоко вдохнуть и выдохнуть.
– Сила и объём выдоха хорошие, – добавляет Марьяна.
– Иван Иванович, если вы готовы, я экстубирую.
Коллега кивает. Вынимаю трубку.
– Что случилось? – спрашивает, прокашлявшись.
– У вас повысилось внутричерепное давление, – докладывает Великанова.
– Мы облучили вас, – добавляет Завгородная.
Харламов смотрит на меня непонимающе.
– Теперь вами займутся онкологи наверху, – говорю коллеге.
– Видимо, я должен сказать вам спасибо? – мрачно произносит Харламов. – За нарушение моей воли.
– Пример для ординаторов, – соглашаюсь с этим. – Плохой, но что делать?
Выходим.
– Я же говорила, что нужно облучение, – заявляет Марьяна.
– Если бы не давление, химия была бы лучше, – парирует Ольга.
– Если бы, да кабы… – начинает Завгородная, но я её перебиваю:
– Доктора, знаете, на кого вы похожи?
– На кого? – спрашивают хором.
– На двух малолетних сестрёнок, которые ссорятся на заднем сиденье родительской машины, – бросаю им.
Девицы переглядываются. Пристыдила, уже хорошо. Может, будем им наукой.
Сразу после меня вызывает Вежновец. Но не в кабинет, – в палату интенсивной терапии. Захожу, картина маслом: сидит на стуле Иван Валерьевич и любовно гладит по голове своего пса.
– Вы меня за этим сюда позвали? – спрашиваю главврача.
– Разве вам не интересно состояние пациента, которого оперировали?
– И как он себя чувствует? – в моём голосе чуть иронии.
– Держится молодцом. Уже гоняется во сне за кошками, – отвечает Вежновец. Чешет спину мастифу. – Босс, все, наверное, думают, что я спятил.
– Ну что вы, доктор Вежновец. – Не все. Только те, кто был в операционной.
– А что? Живу я один. Прихожу, Босс меня встречает. Да, встречаешь? Мы мой хороший мальчик, – он сюсюкается с псом.
– Может, стоит и к людям относиться с таким же…
Вежновец поворачивает голову и смотрит на меня таким тяжёлым взглядом, что мурашки по телу.
– Молчу, – говорю ему.
Главврач достаёт из кармана халата печеньку и протягивает Боссу.
– Его нельзя кормить, пока не отойдут газы, – сообщаю.
– Перестаньте. Это же собака.
– Газы отходили? – продолжаю упорствовать в своей правоте.
Вежновец молча убирает печеньку в карман. Выхожу, но не успеваю дверь закрыть, как слышу сначала хруст разламываемой пополам вкусняшки, а потом жадное чавканье собаки. Сунул-таки ей печеньку! Улыбаюсь и спешу вниз. Пора домой.