В поисках «чайных» историй рассматриваем экспонаты Музея Отечественной войны 1812 года и Государственного Русского музея, а также читаем роман «Война и мир» Льва Николаевича Толстого.
В Музее Отечественной войны 1812 года (Москва) хранится самовар-бочонок: такая форма была популярна на рубеже XVIII-XIX веков. Его музейная история весьма интересна, поэтому стоит остановиться на ней подробнее. Идея увековечить память о героизме и мужестве народа и армии возникла еще в 1812 году. Так, генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов писал знакомой помещице, «чтобы берегла память для музея». Однако по разным причинам Особый комитет по устройству в Москве «Военно-исторического музея в память Отечественной войны 1812 года» был высочайше утвержден лишь в начале 1908 года. В состав комитета вошли, кажется, все неравнодушные к истории страны: от известных государственных, общественных, военных деятелей до ученых и коллекционеров. Фонд будущего музея пополняли пожертвования музеев, военных организаций и частных лиц. В 1912 году большая юбилейная выставка открылась в залах Императорского Исторического музея. И среди более 3,5 тысяч ее экспонатов был принадлежавший Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову самовар-бочонок. В каталоге выставки под фотографией значилось: «Походный самовар Кутузова. Собственность музея 1812 года. Дар Я. Г. Костюриной». Кто же сберег этот рарирет? В свое время внучатая племянница фельдмаршала (внучка его сестры Анны Илларионовны) Екатерина Ивановна вышла замуж за подполковника Петра Александровича Костюрина (Кастюрина) – участника сражений при Бородине, в Смоленске, при Тарутине, в Малом Ярославце, в Красном, дошедшего с заграничным походом русской армии до Парижа. Так что «Я. Г. Костюрина» происходит из большой (у четы было десять детей) семьи Костюриных. Что же касается музея, то он так и не был открыт. После революции экспонаты передали в Государственный исторический музей, а современный нам Музей Отечественной войны 1812 года открыли в 2012 году.
Лев Николаевич Толстой в романе «Война и мир» дает масштабные картины антинаполеоновской военной кампании русской армии 1805 года и Отечественной войны 1812 года. И есть в них детали – чай и чаепития, как спутники дворянского армейского обихода. Почитаем, начав с Кутузова.
«Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету» – фрагмент событий 1805 года.
«В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе». Речь идет о знаменитом военном совете в Филях, на котором Кутузов принял непростое решение сдать Москву без боя. В литературе встречаются сведения, что когда полководцу сообщили о пожаре в Москве, он пил чай и разговаривал с крестьянами. А потом, помолчав, сказал: «Жалко это, правда, но подождите, я ему голову проломаю».
Кто знает, свидетелями каких событий стал тот кутузовский самовар, что мы видим сегодня в музее. Читаем дальше.
«В пять часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно, но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали все лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь...».
«В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне. Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало...».
«Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей ... предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить».
«Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постоянном беспамятстве... Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю... Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» ... Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил...».
А теперь о «кутузовской» чашке. События Отечественной войны 1812 года нашли отражение в декоративно-прикладном искусстве. В частности предметы из фарфора и стекла украшали изображения военной атрибутики, портреты героев. Во второй половине 1810-х годов на Императорском фарфоровом заводе создали чайную пару, где на чашку поместили портрет Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Теперь пара хранится в Государственном Русском музее.
