– Спиногрызки вы чёртовы! За что вот мне это всё? Ни мужика нормального, ни дома, ни семьи. И этот ваш… папаша. Господи, куда мои глаза глядели, когда миловалась с ним, никчёмным? «Милочка, Ташенька…» Тьфу, слизняк.
Серафима тащила упирающуюся и хныкающую Люду, изредка останавливаясь и меняя руку для того, чтоб перекинуть в другую тяжёлый баул с детскими вещами. Потом освободившейся хватала младшую дочь и снова целеустремлённо месила грунтовую жижу сельской дороги, направляясь к дому своего детства. К пятистенку своей матери.
А Ташка шла сама. Шла, глотая злые слёзы, потому что, в отличие от хныкающей Милки понимала – мать сейчас их здесь, у бабушки, оставит. А сама уедет. И вернётся вряд ли скоро.
А что с малявки возьмёшь? Всё время была плаксой. Ей только-только исполнилось три года. А ей, Наташе, уже шесть. Через год уже в школу. Только неужели придётся ходить вот в эту, сельскую, где всего-то до одиннадцати лет учат? А потом возят на автобусе в райцентр – средняя школа есть только там. Или мама всё же заберёт их к тому времени от бабушки?
Покосившаяся калитка протяжно скрипнула, проелозила низом по убитой земле двора, и неполное, без отца и мужа, семейство Егошиных взошло на подворье Лукерьи Васильевны.
Мать не стучалась. Вваливалась в дом, как хозяйка. Она всегда была такой. Решительной. Потом, позже, Наташа назовёт это её качество совсем иначе. Пока же они боком, боком, прошли по сеням мимо каких-то вёдер, ящиков и кадушек. Потом лица обдало тепло деревенского дома с еле уловимы запахом горящих дров в русской печи и другим, сильным, пряным – от недавно сделанной какой-то выпечки. У девчонок разом заурчало в животах. Мать стянула с головы платок и устало выдохнула:
– Принимай внучек, мама. На время. Я тебе сейчас всё объясню.
Она была красивой женщиной. Очень красивой. Как-то в юности довелось ей посмотреть фильм «Колдунья» с Мариной Влади – и в главной героине она узнала себя. Даже зрители в зале деревенского клуба, где крутили это кино, знавшие её, Фимку, лично, стали оглядываться и перешёптываться. Только она, Серафима, была красивее. У героини всё же очень сильно проглядывало в чертах что-то рязанское. А у неё, у Фимки, и носик был тоньше, и скулы выше, и серые глаза больше.
Потом, когда она научилась правильно накладывать макияж, от неё мужики вообще сходили с ума. Нет бы тогда ухватить перспективного? Но она, студентка третьего курса экономического, повелась на ахи и охи соседок по общежитию по поводу Василия, Васеньки. Дескать, и вежливый, и рукастый, и трезвенник, и ещё куча всяких достоинств.
Это потом уже, когда Васенька, этот телок, заделал ей двоих девчонок, она вывела для себя простую формулу: мужик может быть и не рукастым. Это не главное. Главное его достоинство – умение зарабатывать деньги. Есть деньги – наймёт любых мастеров. И холодильник на горбу притащат, и полочку приколотят.
Ещё Серафима была женщиной жёсткой. Сантиментов не любила, считала, что даже простой ласки должно быть в меру. Нет, для богатого мужа она бы расстелилась мягким ковриком, потому что… Да потому!
Слюнявые поцелуи супруга, не подкреплённые звоном монет, как-то быстро надоели. Стали злить. Потом он, со свей привычкой всё делать сам, элементарно надорвался, затаскивая на горбу новую стиральную машину с вертикальной загрузкой. Появились тогда как раз такие автоматы, с 18-килограммовой чугунной плитой в основании, чтобы машинка при отжиме не прыгала по полу. Сначала грыжа вылезла, потом онкология проявила себя.
Жалко было? Н-ну-у, жалко. Наверное. Но она не расклеилась. Похоронила деловито и быстро, даже памятник на могилке поставила, чёрного гранита, с фотогравюрой, как это стало модно. Да и вычеркнула эту страницу из жизни, пообещав старшей, которая к тому времени уже что-то соображала, найти ей нового папу. Лучше прежнего.
Поверила. Ненадолго. Потом кукситься стала, показывая чисто отцовский нрав. Тот ведь ласковый-ласковый был, а в каких-то вопросах упёртый. Как вот с этой машинкой автоматом, всё сам да сам.
Степан Николаевич, первый её после мужа солидный мужчина, который повёлся на красоту новоиспечённой вдовы, щедрым и богатым показывал себя только до тех пор, пока не узнал, что у неё двое. И что роскошная грудь четвёртого номера – это результат кормления младшей, Людочки, Милки. Как узнал, что она кормящая мать, так его тогда просто перекосило от отвращения. Едва удержалась тогда, чтобы не влепить по этой брезгливой холёной мордашке чиновника хоть и средней руки, но всё же областного масштаба. Хуже было то, что мужчинка оказался мелочным и мстительным, из той же областной администрации, где она уже работала бухгалтершей, её вынудили уйти.