Жестокое сердце 2
Второй поклонник Серафимы был управляющий банком. Хорошо «упакованный», при дорогой машине. Сказал, что раз у неё дети, то может рассчитывать только на статус любовницы. При этом, на время свиданий, детей нужно было куда-то пристраивать. Так у неё стало копиться глухое раздражение на дочек. И особенно на строптивую старшую.
Теперь вот этот, Сергей. Нет, не чиновник. Работяга. Но работяга из тех, чей труд востребован у самых больших людей. Столяр-краснодеревщик. Она только после знакомства с ним узнала, что есть, оказывается, такие мастера, что могут соорудить хоть секретер в стиле Луи XIV, которого в России упорно называют Людовиком. С вычурной резьбой и покрытый лаком, сваренным собственноручно, по старинным рецептам.
Хотя больше впечатлила не красота вещи, а её цена. Да, это верный источник дохода. Только вот как будет относиться он к её девицам – вопрос. Эту тему она даже поднимать не стала, обожглась на молоке, стала дуть на воду. Потому и решила пока пристроить обеих девчонок у матери, в этом глухом селе.
– Мама, ты пойми, я не могу больше рисковать. Деньги буду высылать, на содержание, тебе хватит с лихвой, – она назвал сумму, дождалась реакции матери и удовлетворённо откинулась на бревенчатую стену горницы.
Огляделась. А всё же неплохо живут селяне. Когда она росла, о таком чуде, как водопровод в избу, можно было только мечтать. Сейчас провели, и оказывается, с вёдрами до колодца бегать уже не нужно. Да что вода? Даже туалет с унитазом и септиком пристроен, покойный ныне отец успел сделать всё по уму. Разве что вот это печное отопление осталось, с дровами морока, конечно. Но ничего, от тех сумм, что она будет выплачивать, матери дрова привезут и наколют нужного размера и длины. Дорога вот только в село и улица в нём так и остались не асфальтированными. Ладно, в туфлях на шпильке дочкам ещё долго не форсить.
– Сама-то как? Как здоровье? – дежурно спросила, наконец, она, подавив зевок.
– Да какие мои-то годы? – усмехнулась мать. – Ты мне, Фимка, зубы не заговаривай. Ты прямо скажи, до каких пор у меня девчонки проживут? Ну негоже ведь детей при живой матери сиротами выставлять. Бабка-то она и есть бабка, не мать.
– Ой, да ладно, мам. На полгода. В Божий праздник Пасху и заберу.
–Тьфу ты! – зашипела Лукерья Васильевна. – Бога-то не гневи, охальница, – и мелко перекрестилась несколько раз, обернувшись на божницу.
«С каких это пор ты уверовала, мать?» - чуть не спросила Серафима, но прикусила язык. Не её дело. Пусть хоть лбом о половицы стукается.
Девочки после сытного ужина, как пригрелись на печи, где Лукерья постелила им после ужина, так сразу и уснули, тоненько посапывая. Серафима помогла матери разложить детское бельишко и вещи для улицы в сундук и ящики комода. Почаёвничала ещё да и тоже завалилась на боковую: ей на утренний автобус ещё бежать, пока девчонки не проснулись и не подняли ненужный надоедливый вой. Ну их. Получат они ещё материнскую заботу, всему своё время.
Она так и ушла ранним утром, ещё в сумерках, как только запели дурными голосами первые петухи. Шла, провожаемая ленивым собачьим брёхом, и радуясь, что ничьи досужие глаза не следят пристально из-за отодвинутых занавесок. Разве что какая бессонная досужая бабка бдит у оконца. Посветлу посеменит к матери, расспросит, что, кто да как. Но она уже будет далеко. Ей, считай, сутки на перекладных добираться до своего краснодеревщика. И до своей новой работы в администрации того городишка, что она облюбовала себе для проживания.
На первое время. Или уж как получится. Может, и в самом деле на этом работяге пора остановиться? Так ведь, скача с места на место, и красоту растерять недолго. А это товар невосстановимый.
– Баба Люка, ну когда мама приедет? – Милка подняла замурзанную, перепачканную манной кашей, мордашку к бабушке, что возвышалась над ней, скрестив руки на обширной груди, каменным столпом. Глаза малышки стали быстро набухать влагой
– Хватит тебе ныть, – сурово одёрнула сестрёнку Наташа. – Сказано же было, к Пасхе. Баб Люка, ну давай уже объясни ей, когда это?
Лукерья мельком глянула на старшую, Наташку, вздохнула. Действительно, суровый ребёнок. Шлёпнется, ушибётся – только шипит, ни слезинки из глаз не выкатится. И в чувствах такая же, вся в мать, видимо.